— На тридцать тысяч жителей две ювелирные фабрики, десяток мелких мастерских и пять роскошных салонов. Недурно?.. Традиционное чернение по серебру, производство украшений из золота и платины, обработка драгоценных камней. Прямые связи со многими зарубежными фирмами, собственные рудники самоцветов на Урале и в Сибири, алмазные россыпи на Берегу Слоновой Кости! И еще что-то прикупить хотят в ЮАР… А вы почему-то ничего об этом городе не слышали, Сережа, и толкуете мне про какой-то стеклозавод.
— Никогда не интересовался драгоценностями.
— И жене не покупали?
— Она делала это сама.
— Замечательно. Тем более вам будет интересно пожить в неведомой северной… жемчужине. Вижу, что-то вас не устраивает?
— Все это напоминает ссылку.
— Бедный, бедный Сергей Николаевич… Оторвали от любимых целителей, отняли перспективную тему и отправляют невесть куда и зачем!
— Кстати, и в самом деле, зачем? — Он пытался искренне сыграть полное неведение.
— Вот это уже разговор! — Поверила Принцесса. — И я знаю, через год-полтора, когда войдете в новую тему, вас так же будет не оторвать от ювелиров, камнерезов и самого славного северного городка. — Голос ее стал нежным, завлекающим. — А я к тому времени приготовлю вам, Сережа, еще что-нибудь эдакое… неожиданное и умопомрачительное. Как, например, в случае с Забавинском. Вы же знаете, я умею удивлять своих мужчин.
Она сделала длинную паузу, чтобы повысить температуру нетерпения Самохина, погреться и получить наслаждение. И в это время нельзя было не то что торопить ее, а и дышать.
— Представьте себе, — уже чуть хрипловатым, удовлетворенно-низким голосом продолжила Принцесса, — к одному забавинскому камнерезу по фамилии Власов приходит весьма пожилой человек и приносит редчайшую сиреневую жемчужину…
И просит распилить. А догадываетесь, зачем?.. Не спешите, ответ непростой.
Теперь следовало играть в поддавки.
— Чтобы вставить в серьги, например. И подарить жене.
— Вариант хороший, но неправильный.
— Сдаюсь, Диана Васильевна.
— Для того, чтобы достать песчинку. Вы же знаете, как зарождается жемчуг внутри раковины?
— Любопытно, — не сразу и сдержанно произнес Самохин.
— Видите, я уже заинтриговала вас… Камнерез выполнил заказ, вынул эту самую песчинку и вручил клиенту. Тот заплатил за работу аж двести долларов и плюс отдал оставшуюся половинку жемчужины. За молчание.
— Эта песчинка представляет какую-то ценность?
— О ценности погодите, — Принцесса не любила, когда ее перебивали и разрушали тщательно выстроенный монолог. — На следующий день этот человек снова пришел и принес… четыре тысячи семьсот двадцать девять таких же редкостных… уникальных по цветам перлов. Сколько поместилось в рюкзак. Вдумайтесь в эту цифру, Сергей Николаевич.
— Вдумался.
— Нет, вы еще не вдумались. Это нужно видеть. В камнерезной мастерской стоит стол с бортиками и на нем — гора белого, голубого, черного, розового и даже золотистого жемчуга. А какой величины, Сережа?.. Даже для бывалых из нашей конторы людей зрелище потрясающее. Что-то мистическое. И дело не в ценности… Но более всего потрясает, как сидит рядом человек, преспокойно сверлит и выковыривает из каждой крохотное ядрышко. Как будто из лесных орехов… Ну, напрягли воображение, господин аналитик? Вам уже хочется в город Забавинск? Или все еще жаль расставаться с лекарями, магами и шарлатанами?
— Что там делают люди из вашей конторы?
— Ничего. Стоят, смотрят и облизываются. У них по жемчугу ничего нет. И по Интерполу все чисто. Принадлежит он частному лицу, личность установлена — некий Сумароков Федор Кириллович, семьдесят один год, житель деревни Хоста, Забавинского района.
Отчество этого человека напомнило Самохину въедливого внука Допша, и отчего-то по спине пробежал холодок.
— Фамилия звучная…
— Человек абсолютно не криминальный, в юности закончил художественное училище, палехская роспись. Всю сознательную жизнь работал реставратором в мастерских города Забавинска…
Самохин не сдержался и во второй раз забежал вперед, чего Леди Ди терпеть не могла.
— А уже есть какая-то версия относительно этих песчинок? — спросил он будто бы между прочим.
— Есть, — не заметив наглости, проговорила она. — Кстати, по вашей части. Вернее, по прошлой теме. Поэтому я выбрала вас… Что-то не вижу радости?
Принцесса откровенно лгала — выбирал его Липовой, но эту слабость ей можно было простить…
— Благодарю за доверие, Диана Васильевна. Мне очень интересно… Только не пойму, для чего доставать этот песок?
— Предположительно Сумароков использует его для изготовления лекарства от старости и слабоумия. Вот вам и работа…
— От старости и слабоумия?
— А что вас так удивляет?
Он не мог сказать, что у Липового есть другая формулировка: зелье молодости и просветления, а это уже не лекарство от старости и слабоумия! То есть, давая задание Принцессе, адмирал несколько принизил, приземлил предположительное назначение извлекаемого из перлов песка.
— Да я скептически отношусь… ко всяким эликсирам бессмертия, — стал выкручиваться Сергей Николаевич. — Тут скрыта как бы заведомая ложь. Отсутствие практического подтверждения…
— Сережа!.. Вы сейчас не откровенны! — сказала она так, словно уже вкусила зелья просветления.
— Я просто не верю, что лекарство от старости возможно. И особенно от слабоумия.
— Когда вам будет без малого шестьдесят, начнете задумываться. В семьдесят — поверите.
— Не исключено, — сдался он.
Наверняка Принцесса как раз и мечтала о каком-нибудь эликсире молодости и почти не стеснялась это подчеркивать…
— Теперь о технической стороне, — деловито продолжила Леди Ди. — Брать из Москвы помощника не нужно. Договорилась с руководством конторы, возьмете одного из тех, кто уже работает в Забавинске. Фамилия неблагозвучная — Плюхач, но не обращайте внимания, молодой, но опытный оперативник, занимается драгоценностями. Очень интересный мужчина… Квартиру вам снимет мой помощник, решит вопрос с автомобилем… Какую марку предпочитаете?
Это уже было через край: в «Бурводстрое» существовали вечные проблемы с транспортом, особенно в длительных командировках. Из-за секретности работы нельзя было использовать московские машины и следовало покупать на месте какой-нибудь «жигуленок» второй половины прошлого века — на лучшее рассчитывать не приходилось.
Значит, адмирал уже походатайствовал. И не он ли умышленно ввел Принцессу в заблуждение на счет лекарства от старости и слабоумия?
— Все зависит от прикрытия, — настороженно отозвался Самохин. — По Сеньке и шапка…
— Я дала задание Хлопцу найти приличную иномарку, — с царственной снисходительностью сообщила Принцесса. — Это вам за хорошее поведение и отличную работу. Могла бы представить к ордену, но в департаменте по награждениям сидят совершенные идиотичные марксисты… Все вопросы прикрытия, в том числе и документального, обсудите с моим помощником. Он получил все инструкции. Советую ничего экстравагантного не придумывать, городок маленький, все приезжие на виду… Баринову дано задание подобрать исходные данные по истории жемчуга и его применению. Хлопец уже в Забавинске, готовит почву, легенду… Так, что еще? Командировочные расходы, транспорт, финансирование работ, дорогостоящих экспериментов и экспертиз берет на себя совбез. Адмирал Липовой сам вызвался…
Принцесса заметила оживление Самохина.
— Да, Сергей Николаевич, — подтвердила она завораживающе и печально. — Теперь понимаете, кому это нужно?.. Впрочем, ничего особенного нет, мы все подспудно стремимся если не продлить жизнь до бессмертия, то хоть чуть-чуть дольше быть молодыми… А что хочет адмирал, того хочет сам Бог. Но пусть это не смущает, я вас прикрою.
Липовой не доверял Скрябинской и работал с ней втемную!
— Спасибо.
— Только вот съезжу на недельку в Германию и встану за вами стеною каменной…
В Германии у Принцессы был личный доктор, который делал ей всевозможные подтяжки и утюжил кожу на шее, выдающую возраст. По долгу службы каждый день соприкасаясь с проявлением чудесного, она не особенно-то надеялась на эликсир молодости и более доверяла хирургическому ножу…
Тятин хоть и ворчал, сомневаясь в костоправских возможностях женщин вообще и Саши в частности, но посмотрел на ее руки и принял на испытание до конца лета, категорически запретив бросать академию. Несмотря на свое благородное «слесарное ремесло» — а он именно так относился к целительскому дару и своей профессии, старик отличался характером тяжким, своенравным и даже вздорным: никогда не улыбался, говорил мало и почти всегда гневно, осуждающе, не любил шуток и, когда чему-то учил, то дважды не повторял — с первого раза не понял — пошел вон. Под видом журналиста Самохин прожил у него почти неделю в роли ученика, и это было время мужественного терпения. Пациенты приезжали к Тятину редко, бывало, весь день никого, и все внимание костоправ сосредотачивал на своем добровольном мальчике для битья. В первую очередь он сделал своеобразный тренажер: достал из сундука пахнущий нафталином женский чулок, связанный из крестьянской шерсти, запихал в него треснутый горшок, шарахнул об угол и протянул Самохину.
— На, учись.
Старая керамика раскололась частей на десять, и следовало теперь собрать горшок, не вынимая осколков из чулка. Это занятие поначалу показалось Сергею Николаевичу не таким трудным и даже увлекательным, несколько часов подряд он нащупывал сквозь толстую вязку и прилаживал друг к другу крупные и мелкие черепки, однако провозился до позднего вечера и не собрал: от любого неосторожного движения битый горшок разрушался и надо было начинать сначала. Перед сном Тятин молча понаблюдал за учеником, демонстративно выключил лампочку и удалился почивать на чердак. Свет был не нужен, все равно собирать приходилось на ощупь, вслепую, но темнота как-то быстро сморила, и Самохин уснул на лавке, бросив под голову хозяйскую фуфаечку.
В пятом часу утра костоправ уже был на ногах.
— Покажи-ка руки! — велел он, толкнув в плечо. Минуты две он как-то беспорядочно мял пальцы, щупал ладони и давил на суставы, после чего молча ушел и вернулся с ведром свежей синей глины. Плеснул воды, накапал нашатыря из флакона и подставил Самохину.
— Мни.
Целый день он мял тяжелую, пластичную, но очень тугую глину, полагая, что она какая-нибудь лечебная, а костоправ обнаружил у него еще не выявленное заболевание суставов. К вечеру кисти рук отваливались, болели сухожилия, кожа на ладонях и пальцах стесалась так, что на кончиках появились язвы. После ужина Тятин добавил воды в ведро, щедро подлил нашатыря, так что защипало в глазах, и сказал второе, за этот день, слово:
— Мни.
Через двое бессонных суток, когда глина в ведре превратилась в густую сметану, костоправ велел вымыть руки, взял чулок с черепками, еще раз треснул им об угол и подал Самохину.
— Трудись.
Кожи на пальцах практические не было, лишь прикрывающая мясо, тонкая красная пленка, которую прокалывала даже грубая шерсть вязки, вызывая боль, ко всему прочему осколков в чулке теперь стало шестнадцать. Повозившись с ними пару дней, Самохин по горло вкусил «слесарного ремесла», горшка так и не собрал, а Тятину сказал, что позвонили из редакции и приказали срочно вернуться в Москву.
— Захочешь поучиться еще, так приезжай, — на прощанье подобрел костоправ, занятый позвоночником пациента.
Кажется, Саше учеба у Тятина понравилась, во всяком случае через неделю она не сбежала и ни разу не звонила, чтоб поплакаться на трудности. И все равно, собираясь в длительную командировку, Самохин места себе не находил. Он сидел дома, листал материалы, приготовленные Бариновым, а сам ждал звонка от Саши, думал о Допше, умершем на его глазах, и мысленно стоял в центре зоны канала, существующего в Западной Сибири. И появлялось по-ребячьи озорное желание прыгнуть в самолет и хотя бы на один день слетать в район Горицкого стеклозавода.
Или сгонять хотя бы на час к костоправу, где жаждущая чудес Саша мнет глину и собирает черепки.
Но в этот момент непременно раздавался звонок Баринова.
— Для вас подготовлен новый комплект документов, — мерзко гундосил секретчик. — Нужно получить до семнадцати часов.
И будто ведро холодной воды выливал.
Самохин получал материалы, пытался внимательно изучать их и думать при этом только о жемчуге, который уже вызывал у него ненависть.
В основном материалы содержали истории и легенды, как-то связанные с жемчугом, — от Клеопатры, которая как-то размешала жемчужину в вине, напоила им Антония, чем спасла ему жизнь, до хитромудрой китайской философии, а точнее, даосизма, где жемчуг чуть ли не боготворили и считали одновременно лекарством от старости и эликсиром молодости. Не менее страстно ему поклонялись и в Древней Руси, наделяя «бурмицкое зерно» магическими свойствами, которые способствовали долголетию, омоложению, достижению высшей мудрости, а значит, и власти. Получалось, что нет такого народа на земле, кто бы ценил жемчуг только за его красоту; всегда подразумевалась его некая тайная суть, о которой говорил и адмирал Липовой, и Скрябинская.
Съездить в Западную Сибирь его неожиданно подвигла сама леди Ди — позвонила рано утром в пятницу уже из Шереметьево, спросила, как идет подготовка к командировке и пожелав успешного начала работы, отбыла в Германию. Самохин понял, что другого момента не будет, тем паче впереди два выходных, а вылет в Забавинск только в понедельник вечером, и в то же утро, сообщив Баринову, что все материалы возьмет в понедельник, помчался в аэропорт.
На эту самоволку у него было трое полных суток, и всего двое из них — это при самом удачном раскладе, он мог провести в зоне канала, поэтому взял с собой лишь легкую палатку, свитер, несколько банок консервов и видеокамеру. В такой короткий срок можно было провести лишь визуальные наблюдения, всецело полагаясь на собственные чувства: никаких, даже самых простых замеров сделать бы не удалось, к тому же, без ведома Баринова даже обыкновенного радиометра не получишь.
Однако едва он оказался под низким сибирским небом, как сразу же начались непредвиденные задержки. Таксисты в аэропорту отказывались ехать в такую даль, тем паче на двое суток, предлагали подбросить до городского автовокзала, откуда в сторону Стеклозавода якобы регулярно ходили маршрутки. На деле же оказалось, что автобус есть, но всего один, который отправляется рано утром, если хорошая дорога, и идет только до районного центра, а время уже было обеденное. Таксисты же выслушивали и, не торгуясь, вертели головами, мол, тут неделю дожди поливали и сейчас еще тучи бродят, поэтому лучше туда не соваться.
Уже было потеряно четыре драгоценных часа, по расчетам Самохин мог уже быть в зоне канала, поэтому он бродил вдоль стоянки такси и чувствовал, как наваливается обидное, раздражающее отчаяние. Конечно, выход был и довольно простой: отыскать местное Управление ФСБ, показать удостоверение и взять машину. Не откажут, и вопросов задавать не будут, но могут доложить по команде, что такой-то полковник выезжал в район Горицкого Стеклозавода, и в результате засветят не только самовольную отлучку, а еще и особые отношения с Липовым, который выдавал документы прикрытия.
Надежды взять машину на два дня практически не оставалось, и Самохин начал просить водителей, чтоб отвезли хотя бы в один конец — как будет выбираться назад, он пока что и представления не имел, а обратный билет на самолет уже лежал в кармане. Но и такой вариант таксистами отвергался, мол, на ночь глядя забираться в такую глушь, себе дороже будет, и предлагали подбросить только до райцентра.
Пока он раздумывал, ехать ли с пересадками, кто-то осторожно постучал по плечу. Самохин обернулся и увидел нищих — мужчину и женщину, худосочных, как подростки, и потому неопределенного возраста, однако назвать стариками их было трудно.
Оба в темном, длиннополом тряпье, но не в рваном, а в многослойном, несмотря на жару, одетом друг на друга, и все равно у них был вид зябнущих. Серые и длинные волосы нищего были собраны в косичку, впалую грудь перечеркивала лямка классической сумы, висящей на животе, однако руку протягивала только его спутница — он безучастно стоял рядом с низко опущенной головой.
Эту пару нищих Самохин заметил еще в аэропорту, когда ловил такси: они так же стояли неподвижно и молча, с одной на двоих протянутой рукой и стыдливо, скорбно опущенными головами, как изваяния, чем и притягивали взгляд. Они совсем не походили на тех суетливых, ноющих и обставленных плакатами попрошаек, что побирались на московских улицах и в подземных переходах.
Самохин никогда не подавал нищим, а тут, скорее всего, от подступающего отчаяния и от тайного желания хоть как-нибудь сдобрить судьбу, достал мелочь и положил в скрюченную ладошку.
И непроизвольно вздрогнув, отдернул руку, словно прикоснувшись к оголенному проводу, потому что нищенка на мгновение подняла опущенный взор оба и в тот же час они побрели вдоль вокзальной площади.
Он никогда не смотрел в глаза нищим, некая защитная реакция будто бы запрещала задерживать внимание и вглядываться в них. И дело было не в брезгливости или презрении; точно так же люди стараются не смотреть в глаза бродячим собакам, дикому зверю или умирающему человеку. Сиюминутный, пронизывающий взгляд этой женщины как-то сразу разбудил воображение и мысли, вызывав непонятный озноб и ощущение, будто только что ему заглянули в душу.
И душа словно оцепенела.
Пожалуй, минуты три он не мог избавиться от неожиданного впечатления, более напоминающего затмение разума, ибо на это время он будто уснул и отключился от реальности — по крайней мере, напрочь забыл, зачем он здесь и что сейчас нужно. Опомнившись, Самохин обнаружил, что все еще стоит с поднятой рукой, то ли голосует таксистам, то ли подает, а кругом мельтешат люди. Он отыскал взглядом нищих: эта согбенная парочка уже торчала на ступенях у входа, и если бы не выставленная перед собой рука женщины, можно было сказать, что они не просят подаяния, а как-то странно и самоуглубленно молятся. Тем более, что издалека мужчина из-за своей косички, куцей, редкой бородки и темной, бесформенной одежды напоминал монастырского послушника или вечного дьячка из какого-нибудь сельского прихода. А женщина, до глаз повязанная черным платочком, более похожа на тех стареющих, одиноких и несчастных вдов, что доживают свой век при церквях.