— Так бы сразу и сказал. Все двухсотые у нас во-о-н там живут.
— Какие это двухсотые?
— Номера у предсказателей такие, круглые.
— Их что, много?
— Да нет, двое всего, старый и молодой.
— А ты какой будешь?
— Я трехсотый, химик.
Заходит Никитка в указанную избушку — электричество горит, на столе картоха с селедкой, сала кусок, хлеба полбуханки. Глубокий старик на нарах спит, как мертвец, лицо уже синее, а сам Ящерь у порога встречает.
— Ждал тебя, брат. Третий день вижу, как ты ко мне бьешься.
Обнялись, за стол сели, Никитка чекушку достал.
— За встречу? Выпили и сразу к делу.
— Матери указывал, где золото лежит?
— Указывал.
— А еще можешь указать?
— Могу.
— И много добра в земле спрятано? Ящерь оглянулся на старца.
— Много… Если по всей земле, так не счесть. Никитка из-за стола встал, пилотку на голову.
— Пошли со мной!
— Куда?
— На волю!
— Не могу.
— Почто же?
— Так и быть, тебе, как брату, скажу… Я тут невесту свою жду. Сам-то к ней прийти не сумел в срок, вот теперь и мытарюсь…
— На воле подождешь!
— Нет, я сюда ее вызвал. Она ведь еще дитя совсем, девять годков всего. Придет, а меня нет, — взгрустнул Ящерь. — Два года уговаривал — едва уговорил родителей, чтоб отпустили ко мне в лагерь…
— Ты что же, и женишься на ней?
— Мала она еще, чтоб замуж выходить. Вместе жить станем. Мне ведь еще надо жену свою воспитать, научить. Потом и жениться. Здесь хорошо, никто не мешает. Я тут первый раз свободу почувствовал.
— Ты что, рехнулся? Кто ее сюда пустит?
— Сама придет, как ты пришел.
— Слушай, Ящерька, да кто же она такая, невеста твоя?
— Богиня…
— Нет, это я понимаю. Сама-то кто будет? Из каких?
— Земная пророчица, именем Ящерица.
— Ладно, жди, — согласился Никитка, видя, что брат заговаривается. — Ты мне укажи-ка место, где клад спрятан. Поблизости тут есть?
— Должно быть, есть, — говорит Ящерь. — Но указать не могу. Нельзя без нужды клады указывать.
— Да у меня нужда знаешь какая? А у матери нашей, тетки Анны? Живот от лебеды раздулся, до сих пор в лесу жилы рвет…
— Так ты ее освободи, пусть дома сидит. Сам работать иди.
— Не дают подходящей работы. Неужели я, офицер и орденоносец, быкам хвосты крутить пойду? Нет, Ящерь, говори, где клад откопать.
— Эх, брат, жалко мне тебя и тетку Анну. Помог бы… Да ведь клады и мне не открываются, если нужды нет.
— Ладно, — стал хитрить Никитка. — Раз тебя здесь за предсказателя держат, предскажи-ка мне судьбу. Как у меня жизнь сложится?
— Это смотря как ты пожелаешь.
— Я, конечно, желаю себе хорошую жизнь.
— Тогда тебе сейчас уходить надо, — сказал Ящерь. — Скоро часовой дырку найдет, где ты пролез, тревогу подымет и начнется шмон.
— Это ты спровадить меня хочешь?
— Уберечь хочу. Не уйдешь через минуту — возьмут и посадят с ворами. Обид не вытерпишь, в драку бросишься и зарежут тебя, Никитка. Вот и вся судьба.
— А если уйду? — не так-то просто испугать фронтовика.
— Это опять как сам захочешь.
— Ну а поточнее?
— Уйдешь — отца родного увидишь, как домой вернешься. Он тебя по правильной дорожке направит — послушайся его. Тогда и кладов не нужно будет.
Никитка не поверил, однако и сам понял, дольше оставаться нельзя, полез в свою дырку, сказав напоследок, мол, как невеста твоя придет, на свадьбу позови, очень уж хочется взглянуть, что это за пророчица такая — посмеяться хотел над братом. Но только выскочил из зоны, тревогу подняли, с собаками побежали — лай, крик, стрельба, да ведь он от немцев уходил и от азиатов ушел.
Приехал он домой и точно: сидит в избе отец родной, Артемий, про которого думали, сгинул в тайге у кержаков, всю войну ни слуху ни духу. Сидит в гимнастерке, старшинские погоны на плечах, а орденов да медалей вдвое больше, чем у Никитки.
И бритый, одни усы оставлены.
Начал сразу про Ящеря расспрашивать, выслушал и говорит:
— Как Ящерь решил, пусть так и будет. Он лучше всех знает, как надо жить.
— Сдается мне, тятя, он умом тронулся. И ты ему потакаешь. Он ведь сидя в лагерях, все невесту ждет, девочку девяти лет, и жениться мечтает!
— Нельзя судить, Никитка, о том, что нам, слепошарым, недоступно. — сказал Артемий. — Это ты над ним смеешься со зла, что клада тебе не указал.
Никитке такие разговоры не по нутру были.
— Ладно, тять, про себя скажи! Оказывается, в сорок первом еще, зимой, нагрянул в потаенный скит военкомат с милицией, добровольцев набирать. Застали врасплох, а снег глубокий, без лыж не убежать, ну и взяли всех мужиков и парней, веревкой связали и повели на сборный пункт. Артемий выдал себя за старовера и записался Арсением Мошниным — тогда кержаки в тайге жили не считано и документов не имели, как назвался, так и есть. Какая разница, кого под каким именем убьют?
Хочешь, не хочешь, пришлось воевать, а поскольку Артемий ничего плохо делать не умел, трусить не привык, стрелял метко и маскироваться научился, пока в бегах жил, то определили его в снайперы. Он всю войну и валил немцев десятками. Мог бы и сотнями, да сильно высовываться нельзя: представят еще к Герою и начнется разбирательство, кто да откуда. Еще докопаются, что он беглый враг народа и конвойного убил, сразу шлепнут.
Был у них на фронте подобный случай…
— Не в силах больше так жить, — пожаловался он сыну. — Душа развернуться не может, как заяц, под кустом сидит. Я ведь и не я вовсе, получается. Мне надо в Горицкий бор идти.
— Ты что же, тять, умирать собрался?
— Да если б собрался, так на фронте бы взял да умер, — говорит Артемий. — Высунулся из окопа или ворохнулся на позиции и на тебе пулю. Сам же знаешь… Мне положено сидеть в Горицком бору, а я не могу. Не пускает меня, войти не дает. Должно, извратил свою судьбу чужим именем. Поправлять дело надо, пойду сдаваться властям.
— Да будет тебя, тятя! — стал было увещевать Никитка. — Документы выправили настоящие, поезжай куда-нибудь и живи себе. На что тебе в бор-то идти?
— На фронте загадал: живым выйду, остатки жизни в бору проживу, — уклонился от ответа Артемий. — А не пускает чужое имя! Вот и хочу вернуться назад, Никитка, к тому, что на роду написано.
— Тебя же посадят!
— Главное, чтоб не кончили. Я привычный, отсижу.
— А что мне посоветуешь? На хорошую работу не берут из-за тебя, а в леспромхоз я больше не желаю.
— Ты найди-ка свою матушку Любу, чую, жива она, — говорит ему Артемий. — И больше от себя не отпускай, береги. Она тебя научит, как жить. А если меня оставят на этом свете, отсижу и к вам приду. Нет, так на том встретимся.
С тем встал, поклонился и подался в уездные органы. Никитка до околицы за ним плелся, просил остаться — один ответ:
— Иди мать ищи! Не ходи за мной!
Отстал, долго глядел вслед и, понурый, возвратился: ни от брата, ни от отца чего хотел, не добился. Опять нарядился в гимнастерку с наградами и поехал он в город Омский. Вдруг работа достойная подвернется или девка красивая городская встретится — деревенских-то много, да все после войны будто пожеванные. А денег ни копья, из трофеев два пистолета немецких осталось, в деревне же их не продать, не берут за свою цену. На квартиру кое-как встал, по базару побродил, думал, медаль толкнуть, но там этого добра навалом и таких, как он — пруд пруди, за чекушку отдают, а в цене только хлеб и сало. Подходит к нему какой-то хмырь.
— Что продаешь, фронтовичок?
— Ничего, отстань…
— Трофейная пушка есть? За тыщу куплю. Никитка про себя ахнул, но виду не подал.
— За полторы тыщи отдам парабеллум с патронами.
— Годится!
Эх, надо было две просить, быстро согласился! Но уж что, слово сказано, а хмырь — ухорез, видно, еще тот, пырнет в толпе и так заберет. Ушли в закуток, рассчитались без обмана, и Никитка в ресторан закатился. А там девки сытые, красивые, вальсы танцуют, улыбаются, но не фронтовикам, которых тут раз-два и обчелся, а каким-то хмырям фиксатым, в пиджаках с галстуками. Потолкался там Никитка, понял, что герои не в почете здесь, взял второй пистолет и опять на базар. Этот хмырь тут как тут.
— Еще товару принес?
— Принес, да теперь дешевле двух не отдам.
— А что так дорого?
— Приодеться хочу.
— Так давай обменяемся на прикид?
И дает ему костюм почти не ношенный, штиблеты, рубаху с галстуком и даже шляпу фетровую. Обменялись, а хмырь спрашивает:
— Что, туго живется, фронтовичок?
— Туго…
— Могу работу хорошую дать, непыльную, денежную. Приходи вечером.
И адресок назвал. Никитка приходит, а там пять таких же хмырей и еще один фронтовичок. Что надо делать, не говорят, сели в полуторку, за город поехали, к железной дороге — оказалось, надо склады продуктовые подломить! А там охрана из железнодорожных войск. Послали Никитку и второго фронтовика — оба в гимнастерках, при наградах, дескать, побузите возле склада, как пьяные, солдаты разнимать полезут — ножиками их зарежьте, винтовки заберите, а остальное дело не ваше.
Зарезали, дело-то муторное, да привычное. Хмыри замки сорвали, полную полуторку нагрузили тушенкой американской, мешками с сахаром и наутек.
На другой день встречаются в ресторане, дают три тысячи.
— Погуляй пока, парень! Будет работа — кликнем.
А Никитка в костюме шевиотовом, рубаха шелковая, на столе у него выпивка, закуски всякие — от девок отбоя нет.
Погулял недельку, и скоро опять работа нашлась, сторожа кончить в комиссионном магазине. Третий раз пошли на товарную станцию, вагон с продовольствием ломать, а там засада, чуть не вляпались, отстреливаться пришлось и потом на хате месяц отлеживаться. Лежат воры, водку пьют и мечтают, как бы государственный банк обчистить. И так, и эдак прикидывают — никак без потерь не получается, слишком серьезная охрана внутри сидит и двери везде железные, пока до денег доберешься, половину перестреляют. Под пули-то никому неохота, каждый думает, а если меня?
А Никитка после стычки с мусорами задумываться начал, куда попал: неужто теперь придется всю жизнь стрелять да резать? Долго-то так не протянешь, это он по войне знал, все равно пуля догонит или свои подрежут. Когда дележ идет, вон какие стычки бывают…
Тут он и вспомнил про своего брата.
— Эх, жиганы! — говорит. — Есть места, где можно золото брать без ножиков и стрельбы, с одной лопатой.
Жиганы сначала затаились, потом спрашивают:
— И знаешь такие места?
— Брат мой знает, Ящерь. Только он в лагере сидит.
— Он что, вор в законе, коли у него кликуха такая?
— Да нет, имя такое родители дали…
— А что это за золото? И чье?
— Клады, — сказал Никитка. — Ящерь их на расстоянии чует.
Жиганы тут рассмеялись:
— Ты нам сказки не рассказывай! Мы воры, а не кладокопатели!
Но один тихий и авторитетный вор, по кличке Рохля, промолчал и потом спрашивает, когда вдвоем остались:
— Ты про клады и брата не шутишь?
Ну, Никитка и поведал ему про углярку с золотом, которую тетка государству сдала, и про способности Ящеря наперед знать, что сотворится. Рохля тогда ничего не сказал, а как отлежались и по своим углам разошлись, подкатился однажды, говорит, с тобой один человек побеседовать хочет, насчет брата и кладов.
Встретились, солидный такой дядя оказался, на вора никак не похож, говорит умно, красиво, как ученый, но вместо имени дурная кличка — Шнобель, вроде как носатый. Нос-то у него и в самом деле велик был и загнут книзу. Расспросил он про Ящеря все, начиная с самого детства, задумался и говорит:
— Да, любопытный экземпляр… Омск — город купеческий, клады тут есть, мысль дельная. Но как его из этой шарашки вытащить?
— Я уже ходил к нему сквозь колючку, — сказал Никитка. — Могу еще сходить, дело нехитрое. Но как его выманить? Он ведь сидит там и невесту ждет.
— Непростая задача. К тому же, если он предсказывает будущее, его не обмануть… — Шнобель носом своим, как клювом, прицелился в Никитку. — А ты поди и всю правду ему расскажи.
Сели они в поезд и в лагерь поехали. А там охрана усилена, сплошной забор строят, ночью прожектора горят, патрули рыщут с собаками, днем везде с биноклями наблюдатели сидят. Долго Никитка слабое место искал на сей раз и высмотрел его неподалеку от ворот прямо под вышкой часового, который себе под ноги-то никогда не смотрит. Махорки на следах рассыпал, кусачки мокрой тряпкой обмотал — хруп, хруп, колючку прорезал, проволоку-путанку, ползком до ближайшего угла, встал и пошел к Ящерю.
Теперь по наущению Шнобеля сам угощения принес, продуктов всяких, водки, а Ящерь спрашивает:
— Ты зачем опять пришел? На свадьбу не звал, невеста еще не пришла, да и рано ей замуж…
— Покаяться, брат, пришел. — Никитка встал на колени. — Пропадаю я, помоги! С воровской бандой связался, людей заставляют убивать. Сколько я душ невинных погубил!.. Уйти от них хочу, да ты ведь знаешь, если кровью повязан, просто так не отпустят. Откупиться мне надо, иначе на перья меня поставят. Смертная нужда пришла!
А Ящерь видел, как у него жизнь повернулась, поверил мольбам, ибо про себя-то Никитка так и мыслил.
— Открою я тебе один клад, откупись, — сказал Ящерь. — Но более не возвращайся к старому. Сказал ведь тебе отец — отыщи свою мать Любу? Откупишься, немедля поезжай за ней. Она тебя научит людей лечить — вот твоя судьба.
— Поеду и найду! — поклялся Никитка. — Только помоги мне из этой мерзости выбраться!
Ящерь по сторонам посмотрел.
— Ты ведь в городе Омском живешь?
— В Омском…
— Там улица одна есть, дома красивые стоят…
— Знаю, знаю! Красноармейская!
— Найди дом с деревянными резными птицами на башенках.
— Найду!
— Под красным крыльцом клад спрятан. В чугунном котле… Сверху тряпками замотано и смолой замазано…
Никитка брата обнял.
— Спас ты меня и от смерти, и от жизни воровской!
И бегом к забору, ползком сквозь проволоку, а сам думает, мол, достану клад, получу свою долю и больше никогда ножа в руки не возьму, на чужое не позарюсь, за матерью поеду.
За зоной же его Шнобель с Рохлей поджидают.
— Ну как?
— Поехали в Омский, клад доставать!
— Ты скажи, Никитка, где он там спрятан? — будто просто так спрашивает Шнобель. — Я город хорошо знаю, каждую улочку, каждый дом.
А Никитка смекнул, что и убить могут, зачем на троих-то делить?
— Нет уж, — говорит, чтоб испугать. — Сам на место приведу, сам делить стану и себе большую долю возьму. А вздумаете дурить — бошки вам обоим прострелю. Вы сейчас меня беречь должны, пылинки сдувать.
Жиганы поняли, что он не деревенский лапоть и не фраер какой-нибудь и что надо бы с ним поосторожнее. В самом деле, уснешь, а он ножиком проткнет обоих и сойдет где-нибудь на полустанке: где клад-то только он знает! И впрямь стали беречь его, Шнобель ни на шаг не отходит, Рохля на станциях за самогонкой и казенкой бегает, а спят по очереди — боятся!
Приезжают в Омский, пошли к указанном дому, а там народу живет тьма, коммуналку устроили: ходят туда-сюда — никак под красное крыльцо не забраться, сразу увидят. А Шнобель в этих делах дошлый был, ночью зачерпнул ведро дерьма из выгребной ямы и на крыльцо вылил. Наутро начальником прикинулся, Никитке с Рохлей велел в плотников переодеться и инструмент взять. Пришли, а там шум, возмущение, виноватых ищут, дерутся — вонища на целый квартал стоит.
— Крыльцо вам поменяем, — говорит Шнобель, — только дверь придется закрыть, ходить будете через черный ход.
Жильцы и успокоились.
Разломали жиганы полкрыльца, залезли и давай копать. Яму в полсажени вырыли и видят — котел, завязанный смолеными тряпками. Разрезали, а там, можно сказать, целый ювелирный магазин: тут и перстни богатые, и серьги с каменьями, и всякие брошки, ожерелья десятками. Это не считая золотых монет, портсигаров, часов и крестиков. Да некогда разглядывать, ссыпали все в мешок, привязали самому здоровому, Никитке, к животу и пошли будто бы на обед — топоры да пилы оставили.
Никитка Шнобеля с Рохлей к себе привел, сам разложил на три кучи весь клад — себе половину, а этим остальное на двоих поделил. Они и слова против не сказали, мол, добро, по справедливости разделено. Рохля в магазин сбегал, казенки принес, сели клад обмывать. А когда хорошо обмыли и расходиться стали, Шнобель говорит Никитке:
— Хороший был клад, да золото меченое.
— Как это — меченое?
— А так. Не сбыть его никак, поскольку оно было когда-то украдено из царской казны и в розыске находится аж с дореволюционных времен. Только высунешься с ним, мусора сразу повяжут. Гляди, не завались с ним.
И ушел. Никитка выбрал колечко попроще, надел на палец и пошел на базар, где хмыри золотишко скупали. Потолкался среди них, одному показал, другому — и за пять червонцев не берут, сразу спрашивают с подозрением: откуда кольцо? Тогда Никитка сережки принес с изумрудами — от них и вовсе шарахаются.
Целую неделю ходил так и с горем пополам одну монетку продал цыгану, и то задешево. Надо же, целое состояние в руках, а сиди голодный! Встречает однажды на базаре Рохлю, спрашивает, как у них.
— А мы все сбыли, — отвечает тот. — У Шнобеля связи большие по разным городам, так все распихал, и без обмана.
— Может, и мою долю куда пихнет? — спрашивает Никитка.
— Нет! Не возьмется. Зачем ему зря рисковать-то?
Еще неделя прошла — не берут золота. Пришлось костюм шевиотовый на толкучке продать. Отыскал Никитка Шнобеля, давай просить:
— Продай мое! Без денег сижу!
Тот сначала ни в какую, мол, сам едва сбыл, потом кое-как согласился взять под проценты. Никитка ему, считай, полпуда золота принес и отдал.
— Ладно. Через недельку жди, если получится, — пообещал Шнобель. — Только не высовывайся раньше срока и меня риску не подвергай.
Никитка ждал, ждал — две недели прошло, ни Шнобеля, ни денег. Пошел искать, у скупщиков тихонько спрашивать. Один и шепнул, дескать, ложись на дно, Шнобель с каким-то темным золотом завалился, на нарах парится. Сейчас мусора его связи проверяют. Никитка шасть за реку, где у него краля жила, залег у нее и месяц пролежал.