Хостик и к'Рамоль приняли поход за Рубеж скорее с энтузиазмом, нежели со страхом. Оба, оказывается, всю жизнь мечтали побывать там.
А кто, спрашивается, не мечтал?!
Я снял перчатку, снова тщательно рассмотрел свежую отметину у основания большого пальца. Тужить пока не о чем. Все идет, как предполагалось; выполнив Большой Заказ, мы одновременно угодим князю и разбогатеем настолько, чтобы путешествовать только хорошими дорогами и только в удобной карете. А князь со своими странностями мне не сват и не брат, и Шакал со своими видениями… что Шакал? Ушел в землю — и камень ему подушкой.
Я глубоко вздохнул, выпрямил спину и оглянулся.
— …Не саламандры, а саламандрики, — голос у Сале был рассудительный, низкий и хрипловатый. — Их не надо даже потрошить, у них и потрохов нет, только шкура жесткая, шкуру следует сдирать сразу же, пока не остыл. Голод утоляет на сутки, сил прибавляет, ну и мужское естество взбадривает, конечно…
Вот как. К'Рамоль и Сале нашли-таки тему для разговора.
Вечером, на привале, я воочию убедился в преимуществах охоты на саламандриков.
Под руководством Сале Хостик развел большой костер — в неглубокой земляной выемке, между двух толстенных поваленных стволов. Женщина очень придирчиво отнеслась и к подбору топлива, и к порядку, в котором его следует подбрасывать; потом подобрала юбку, засучила рукава, как заправская рыбачка, и взялась за дело.
Крючок у нее был страховидный, тройной с зазубринами, темного металла. Крючок крепился на тонкой черной цепочке, остававшейся холодной, даже когда опущенный в огонь край ее делался темно-красным от жара.
Пламя плескалось, будто кипящая вода в корыте. Сале бормотала заклинание; то есть мне поначалу показалось, что это заклинание, но очень скоро я разобрал, что это просто песенка, вроде тех, что бормочут под нос суеверные рыбаки: «Бери крепче, бери лучше, сладкий крючок, верный поплавок…»
Наживкой послужила половина старой подковы. Я смотрел, забыв о прочих делах, даже нелюбопытный Хостик пришел поглядеть, а к'Рамоль — тот не замолкал ни на минуту, то и дело лез с советами…
Прошла минута, другая; миновало полчаса, мы давно уже разбрелись каждый по своему делу, и только Сале сидела у недогорающего костра, бормотала неразборчиво и подбрасывала топливо.
К'Рамоль улыбался, поглядывая на ее прямую спину — и ниже. Хорошо, что Сале не видела этой улыбки. Хостик меланхолично развел второй костерок — поменьше, хозяйственный, и скоро мы, не дожидаясь спутницы, принялись за ужин.
— Не вижу радости на твоем лице, Рио, — как бы невзначай проронил Рамоль. — Вроде бы мы Большой Заказ выиграли? В люди выбились, за Рубеж едем…
Хостик вздохнул.
Я растянулся на траве. Поглядел в звездное небо, перевел взгляд на к'Рамоля. Мельком взглянул на Хостика.
— Ребята… Кто из вас знает… такая тварь, которая и на предмете может жить, на перстне, например… и в человеке может жить. Бывает такое?
~ Не понял, — сказал к'Рамоль.
Хостик шевельнул губами; все бывает, прочитал я. Ответ вполне в Хостином духе.
— Казнили одного аристократа, — сказал я, невольно понижая голос, чтобы Сале не слышала. — Голова некоторое время жила отдельно от тела. Потом пришел человек с красным камнем на пальце. Спросил: «Пойдешь ко мне на перстень?» — и отрубленная голова согласилась. Это байка? — после паузы спросил к'Рамоль.
— Нет.
— Что же, он так и ходил с отрубленной головой на пальце? — Рамоль радостно оскалил зубы. — На ниточке?
— Нет, — сказал я терпеливо. — Голова после этого сразу умерла. Зато перстень ожил.
— Байка, — вздохнул к'Рамоль и зевнул, воспитанно прикрывая пасть ладошкой.
— Нет, — сказал Хостик, и мы оба на него посмотрели.
— Нет, — Хоста говорил еле слышно, но и этого хватало, чтобы от звука его голоса бегали по коже мурашки. — Это Приживник. Так эту тварь у нас в предгорьях называют. Говорят, в старых зеркалах иногда живет. В нехороших местах… в оскверненном оружии. В человека подселяется… и хозяина выживает. Выдавливает. Говорили, что…
Дико заверещала Сале. Доля секунды — и мы трое были уже на ногах, причем у меня в руках оказался меч, у Хостика — стилет, у Рама — удачно подвернувшаяся коряга.
Сале танцевала у своего костра, и на крючке у нее…
О чем-то подобном я когда-то слышал. Но вот видеть — не доводилось. Обрывок цепи дымился и прыгал по траве, и подковы на нем не было, зато извивалось чешуйчатое тело размером с небольшую щуку.
Сале завизжала снова. Хостик плюнул, пряча стилет, Рам хихикнул; склонившись над добычей, мы едва не стукнулись головами.
На спине зверя ощетинился игольчатый гребень. Узкие глаза подернулись пленкой, двупалые лапы судорожно прижались к животу. Кусок подковы встал саламандрику поперек горла в прямом и переносном смысле — зверь издыхал. Совладав с эмоциями, Сале обмотала руки тряпками и ловко, как бывалый мясник, принялась свежевать тушку. К'Рамоль заинтересовался шкурой; оставив его и Сале разделывать саламандрика, я взял Хостика за рукав и оттащил от костра подальше.
Он не смотрел мне в глаза.
— Хоста… нельзя всю жизнь помнить зло. Особенно в походе. Особенно на пути за Рубеж… Я тебя не держу.
Он посмотрел на меня с горьким упреком.
— …и не гоню, — добавил я быстро. — Но мы на серьезное дело идем. Я в тебе уверен. И в Раме. И ты будь, пожалуйста, во мне уверен, а иначе… Он молчал.
— Хоста, — я переменил тон. — Ты этих… Приживников когда-нибудь своими глазами видел? Или только россказни?
— Своими глазами не видел, — сказал он после паузы. И добавил беззвучно: — Незачем мне…
У костра балагурил к'Рамоль — ему пришлись по нраву свежие саламандричьи окорочка. Как там говорила Селе — «голод утоляет на сутки, сил прибавляет, ну и мужское естество взбадривает, конечно…»
Приятного аппетита, дружочек Рам.
Только не объешься.
Росистым утром мы растолкали сонного паромщика и перебрались через медленную, в ошметках тумана реку. Левый берег ее был полной противоположностью правому — суровые каменистые холмы, никаких лесов, чахлые деревца жались друг к другу, будто солдаты отступающей армии, отбившиеся от своих и окруженные врагами.
— Рубеж близко, — сказала Сале, ни к кому конкретно не обращаясь.
Никто и не ответил.
На нашем пути лежал длинный овраг с крутыми склонами, живописный, разукрашенный всеми видами степной флоры, прямо-таки звенящий полчищами цикад. Войдя в овраг, мы уподобились бы потоку в жестком русле или колесу в глубокой колее — только вперед либо назад, и ни шагу в сторону. Дорога же по кромке оврага осыпалась, и путник, отправившийся поверху, так и так оказался бы внизу — но со сломанной шеей.
— Поехали, — я свернул в овраг. Сале помрачнела лицом, но ничего не сказала. Хостик и к'Рамоль привычно пристроились сзади.
Очень долго ничего не происходило. Над нашими головами лаковой полоской лежало полуденное небо, каменистые склоны уходили круто вверх — овраг боролся за право называться ущельем. Над порослями диких цветов вились бабочки всех семейств, всех отрядов, я в жизни не поверил бы, что такое возможно. Прежний-я, различавший оттенки цветов, умер бы на месте от восторга, прыгнул бы в траву с сачком наперевес, кинулся, не боясь расцарапать голые ноги…
Спина моя ссутулилась под грузом боевого железа.
О чем я сожалею?! О каком-то сопляке… Эдак любой взрослый может лицемерно вздыхать о ребенке, которым был когда-то, — пацан-де и чище был, и светлее челом, и талантливее, и благороднее… Да, Шакал?!
— Нет, — ответил тот, кого я по привычке звал Шакалом. — Ты — всего лишь железный болван с навыками рукопашного боя. А тот, в коротких штанишках, — тот был подарком этому миру, чудом, такие, как он, не в каждом поколении рождаются, и если бы тот бедный мальчик дожил до совершеннолетия — кто знает, каким был бы сегодня этот мир…
— Он все равно не дожил бы, — пробормотал я вслух.
— Да, — сказал Шакал, — но ведь как неприятно быть живой могилой!
— Стой! — звонко крикнула Сале и натянула поводья, и почти одновременно вскинул руку Хостик.
Тишина — если можно назвать тишиной исступленный хор цикад. Змеиное тело, струящееся в траве, спешащее уйти подальше с нашей дороги…
— Что, Сале?
Женщина напряженно смотрела вперед, туда, куда уводила едва заметная среди камней дорога.
— Хоста, ты что-то чуешь?
— За поворотом, — сказала женщина очень спокойно, и спокойствие было искусственным. — Штук двадцать… засада.
Хостик невозмутимо вытащил стилет. Я вздохнул сквозь зубы:
— Рутина… рутина, Сале. Не беспокойся.
В следующую секунду те, кто нас поджидал, вышли из-за поворота.
Да, Рубеж близко. Никогда прежде мне не приходилось видеть таких тварей, даже в сравнении с карликовыми крунгами они представлялись экзотикой.
Больше всего они походили на железных ежей, вставших на задние лапы. На очень больших ежей — посмотрел бы я на крунга, пожелавшего изготовить шипастый шар из шкуры такого ежика. Головы существ сливались с туловищем, морды казались не то чтобы человеческими — кукольными, причем вместо глаз мерцали различимые черные бусинки. Спины и затылки были покрыты сплошной порослью иголок, каждая сошла бы за хороший клинок.
Да, Рубеж близко. Никогда прежде мне не приходилось видеть таких тварей, даже в сравнении с карликовыми крунгами они представлялись экзотикой.
Больше всего они походили на железных ежей, вставших на задние лапы. На очень больших ежей — посмотрел бы я на крунга, пожелавшего изготовить шипастый шар из шкуры такого ежика. Головы существ сливались с туловищем, морды казались не то чтобы человеческими — кукольными, причем вместо глаз мерцали различимые черные бусинки. Спины и затылки были покрыты сплошной порослью иголок, каждая сошла бы за хороший клинок.
— Приехали, — меланхолически пробормотал к'Рамоль.
Ежей было очень много. Сале не ошиблась.
Я подумал и спешился. По всей видимости, единственным незащищенным местом у противника является живот — а бить сверху по шипастым головам представляется малоэффективным.
— Хоста.
Он и так все знал. Стоял за моим плечом, как, говорят, стоит Смерть. Бить буду на поражение — Хостик должен поспевать, чтобы ни один из бедных ежиков не ушел в мир иной от моей руки. Только от Хостиной.
— Пропустите нас, — я, кажется, даже улыбнулся. — Видите ли, согласно давнему княжескому указу все дороги считаются общественными, поселяне обязаны пропускать путников через свою территорию, а если они отказываются — то не поселянами их следует считать, а дикими племенами, и обходиться соответственно… Я понятно говорю?
Болтая, я наблюдал за маневрами ежей. И ситуация казалась мне все менее определенной — мой клинок был ненамного длиннее их иголок, а у парочки особей, пожалуй, иглы были совсем как мой меч.
У ежей иголки — оружие обороны. А как у этих?..
Будто отвечая на мой вопрос, молоденький горячий ежик, стоявший на левом фланге, попытался достать отступающего к'Рамоля. Прыгнул вперед, крутнулся волчком; иглы веером рассекли воздух, лошадь Рама взвилась на дыбы, на лице всадника обозначилась паника:
— Рио!
Из к'Рамоля такой же боец, как из меня лекарь. А ведь еще и Сале…
Молоденький ежик едва устоял — инерция взметнувшейся железной шубы чуть не снесла его с ног. Прочие будут покрепче — вон у ежа-предводителя ножки как пни, такого и таран не снесет!
Один на один этот предводитель — не противник мне. Но до чего их много, перегородили ущелье, от железного лязга уши закладывает…
По коням — и бежать, сказал здравый рассудок. Искать обходной путь, я герой, а не охотник на железных ежей… Кстати, если бы ежики кинулись на нас, как собирались, из засады — поход мог бы уже и закончиться. Во всяком случае, без потерь мы бы не ушли.
Предводитель шагнул вперед. Наклонил голову, будто собираясь забодать меня; иглы с его загривка нацелились мне в лицо. И как они только таскают на себе такую груду железа?!
— Разойдемся полюбовно, — сказал я, ни капельки не веря в мирный исход.
Еж напал.
Он атаковал не в повороте, как молоденький забияка, а кувырком — на это стоило посмотреть. Коротенькие ножки мелькнули в воздухе; завизжала Сале — девчонка совершенно не умеет собой владеть!.. Я ушел от двух десятков падающих клинков; за спиной застучали копыта — к'Рамоль покидал поле боя, и правильно делал. Еще бы эвакуировать Сале…
Доля секунды. Каскад смертоносного железа, рассекаемый воздух — и незащищенная полоска живота на расстоянии клинка.
Я поймал его.
Меч окрасился темным. Еж пошел на очередной кульбит — но приземлился уже на четвереньки, скорчился, прижимая к животу маленькие трехпалые руки, сделал попытку свернуться клубком.
Я рубанул, отсекая сразу несколько иголок. Спина ежа оказалась покрыта костяными чешуйками; Хостик хладнокровно всадил свой стилет в едва приоткрывшуюся щель. Я отпрыгнул.
Ущелье, приведшее нас в засаду, на этот раз спасло нам жизнь. Ежам просто негде было развернуться; я рубил и рубил, двигался «между секунд», Хостик исправно колол и колол стилетом — но противник давил числом, грохотало, как в кузне, как в брюхе железного дракона, меня оцарапали раз и другой, пока несерьезно, но ситуация все более напоминала бойню.
Прямо передо мной оказалась морда молодого ежа, молодого, потому что шкура на щеках была гладкая, без морщин, а бусинки-глаза совсем глупые, как у щенка. Еж напряженно смотрел куда-то мне за спину, я ткнул мечом, не оборачиваясь, некогда мне ворон ловить…
В следующую секунду передо мной были одни удаляющиеся спины. Противник отступал, но не в панике — выглядело это так, будто отважные ежики вдруг вспомнили, что на печке осталась кастрюля с молоком.
Я оглянулся — и застал уже распадающийся фантом. Увидел толстощекую ежиху в окружении тающих в воздухе ежат. Ежиха неуловимо напоминала Сале — может быть потому, что покровы иллюзии спадали; через секунду на месте ежихи стояла некрасивая женщина, прижимающая к груди воздух, и глаза у нее были круглые, перепуганные и радостные одновременно.
Я шагнул навстречу Сале, намереваясь обнять ее, как боевого друга. И объяснить, какая она молодец, как здорово соображает и как умело реализует удачные идеи… Но в этот момент Хостик расхохотался.
Он смеялся от радости и неприлично показывал на Сале пальцем, и смех его эхом прыгал от стены к стене. Знаменитый голос Хостика, который, однажды услышав, вовек не забудешь. Голос, обращавший в бегство орды разбойников, голос, из-за особенностей которого Хоста почти все время молчит.
У Сале задрожали губы. Сале побелела как мел, судорожно зажала уши ладонями — и я с опозданием сообразил, что до сих пор Сале считала нашего друга немым.
Хостик отсмеялся. Вытер губы тыльной стороной ладони, виновато покосился на Сале и побрел по полю боя со своей миссией милосердия.
Ежиков на поле боя осталось меньше, чем я боялся. Мне казалось, что я штук десять положил — какое счастье, что я ошибся. Предводитель, правда, лежал там, где упал, и еще двое были безнадежны — но молодой еж, последняя моя жертва, понемногу подавал признаки жизни.
— Стой, Хоста…
Занесенный стилет замер в воздухе. Удивленный взгляд — стоит ли мелочиться?!
— Погоди.
Топот копыт. Рам решил, что самое время наведаться.
— Эй, лекарь! Поди сюда, есть работа.
— Этих лечить?! — к'Рамоль едва не выпал из седла. — Да они же…
— Поди сюда, кому сказано?
Рам повиновался.
Возможно, молодой ежик еще будет жить.
Даже скорей всего.
— …Что ж. Сале, мы теперь товарищи?
Шел пятый день похода. Сале держалась непринужденно; от нее действительно было много пользы — не только в качестве добытчика саламандриков. Время шло, еще через несколько дней предстоит взятие Рубежа — а значит, пора поговорить.
— Похоже на то, — отозвалась женщина мне в тон. Хостик и к'Рамоль ехали впереди — вроде как разъездом.
— Можно, я тебя поспрашиваю, а ты, если хочешь, меня?
— А куда деваться-то? — она улыбнулась, но в улыбке не было кокетства. К'Рамолю, например, она улыбается совсем не так.
— Что ты еще умеешь? Кроме как иллюзии наводить? Я не ждал, что она ответит.
— Еще след брать, — Сале пожала изящным плечом. — Чуять опасность. Через Рубеж водить… Находить пропавшее. И еще кое-какие штучки, но — мало… Я достаточно ответила?
— Да, спасибо, — я действительно был ей благодарен. Похоже, она ответила совершенно откровенно. — А у князя ты давно служишь?
— Пять лет.
Кони шли, рассекая грудью высокую траву. Справа и слева, куда ни глянь, лежало травяное море, и только иногда, будто для разнообразия, попадались солончаки.
— Сале… Первое испытание претендентов, в гостинице… Князь тебе поручил ВЫБИРАТЬ?
Она быстро на меня взглянула — и отвела глаза:
— Видишь ли, Рио…
— Понятно. Среди твоих умений числится еще и чутье на героев.
— На удачу, — призналась Сале неохотно. — Ты и тот лысый — самые удачливые.
— А почему князь лысого отклонил?
— А я почем знаю?
Она легко пожала плечами. И, похоже, снова была откровенна — признаки, по которым меня выбрал князь, нимало ее не интересовали.
Умиротворенно шелестела трава. Колыхалась, ходила волнами; лошади Хосты и Рама плыли в стеблях по брюхо.
— А скажи, Сале… такой оруженосец у князя был, уши как лопухи… где он теперь?
Вопрос был задан нарочито небрежным тоном; я спрашивал будто бы о старом знакомом, зато эффект превзошел все мои ожидания. Сале вздрогнула и посмотрела на меня так, что впору было хвататься за меч.
С самообладанием у нее явно было не все в порядке. С минуту я ждал, пока она возьмет себя в руки, потом спросил как можно мягче:
— Я тебя обидел?
— Нет, — она злилась на себя за свою же несдержанность. — Откуда ты знаешь… про этого оруженосца? Его уже года четыре как казнили.
— Казнили?!
— Ну да… Измена. А по-моему, так оговорили его, не такой он парень, чтобы изменять, да и молоденький совсем…
Что-то у них с оруженосцем было. Что-то намечалось; когда некрасивая девушка любит парня, а парня казнят по навету — трагедия может быть невыносимой.