– Вряд ли ты знаешь, что это, – усмехнулась старуха, заметив, что девочка принюхивается. – Кое-что посложнее «русалочьих слез».
– Смола с навозом, – хрипло выговорила Николь.
– Почти угадала. А теперь лежи смирно.
Старуха выудила из складок потрепанной юбки деревянную пластину. Заточенным краем она принялась осторожно соскребать с кожи мазь, обтирая вонючую смесь о тряпку. Очистив рану, она ушла.
На этот раз Николь пришлось ждать дольше. Пока она лежала, закрыв глаза, ей показалось, что ступни у нее обмотаны веревкой. Девочка попробовала пошевелить ногами, но это ей не удалось. Значит, старуха связала ее.
Николь давно догадалась, к кому попала. Но что хочет сделать с ней колдунья Черного леса?
Если бы сутки назад кто-то сказал Николь, что она пожелает оказаться в руках маркиза де Мортемара, девочка бы расхохоталась. Но сейчас ей было не до смеха. Колдуны – не люди. Дьявол владеет их душами так давно, что внутри они сгнили, как дурное дерево.
Что бы ни делала с ней колдунья, она делает это во имя зла.
Святой Франциск, пусть маркиз отыщет их! Он убьет Николь, но уж лучше принять христианскую смерть от его рук, чем сгинуть здесь в лапах прислужницы дьявола.
Старуха подошла к ней, неся на вытянутых руках холщовую тряпицу, пропитанную какой-то жидкостью. Капли стекали с нее на пол и с легким шипением испарялись.
– Н-нет! – взмолилась Николь и попыталась отодвинуться. – Н-не надо!
– Лежи! – шикнула колдунья.
Одной рукой она прижала плечо Николь к постели, а другой наложила тряпицу.
Николь обожгло, словно огнем. Она закричала, выгибаясь дугой. Но старуха держала ее крепко и лишь сильнее вдавливала тряпку в рану.
Пытка продолжалась недолго, но отняла у девочки последние силы. Когда ведьма выпустила ее, она обмякла на постели.
Воспользовавшись этим, старуха вновь намазала рану черно-коричневой мазью. Теперь Николь даже не пыталась сопротивляться.
– Вот так, – пробурчала ведьма, закончив накладывать повязку. – А сейчас тебе нужно поспать. Ночь будет тяжелой.
Она поводила раскрытой ладонью над лицом Николь. Девочка учуяла запах ее кожи – сочный и горький, словно ведьма растерла в пальцах стебли одуванчиков.
– Спи.
– Зачем ты лечишь меня? – слабо ворочая языком, спросила Николь. – Что ты хочешь сделать со мной? Съесть?
– Слишком много болтовни. Закрывай глаза.
– Я хочу знать, что меня ждет!
Колдунья приблизила к ней смуглое лицо и ухмыльнулась:
– Уверена?
Николь замолчала.
– Вот то-то и оно. Ты не хочешь знать, что тебя ждет. Никто не хочет.
Девочка попыталась возразить, но старуха еще раз провела ладонью над ее лицом. Горьковатый аромат опустился на Николь, и она почувствовала, что вместе с ним ее окутывает сон.
Ее забытье прерывалось дважды.
От первого раза у Николь остались смутные воспоминания. Окровавленная повязка, рука с пылающим белым мечом… Николь летит с крыши, снизу взметнулся к ней цветок пламени. Это маркиз поджег конюшню, и в ней горят лошади. Только рыжая Птичка несется по полю, как факел, а за ней остается жаркий огненный след.
Поймайте ее!
– Чш-ш! Тише, девочка…
Сколько крови! Все красное. Почему повязка в крови Птички? Зачем убили ее любимую лошадь?
– Сейчас будет легче.
Колдунья растет, и вот уже голова ее возвышается где-то под крышей, а руки – будто два ствола. Она тянет их к Николь, голос ее – глас трубы:
– Назови свое имя, девочка! Назови его!
«Чтобы ты навсегда оставила меня в своем подземелье?» – хочет ответить Николь.
– Имя даст тебе власть надо мной! – изо всех сил кричит она.
Но ведьма уже уменьшилась, стала совсем крошечной – не разглядишь. Летает рядом комариком, звенит в ухо:
– Как тебя называла мать?
– У меня не было матери, – шепчет Николь.
Кто там выглядывает из щели? Крыса! Она вскарабкалась на постель, ее крохотные лапки царапают Николь. Розовый нос обнюхивает подбородок, усы щекочут кожу. Крыса распухает, словно бычий пузырь, в который заливают воду. Святая дева, да у нее лицо маркиза де Мортемара! Он сидит верхом на ней – голый, жирный – и яростно бьет себя чешуйчатым хвостом по бокам. От него исходит нежный аромат фиалок, но это запах смерти.
«Куда ты спрятала камень? Признавайся, дрянь!»
Волосатые руки смыкаются на ее горле, маркиз наваливается всей тяжестью. Он задушит ее! Сними его, прогони, пожалуйста!
– Умоляю тебя… – хрипит девочка, широко раскрыв глаза.
– Имя! Я ничего не могу без него!
Отчего у ведьмы такое измученное лицо? Неужели она не может прогнать голую розовую тварь, что не дает дышать?
– Имя!
– Николь!
Старуха исчезла в тот же миг, как девочка сдалась и произнесла свое имя вслух. Значит, ведьма отступила перед маркизом. Теперь ее ничто не спасет.
Николь задыхается. Маркиз растекся, превратился в пылающее масло. Так казнили преступников. И ее казнят, потому что она воровка.
– Из-под черной земли, из-под красного камня, из-под синего холма вытекай вода, дева звонкая, пролейся на Николь. У той волосы черны, лицо бело, сердце чисто…
Кто это поет таким ясным голосом?
– Уноси, вода, ее печаль, крик-бессонницу, в темные леса, за лисью нору. Спрячь под брюхо зверю, под гнилую колоду, под зелен мох.
Это старуха. Она уже не поет, а проговаривает слова, все быстрее и быстрее.
– Страх – черный жар, сойди с Николь, упади на хромого зайца, на порченый каштан, на брусничную кочку. Уходи в болота, по нехоженым тропам – по звериному следу, по крутому оврагу.
Маркиз де Мортемар начал таять, как утренний туман.
– Чистая вода, росистая светлая дева! Окуни Николь в сон со всех сторон, веди по мокрому донышку.
Николь вдохнула полной грудью. Рука больше не пылала, крыса исчезла.
– От четырех углов, от пяти ветров, огонь, выйди вон! Белая кобыла бежала – земля дрожала, реки проливались, до нас дотекли, несут Николь до моря, до синей волны, до чистой колыбели. Там ей спать, там ей огонь переждать.
Николь перенеслась из жаркой постели на пустынный берег моря. Волна выплеснула на берег лодочку. Девочка опустилась в нее и почувствовала, что та же волна подхватила ее и несет по морю, покачивая бережно, как дитя в люльке.
Не было больше ни маркиза, ни яростного огня, ни боли. Только душный аромат фиалок повисел немного – и растаял.
Во второй раз, открыв глаза, она увидела, что ведьма привязывает к ее ступням крылья.
Николь громко рассмеялась.
– Хочешь, чтобы я полетела?
Но старуха даже не подняла на нее глаз. Она обматывала каждую ступню, и крылья холодили девочке ноги.
Николь полетит! Полетит туда, где бородатый северный ветер носится в горах, щекоча их снежными перьями. Туда, где горластые великаны играют свадьбу и топочут, вызывая обвалы.
Она полетит!
Она увидит, как под еловыми ветвями пляшут раскосые цверги, а из потайных дверей в земле выползают кривоногие тролли, чтобы искать их сокровища. Россыпи драконьего золота, спрятанного гномами, ослепят ее. Но она не тронет ни монетки – гномье золото не приносит счастья.
Она полетит…
Николь спала. Старуха опустилась на стул, присмотрелась. Нет, не почудилось: на измученном личике показалась улыбка. Что-то хорошее снилось бедняжке, чуть не покинувшей ночью этот мир.
Теперь можно позаботиться и о себе.
Колдунья, морщась, выпила чашку крепкого отвара. Вытащила из подпола мешок рябиновых веток. Свежие, всего пару дней назад заготовленные. Как знала!
Кряхтя, она разложила по полу ветки, разделась догола и легла сверху. Сгребла с краю рябину, забросала себя листьями. Закрыла глаза.
Тот, кто распорол девчонке плечо, хотел ее смерти. Старуха чувствовала силу его ненависти. Черное пламя, питавшее этого человека, разгоралось все ярче, и против него не помог бы ни один ее заговор.
Рана девочки сильно кровоточила, кровь ушла в землю под ее жилищем. Пусть не вся, лишь малая часть. Но и этого достаточно. Она может привести сюда того, кто заставил ее пролиться. Кровь всегда зовет к себе громче любого голоса.
Старухе был известен лишь один способ отвести зло от своего дома.
Она прочитала вслух наговор, встала и, как была, нагая, собрала ветки в мешок. Внимательно осмотрела доски, чтобы не осталось ни единого листика.
Костер рассерженно зашипел, когда ведьма подкинула в него первую охапку.
– Все съешь, не подавишься, – бросила старуха, как старому приятелю. – Знаю, что не любишь свежатину. Терпи.
Костер дымил, чадил, но понемногу от рябиновых веток осталась одна зола.
– Вот и славно, – пробормотала старуха.
Сгребла золу на лопату и рассыпала под дубами, стоявшими позади ее дома. Ночной лес отозвался совиным уханьем.
Лопату старуха воткнула в землю и не успокоилась, пока не прочитала и над ней заговор. Но тревога уже покинула ее. Ничто не способно защитить от дурного глаза лучше рябины – дерева, когда-то обагренного кровью бога. Древесное ведовство – самое сильное.
Оно всегда помогало. Поможет и на сей раз.
Из-за деревьев, где старуха рассыпала золу, выбежал черный пес и замер, увидев ее.
– Где тебя носило? – беззлобно бросила хозяйка. – А ну домой, живо!
Пес опрометью бросился к крыльцу и свернулся у ступеньки.
– Будешь отлучаться по ночам – отравлю, – пригрозила она. – Ишь, взял привычку!
Пес накрыл лапой морду и коротко проскулил.
– Молчи, бесстыжая морда.
Старуха поднялась на крыльцо и напоследок каркнула:
– Спи вполглаза! Проворонишь чужого – шкуру спущу.
Глава 11
Николь разбудило птичье пение. Еще не успев открыть глаза, девочка сжалась, не зная, чего ожидать.
Ох, как страшно размыкать ресницы. Что она увидит?
Вдруг над ней склонился Веревочник, помощник ведьмы? Он сплетен из веревок, на которых вешали отцеубийц, и оживлен древним заклинанием. Попробуешь сбежать – просунет тонкую змеиную ручонку в ухо, протащит через нос, и оглянуться не успеешь, как подвесит тебя на верхушке сосны.
Птаха снова завела песенку. Триль-триль, тюриль-тюриль! Звуки беспечного чириканья заставили Николь устыдиться своих выдумок. Как говорит Венсан Бонне, у страха глаза велики, особенно если они закрыты.
Она глубоко вдохнула и подняла веки.
В комнате никого не было. Потухший камин сонно разевал серую пасть, присыпанную золой. На закопченных балках потолка дрожали размытые светло-желтые пятна. Углы были темны, в них таились сгорбившиеся тени, но от окна до пола наискосок комнату пронзал столб света. В нем медленно кружились пылинки. Они оседали внизу и снова выплывали откуда-то сверху, словно эльфы, танцующие в луче.
Приподнявшись, Николь разглядела на полу скомканную тряпку в бурых пятнах – ночную сорочку, что дала ей Элен. Значит, камень, принадлежащий маркизу, все еще при ней. До тех пор, пока Мортемар не отыщет его, он не отступится.
Интересно, правда ли, что некоторые камни, будучи украденными, притягивают к себе старых владельцев? Зовут их неслышными голосами, пока снова не окажутся в их руках?
– Вижу, ты проснулась.
Николь вздрогнула и повернула голову.
У двери стояла старуха, сжимая в руке ведро, из которого свисали, переваливаясь через край, дряблые листья лопуха.
– Как раз вовремя.
Ведьма прошаркала к камину, уселась перед ним и принялась развешивать на решетке один лист за другим, откладывая рваные в сторону. Закончив, встала и подошла к топчану.
– Тебе они больше не понадобятся. – С этими словами она откинула с ног Николь одеяло.
Перепугавшись до смерти, девочка поджала ноги под себя.
– Ты что это? – нахмурилась старуха. – А ну дай.
Она ловко цапнула Николь за пятку и подтянула к себе.
«Не надо! – хотела крикнуть Николь. – Не отрезай мне ноги!»
Старуха вытащила из кармана замусоленного фартука ножницы и защелкала ими, будто заправский портной. При виде серебристого клюва, сверкающего в воздухе, Николь обмерла, а потом задергалась, как комар в паутине.
Ведьма не отнеслась к ее слабому дрыганью серьезно. Ножницы нырнули вниз, к голой ступне. К коже будто ледышку прижали.
– Перестаралась я, – проворчала старуха. – И когда столько узлов успела навертеть…
Ножницы щелкнули, и Николь почувствовала, как что-то, стягивавшее ее ступню, спадает вниз. Только теперь она ощутила, что и вторая нога чем-то обмотана. Не будь она так испугана, вспомнила бы, что ей еще ночью показалось, будто она привязана к кровати.
Выходит, не привязана.
С правой ногой старуха расправилась быстрее. Смахнула на пол обрывки нитей и отклеила от ступней девочки прилипшие листья.
– Простое средство, но до чего действенное, – пробормотала она.
Убедившись, что и на этот раз ноги останутся при ней, Николь осмелела.
– Что это?
Старуха искоса глянула на нее.
– Это капустный лист. Снимает жар.
Она небрежно бросила листья на пол.
Николь проследила за их полетом и увидела, что они упали на целую груду таких же. Их мясистая поверхность была исчерчена потемневшими бороздками – следами нити.
– Все эти листья тебе пригодились? – недоверчиво спросила Николь.
Старуха не ответила.
– Зачем их столько?
Ведьма нагнулась, собрала ошметки и запихнула в ведро. Двигалась она быстро и легко, острые обветренные локти так и мелькали перед глазами Николь, точно спицы с костяными набалдашниками.
– Хватило бы и четырех, – пробормотала девочка.
Старуха распрямилась.
– Четырех? Ты была как лягушка, изжарившаяся на камне.
Она отряхнула ладони.
Николь боялась ведьмы, но тяга к истине была сильнее.
– Лягушки не могут изжариться на камнях, – неуверенно возразила она.
– Еще как могут. Когда они перебираются из одного болота в другое, предчувствуя засуху. Об этом ты знаешь?
Николь не знала, но на всякий случай кивнула.
– Лягушка скачет себе по тропинке в поисках лучшей доли и думает, что опасаться ей следует только аистов да ежей. В тени попадается прохладный камень, и она решает, что можно бы и отдохнуть. Лягушка распластывается на камне, – старуха растопырила руки, – и засыпает. Но тень сдвигается, земля начинает нагреваться. Глупая лягушка не замечает этого. Она чувствует, что под ее желтым брюхом стало тепло, но не думает, что это опасно.
Ведьма хлопнула в ладоши и усмехнулась:
– В том-то вся и беда. Опасность нужно распознавать загодя, лягушонок. Еще тогда, когда тебе тепло и хорошо, а впереди ждет уютное глубокое болото. Но кто думает о смерти в такие минуты, правда? А уж лягушка вообще ни о чем не думает. Ведь это всего лишь пупырчатая тварь. Но когда она вспоминает, что нужно идти дальше, у нее уже нет сил сдвинуться с места. Она поджарилась, как лепешка на сковороде.
Ведьма помолчала и вдруг щелкнула пальцами:
– Лепешка. Вот чем я тебя попотчую!
– Я хочу только воды…
Но старуха будто бы и не слышала ее – ушла, бренча ведром, и вскоре принялась громыхать кастрюлями у дальней стены.
«Если меня и съедят, то не сейчас», – равнодушно подумала Николь. Страха в ней больше не осталось. Как если бы его долго зачерпывали и поднимали наружу из темных глубин души, выплескивая ковш за ковшом, а потом снова попытались зачерпнуть – а страха-то и нету. Закончился.
Николь закрыла глаза. Собственное нагое тело казалось ей невесомым и бесплотным. Быть может, ведьма решила раскормить свою пленницу, как раскармливают гуся?
Что ж, тогда до рождества можно ни о чем не беспокоиться.
Собственное безразличие мимолетно удивило Николь. Почему она не ломает себе голову над тем, что случилось, когда ведьма утащила ее в могилу? Почему не обдумывает, как сбежать? Почему не хочет даже взглянуть на раненую руку? И безумный маркиз де Мортемар не занимает больше ее мыслей.
Может быть, это она – лягушка на камне? Ну и пусть. Кто знает, отчего они засыпают, эти несчастные лягушки. Что, если на них снисходит озарение и они внезапно понимают, что зря тратили свою жизнь на прозябание в болоте? И под согревающими лучами солнца, благословляя его, радостно принимают смерть.
На этот раз собственные рассуждения ужаснули Николь. Святой Франциск, она набралась ереси от Венсана Бонне!
– Хочешь ты или нет, а подкрепиться тебе придется.
Старуха со стуком поставила на пол рядом с топчаном чашку и миску. В миске чернело что-то, по форме и впрямь напоминавшее лепешку, но только не из тех, что съедобны – во всяком случае, если речь идет о людях, а не о червяках. Николь разом забыла лягушек.
– Мне нужно съесть это?
– На вид не очень, – согласилась ведьма. – Разевай рот.
В мучительных попытках найти способ увильнуть от старухиного лакомства, Николь вдруг вспомнила слова Алисы де Вержи. «Хорошие манеры открывают любые двери», – не раз повторяла графиня дочерям.
Призвав на помощь всю свою любезность, Николь произнесла, подражая благородной госпоже:
– Благодарю тебя. Я бы предпочла что-нибудь другое.
Ведьма хмыкнула, подняла к ней желтое лицо и предложила:
– Лапку жабы? Хвост гремучей змеи? Коготки саламандры?
У девочки мелькнуло подозрение, что над ней потешаются. Но старуха выглядела серьезной и говорила так учтиво…
Взбив подушку, ведьма посадила ее повыше. Длинными сухими пальцами, коричневыми от въевшегося травяного сока, она стала отламывать кусочки от лепешки и подносить их к губам девочки.
Первый кусок Николь проглотила, зажмурившись от брезгливости. Но оказалось, что вкус хоть и не слишком приятный, но и не тошнотворный.
– Жуй тщательно, – посоветовала ведьма. – После всего, что случилось, не слишком-то умно было бы умереть, поперхнувшись крошкой, верно?
– Смерть нас не спрашивает! – слова Венсана Бонне сорвались с губ Николь раньше, чем она успела подумать.
Вообще-то лекарь говорил не совсем так. Жизнь спрашивает нас, смерть – нет. Когда Николь поинтересовалась, что это значит, он объяснил: пока ты жив, можешь выбирать. Только смерть отнимает у тебя эту возможность.