Вообще-то лекарь говорил не совсем так. Жизнь спрашивает нас, смерть – нет. Когда Николь поинтересовалась, что это значит, он объяснил: пока ты жив, можешь выбирать. Только смерть отнимает у тебя эту возможность.
Не слишком-то Николь ему тогда поверила. Разве может она выбрать, служить ей Элен или нет? Вот то-то и оно.
Старуха пристально посмотрела на нее своими виноградными прозрачными глазами.
– Смерть? Не спрашивает, верно. Иначе вряд ли ты выбрала бы помереть в лесу, затравленная паршивыми псами.
– Собак у них не было, – тихо возразила Николь.
– А кто сказал, что я о собаках?
Она поднесла к ее губам чашку с отваром.
– Пей, не болтай.
Снова этот запах от ее ладоней – свежий и горький, отгоняющий дурные сны и плохие мысли.
– Он снился мне сегодня, – вслух подумала Николь.
– Кто?
– Маркиз де Мортемар.
– Сегодня? – хмыкнула старуха. – Как бы не так.
Николь непонимающе уставилась на нее.
– Я притащила тебя сюда, когда была гроза. Позапрошлой ночью. И с тех пор ты не просыпалась.
Девочка чуть не поперхнулась лепешкой.
Ведьма хлопнула ее по спине – удар вышел чувствительный, будто лопатой приложили, – и успокаивающе заметила:
– Это хорошо. Крепкий сон лечит тело и душу. А у тебя болело и то, и другое.
Она проследила, чтобы Николь выпила отвар до последней капли, и обтерла ей губы чистой тряпицей.
– Может быть, в этом месте время течет по-другому? – Николь никак не могла поверить, что прошло больше суток. Ведь пропал же когда-то трубадур Гильом Шестипалый, заслушавшись песней феи. Пока фея пела, лист, упавший с макушки дуба, успел лишь опуститься на траву рядом с Гильомом, а у людей минуло двести лет.
– В этом месте? – хмыкнула старуха. – Уж не думаешь ли ты, что попала в рай?
Николь покачала головой:
– Вряд ли там так паршиво кормят.
Ведьма затряслась от смеха.
– Твоя правда, лягушоночек! Хоть мне и не доводилось бывать в раю, но думаю, что кушанья там будут повкуснее этих.
Она сгребла посуду и ушла.
Безразличие, охватившее было Николь, рассеялось без следа. То ли помогла лепешка, больше похожая на лекарство, чем на еду, то ли крепкий травяной отвар. И тело, еще недавно невесомое, как стрекозиное крылышко, понемногу налилось тяжестью.
И все-таки, где она?
Последнее, что помнила Николь, – короткий полет, закончившийся ударом о всхлипнувшую размокшую землю. Едва ее тело коснулось дна, со всех сторон потянулись растопыренные лапы, вылезающие из стен могилы. Потом сверху возникло лицо с белыми космами, в нос ударил тяжелый запах мертвечины – и все закончилось.
Николь заскреблась на постели, пытаясь подняться.
– Эй, лягушоночек, – окликнула старуха. – Что это ты задумала?
Медвежья шкура тяжела, как могильная плита! Николь со стоном свалила на пол покрывало и села на топчане. Босые ноги окунулись в пушистый мех.
– А ну стой!
Прежде, чем старуха добежала до нее, Николь неимоверным усилием вытолкнула тело вверх и застыла, покачиваясь, как стебелек на ветру.
Получилось!
Но радость ее продлилась недолго. Ноги подогнулись, и Николь свалилась прямо на руки подоспевшей ведьме. Забытая рана тотчас напомнила о себе пронизывающей болью.
Старуха подхватила ее, подняла и переложила на топчан.
– Куда это ты собралась? – осведомилась она. – Решила сбежать от меня, лягушоночек?
От бессилия и слабости Николь расплакалась. Голая, жалкая, как полудохлый червяк, она скрючилась на кровати и уткнулась лицом в сгиб локтя, чтобы укрыться от насмешливого взгляда. Она чувствовала, что старуха смотрит на нее с довольной ухмылкой: можно не бояться, что птичка улетит из клетки. Да и какая из нее теперь Птичка… Лягушоночек – и только, права ведьма.
– Что с тобой, Николь?
Девочка вздрогнула от изумления.
Топчан скрипнул, когда старуха села рядом с ней.
– Тебе рано вставать на ноги. Неужели ты и в самом деле думала убежать? Зачем? Я не стану держать тебя силой, поверь мне.
Грубоватый голос ведьмы звучал теперь мягко, и насмешки в нем не было.
Николь шмыгнула носом и неожиданно для себя призналась:
– Я хотела взглянуть, что за дверью.
– И для этого встала на ноги? Золотце, из тебя вылилось столько крови, что даже опорожняться тебе нужно с молитвой. А ты решила полюбоваться на солнышко?
Николь молча помотала головой. Не объяснять же ведьме, что она лишь надеялась понять, где они находятся. Вдруг снаружи светит вовсе не солнце, а багровые костры, которые жгут гномы глубоко в подземельях? И чирикающая птичка – вовсе не птичка, а обманка. Колдуньи горазды на такие проделки. Гильом Шестипалый четыре года развлекал троллей своим пением, думая, что выступает перед королем на пирах, а все потому, что колдун навел на него морок по просьбе подземного народа.
– Что ж, ладно, – вдруг раздалось сверху. – Вставай, только тихо.
Ведьма помогла девочке сесть. Не успела Николь опомниться, как на ее плечи набросили длинную накидку из тонкой серой шерсти, перепоясали простой веревкой, ноги обули в войлочные башмаки.
– Держись за меня.
Старуха подвела пленницу к двери, отодвинула засов и толкнула дверь.
Николь окатило, точно волной, теплым воздухом, птичьим щебетом и взволнованным шелестом листвы. Схватившись за перила, девочка сама сделала несколько шагов и остановилась, широко раскрыв глаза.
Вокруг был лес. Солнце ткало золотую паутину в его раскидистой кроне, подпиравшей небо, вспыхивало в непросохшей с ночи росистой траве. Николь никогда не доводилось видеть таких огромных дубов. Среди могучих кряжистых стволов, настоящих великанов лесного царства, стояли навытяжку темно-синие стражи – колючие веретена можжевельника. Запах их – крепкий, смолистый – был словно густое пьянящее вино, способное сбить с ног одним ароматом.
– Насладилась? – грубовато спросили сзади. – А теперь живо давай обратно.
Вместо того, чтобы послушаться, Николь опустилась на нагретые доски крыльца и облизнула пересохшие губы.
В высокой траве искрились стрекозы. На краю леса щедро разливалась розовая пена благоухающей жимолости.
– Как мы здесь очутились?
– Вышли через дверь, – фыркнула старуха.
– После кладбища.
– Не твое дело. Дай-ка руку.
– Я помню, что лежала в могиле, – настойчиво повторила Николь. – Как мы оказались посреди леса?
Старуха обогнула сидящую девочку, присела перед ней на корточки. В зеленых глазах засветилось насмешливое любопытство.
– Да ты осмелела, лягушоночек. От свежего воздуха, а?
Николь не отвела упрямого взгляда.
– Как мы здесь оказались?
Ведьма сдалась:
– Я вытащила тебя из ямы и принесла сюда. Ты лежала в беспамятстве, волочить тебя было не так уж и тяжело.
– А всадники?
– Удрали. Может, ты не знаешь, – старуха оскалилась в неприятной усмешке, – но меня здесь побаиваются.
Николь отвела глаза. Ее разрывали противоречивые чувства.
Ведьмы служат дьяволу.
Но эта ведьма спасла ее.
Она желает тебе зла!
Она привязывала капустные листья к ее ногам, чтобы унять жар.
Вспомни, что она сотворила с деревней Левен!
Она пообещала, что Николь уйдет, когда пожелает.
Маркиз де Мортемар найдет ее и прикончит, он сможет, ему хватит сил.
Если бы не она, я бы уже была мертва.
– Ты – колдунья! – сердито воскликнула Николь, пытаясь убедить саму себя.
Старуха оскалилась шире:
– Это уж как тебе будет угодно, лягушоночек.
– Ты выбралась из гроба! – жалобно сказала Николь.
– Из могилы, – поправила колдунья. – Неплохо вышло, э? Малость разукрасила себя землей, как услышала конское ржание. А потом увидала тебя и решила, что не повредит напустить страху на этих дурней.
– Ты ведь не знала, зачем они преследуют меня.
– Не знала, – кивнула старуха. – Считай, что они пришлись мне не по душе.
– Потому что зашли на твое кладбище?
– Может и так. А может, мне не по нраву, когда дюжина вооруженных мужиков пытается расправиться с одной маленькой дурочкой.
– Ты… ты… Ты глумишься над мертвыми!
Усмешка исчезла с лица старухи. Она прищурилась.
– И что же, по-твоему, я с ними делаю?
– Ты достаешь из гробов истлевшие кости и пускаешь их на отвар, – отчеканила Николь.
– Ох, и крепкий же, должно быть, получается бульончик! – ведьма потерла руки. – Хотя от курицы было бы больше проку, и не нужно возиться в земле. Что еще?
– Ты отрезаешь у них волосы и плетешь сети для снов, – чуть менее уверенно сказала Николь.
– Тоже неплохо, – согласилась старуха. – Плести сети из волос – мое любимое занятие. Не сгодятся для кошмаров, так подойдут для плотвы. И это все? Не может быть. Выкладывай.
Девочка замялась. Как же трудно говорить, когда колдунья сидит всего в одном шаге от тебя!
И не потому, что страшно.
Но эти жуткие ведьминские тайны при дневном свете кажутся отчего-то…
Но эти жуткие ведьминские тайны при дневном свете кажутся отчего-то…
Глупыми. Как не раз говорил вредный лекарь Венсан Бонне.
– Еще ты вынимаешь кишки из их чрева, – тихо проговорила Николь, – и раскладываешь вокруг нор цвергов, набив их любимым лакомством, жареными птичьими горлышками.
– Это зачем же? – удивилась старуха. – Жареные птичьи горлышки я бы охотно съела и сама.
– Карлики выползают на запах, забираются в них и не могут выпутаться. Они умеют распутывать все на свете узлы, кроме тех, что связаны из человеческих кишок.
– Ах, вон оно как! – в голосе ведьмы звучал неподдельный интерес. – И что же я с цвергами делаю потом?
– Ты вешаешь их под потолком…
– Зачем?
– Они там чахнут и сохнут.
– А высохших карликов я измельчаю и добавляю в чай, – догадалась старуха.
Николь покраснела.
– Н-н-нет. Ты ждешь, когда они ослабеют настолько, что будут не в силах сложить знак защиты. И тогда ты можешь состричь шерсть с их ушей и пустить по ветру. Пряди из ушей цвергов всегда летят туда, где они зарыли сокровища.
Старуха почесала нос.
– Заковыристо. Но, знаешь, я бы предпочла хорошую заварку.
Она поднялась и ушла за дом. Растерянная Николь осталась сидеть на крыльце, не чувствуя тепла солнечных лучей.
Ведьма вернулась очень скоро. Через ее запястье были переброшены связанные пучки подсохшей травы с разлапистыми листьями.
– Это – Евина ладонь. – Она бросила на колени девочке одну связку. – Достать ее нелегко. Любит ямы и тенистые овраги, а цветет всего неделю в году.
Николь смотрела на пожухлые листья, пытаясь понять, где она уже их видела.
– Щепотку высушенных цветков этой травы можно обменять на превосходную лошадь. Евина ладонь облегчает мучения рожениц.
Николь покрутила в пальцах стебель и вдруг заметила в розетке листьев один-единственный маленький сиреневый цветок с пятью лепестками. Николь поднесла его к лицу – и с отвращением отдернула руку.
Запах тлена! Удушливый, приторный, тяжелый аромат, от которого к горлу подкатила тошнота.
Этот запах в один миг перенес Николь назад, в размокшую под дождем яму. Она вновь увидела черное, отяжелевшее брюхо неба, край покосившегося надгробия и хищные лапы, тянущиеся к ней из земли.
Это было растение! Всего лишь трава, облюбовавшая кладбище. И пахло не мертвечиной, а цветками, за щепотку которых можно получить хорошую лошадь.
Вот что ведьма делала в могиле!
– Что-то ты притихла, – заметила старуха. – Ну, расскажи мне еще что-нибудь. Обещаю, я не стану подвешивать тебя к потолку, как несчастных карликов. У тебя и с ушей-то нечего состричь.
Николь до онемения стиснула пальцы.
Поможешь ведьме – поможешь дьяволу. Она с детства знала, что нечистый искушает род людской на каждом шагу. Вот и сейчас он пытается свернуть Николь с пути истинного: подстроил все так, что старуха сохранила ей жизнь. Расстроить его козни несложно. Сделай так, чтобы ведьма попалась Жану Лорану де Мортемару, и душа твоя спасется, Птичка-Николь.
Всего лишь заплати неблагодарностью в ответ на добро.
Это совсем немного.
Тебе даже не придется ничего делать.
Только промолчать.
– Ты, никак, побледнела, лягушоночек, – ведьма присмотрелась к ней и перехватила повыше локтя. – Поднимайся!
Николь вскинула на ведьму потемневшие глаза.
– Маркиз де Мортемар охотился на меня, потому что я украла то, что ему принадлежит, – сказала она. – Мортемар истребляет ведьм, от него не спаслась ни одна. Теперь он наверняка ищет и тебя тоже.
И хотя писклявый голосок в ее голове вопил, что она будет гореть в аду до Страшного суда, девочка твердо добавила:
– Тебе нужно уходить отсюда.
Глава 12
Венсан спускался все ниже и ниже: коридор вел под уклон. От каменных стен тянуло холодом, но снизу его временами обдавало потоком теплого воздуха, словно там, в чреве старого холма, затаился и жарко дышал дракон.
Лекарь поймал за руку раскрасневшуюся девчушку, несущуюся мимо:
– Где Бернадетта?
– Возле печей, месье.
Жизнь на кухне била ключом, как будто ничего не случилось и люди не скорбели по дочери графа. Лишь черные чепцы на женщинах свидетельствовали о том, что в замке траур.
Мертвые хотят покоя, живые хотят еды.
– Подай мясо, Мартен!
– Да сыпь же соль, ведьмина отрыжка!
– Где эта несносная тупица с рыбой? Долго еще мне ждать?
Девчушка шмыгнула мимо лекаря обратно с огромным подносом, на котором тускло блестели чешуей и разевали багровые пасти выпотрошенных животов толстые рыбины. Она так спешила, что чуть не сбила его с ног.
– Несешься, как шлюха на случку! – свирепо рявкнули сзади.
От хриплого окрика бедняжка встала как вкопанная, и скользкие рыбьи тушки поехали вперед, грозя шмякнуться на пол.
Вот и та, кто ему нужен.
– Здравствуй, Бернадетта, – без улыбки сказал Венсан, обернувшись.
– Господин лекарь, – нахмурилась старуха, тоном лишь слегка обозначая приветствие. Во взгляде ее читался недвусмысленный вопрос.
– Я разыскивал тебя.
– Чему обязана высокой чести, месье Бонне?
Она не издевалась, но и не была серьезна. И, в отличие от прочих, не боялась его ни на йоту.
Венсан на миг задумался, кого вообще могла бояться эта острая, как рыбья кость, высушенная годами старуха. Дьявола? Вот уж нет. Она сама та еще чертовка.
– Я хочу узнать про кладбище Левен.
Ему все-таки удалось удивить ее.
– Кладбище Левен? – повторила Бернадетта, всматриваясь в его лицо.
Венсан молча ждал.
Она почесала нос, не скрывая сомнений, и, наконец, проворчала:
– Эту историю знают все, и вы тоже.
– Но не в подробностях.
– Расспросите любого мальца, он вам ее вывалит.
– Ты отказываешь мне?
Подумай, говорил его предостерегающий взгляд. Не боишься сердить лекаря? А ну как в другой раз вместо снадобья от недуга, скрутившего твои старые кости, он подсунет тебе разведенный илом ослиный помет?
Но Бернадетту угрозами было не пронять.
– К чему вам знать про Левен?
– Надоело чувствовать себя дураком, когда все вокруг только и твердят о ведьме.
Венсан спокойно выдержал ее впившийся взгляд. В конце концов, отчасти он говорил правду.
– За это вы даром дадите мне банку той мази, которую я втираю в колени, – предупредила Бернадетта.
– Идёт.
Каморка, в которую старуха привела его, была снизу доверху набита разнообразным хламом и провоняла мышами. Бернадетта опустилась на изъеденную жучками скамью, достала из кармана горсть орехов и задумчиво пересыпала из одной ладони в другую.
С пояса ее свисала огромная связка ключей. Говорили, что Бернадетта, ложась спать, кладет конец самого длинного ключа себе в рот, а челюсть подвязывает, и ни один вор-ловкач в мире не может стащить связку, не потревожив сон одноглазой.
Венсан придвинул колченогий табурет и устроился в углу. Через узенькое пыльное оконце с трудом просачивался неясный свет, которого хватало лишь на то, чтобы обрисовать контуры тощей фигуры в черном чепце. Седые волосы Бернадетты, выбившиеся из-под оборок чепца, в этом неверном свете напоминали нити паутины.
Старуха пересыпала орешки обратно. Скорлупки постукивали друг о друга: ток-ток-ток, ток-ток-ток.
– Это случилось давным-давно, в Лютую зиму…
Венсан вздрогнул и внимательно взглянул на Бернадетту. Голос ее изменился до неузнаваемости, будто внутри проснулся другой человек. И говорил этот другой протяжно и мягко, словно гладил по бархатистой шкуре пушистого зверя, и знал такие слова, которые вряд ли ожидаешь услышать от простой старухи.
– Чужаки спустились с северных отрогов. Их гнали ледяные ветра и голод, из-за которого большая часть их народа вымерла в тот суровый год еще в дороге. Оставшиеся забились в лесные хижины и притаились, словно больной барсук.
Но лес, который тогда еще назывался Беличьим, был милостив к ним. Охотники с гор принялись стрелять белок, женщинам не было равных в выделке шкур, а старики торговали ими. Вскоре убогие шалаши сменились домами. Так возникла деревня Левен.
– Когда это случилось, Бернадетта?
Старуха не ответила. Она все пересыпала горсть орехов из одной руки в другую и, казалось, даже не услышала лекаря, внимая лишь их тихому перестуку.
– Деревня быстро богатела. В благодарность небесам жители возвели церковь из белого камня, привезенного издалека, с самого берега моря.
Прошли годы, и Левен разрослась вширь и вглубь, тесня лес. С каждой новой монетой, упавшей в карман, охотники становились все высокомернее. Они высмеивали тех, кто пахал землю в Вержи и Божани. Они дразнили толстых торговцев, выкупавших у них шкуры, хотя торговцы сполна расплачивались полновесным серебром. В своем непомерном чванстве левенцы дошли до того, что объявили себя хозяевами леса, когда-то приютившего их.
Топоры зазвенели попусту, вырубая дубы не для нужды, а лишь для того, чтобы дровосеки могли состязаться в своем умении. Лучшим деревом, самым ценным деревом топили левенцы печи и кичились друг перед другом своим богатством.