– Это, – поправил Мушкетов, – не мои опасения, а капитанские. Тем не…
Его прервал Горшенин, заглянув в палатку. На лице боцманмата застыло странное, стеснительное выражение.
– Ваше благородие, тут вот какое дело… Помочь бы надо.
– Говорите уж прямо, Павел Евграфович, – промолвил Никольский, отрываясь от блокнота. – Что случилось?
– Дохтур просят подойти, – пояснил боцманмат уклончиво. – К их благородию.
«Благородием» числился лейтенант Злобин. Из офицеров «Манджура» на берег вместе с капитаном сошли еще доктор Билич и второй артиллерийский офицер мичман Шульц, но последнему здоровье позволяло повторять подвиг Злобина: бороться со стимфалидами врукопашную.
– Что за притча? – проворчал Обручев, поднимаясь на ноги вместе с товарищем.
– Должно быть, по медицинской части, – предположил зоолог. – Странно, однако, что доктору понадобилась помощь… тем более – именно сейчас. Лейтенант уже почти поправился, хотя эти шрамы…
Он невольно вздрогнул.
В лазаретной палатке было тесно. Над единственной занятой койкой склонились доктор и лейтенант Злобин.
– А вот и вы, господа ученые! – Билич разогнул спину, приглушенно охнув. – Без вас не справиться. Вы, случаем, не подскажете, чем может отравиться в здешних краях человек?
Лежавший на койке матрос еле слышно постанывал, свернувшись клубком под грязным одеялом. От него исходила кислая поносная вонь.
– Отравиться? – переспросил Никольский. – Да вы, доктор, шутник. Кто же станет невесть что в рот тащить?
– Знаете, у нас народ такой – что в голову взбредет, с тем и похоронят, – отмахнулся Билич. – Я бы и спрашивать не стал, но мы с Николаем Егоровичем уже головы сломали, с чем таким слег наш матрос. Верней, почему только он один и слег. Была бы вода дрянная или консервы – так нет!
Злобин ловко прижал пальцами сизое запястье больного.
– Совсем плох, – пробормотал он. – До рассвета бы дотянуть.
– А что с ним? – растерянно поинтересовался Мушкетов.
Билич махнул рукой.
– Кровавый понос. Боли в животе. Рвота эпизодически. И все сопутствующее: вялость, частый слабый пульс, все признаки кровопотери… Ничего фантастического, но развитие болезни ураганно быстрое и совершенно необъяснимое. Можно ожидать, чтобы слегла с дизентерией добрая половина экспедиции, но один и только один больной? Очень странно.
– Что говорить этот человек? – послышалось у Обручева за плечом.
Геолог обернулся. Каким-то образом Тале удалось просочиться в лазарет так, что ее никто и не заметил, покуда филиппинка не подала голос.
– Может, вы подскажете, сударыня? – без особой надежды спросил он по-английски. – В вашем лагере не случалось такого?
Он коротко пересказал картину, описанную доктором Биличем.
Азиатка решительно отодвинула Никольского и, шагнув к койке, сдернула одеяло с больного. Тот застонал, задрожав, но не пошевелился. Сквозь тряпки, которыми обернуты были его бедра, сочилась буроватая склизкая жижица.
– Да, – ответила Тала уверенно. – Знать такую болезнь. От дурной вода. Надо пить вонючий вода, из горячие родники. Иначе плохо.
– Наливайко ходил за водой с утра, – выслушав перевод, проговорил Злобин хмуро. – С Гармашом.
– Нахлебался небось озерной! – вспылил Горшенин. – Хотя настрого запретили. Все жаловался, что родник чертями жареными пахнет. В холодную бы его… да какое теперь. Оклемался бы уж.
– Сударыня, а что сталось с вашими больными? – спросил Никольский с интересом, глядя на филиппинку сверху вниз.
Тала запрокинула голову, чтобы ответить:
– Кидлат умереть. Джо-Джо умереть. Ким Ын, корейская сука… – Азиатка сморщилась, будто собираясь плюнуть, но, видно, вспомнила, что белые люди не одобрят, – долго болеть, стать бледный, совсем плохой. Потом умереть от ваквак. Острые зубы, ядовитые: бить с налету. Кто сильный – два дня болеть от яда. Ким Ын слабый, умереть под вечер. Рауль болеть, жаловаться, потом снова сильный стать. – Она прикусила губу, собираясь с мыслями. – Четыре болеть. Два умереть. Половина.
– Дивный прогноз, – пробормотал Билич, когда Мушкетов пересказал печальную историю по-русски. – Даже не буду спрашивать, чем больных лечили: во-первых, ни врача, ни лекарств не было, а во-вторых, я совершенно не представляю, что можно сделать, кроме как дать несчастному опия. Тот, помимо снотворного и обезболивающего действия, отчасти парализует мускулатуру кишечника и облегчит мучительные спазмы. В остальном же придется положиться на волю провидения.
Наливайко застонал громче, пытаясь стянуться в тугой клубок. По лазарету распространилась кислая вонь испражнений. До этого Обручеву казалось, что он начинает привыкать к запаху.
– Надо бы чистой воды еще принести, – проговорил Билич озабоченно. – И кипятить. А то оглянуться не успеем, как весь лагерь с дизентерией валяться будет. Хотя…
Он пристально глянул на Талу.
– Спросите-ка ее, – указал он Мушкетову, – все ли больные пили нечистую воду? Друг от друга никто не мог заразу подхватить?
Филиппинка, услышав последний вопрос, решительно мотнула головой.
– Странно, – проговорил врач. – Обычно дизентерия очень заразна. Как и холера.
– Если бы у нас был микроскоп, – заметил Никольский, – можно было бы поискать возбудитель в… фекальных массах.
Доктор кивком указал на столик, где смердела в склянке бурая жижа.
– У нас нет микроскопа, – ответил он. – Могу предложить лупу. Впрочем, предметных стекол у меня тоже нет.
– Лупа есть у меня, – ответил зоолог, – но что с нее проку? Не искать же с нею микробов, в самом деле.
Зоолог внезапно прищурился.
– Давайте ее сюда, – распорядился он. – И образец. И что-нибудь плоское… да вон, кювету.
Горшенин уставился на него с подозрением, будто сомневаясь, что почтенные взрослые люди в самом деле намерены ковыряться с лупой в чужих испражнениях.
– Да, – проговорил Никольский уверенно, несколько минут поразглядывав размазанную коричневую лужицу под светом лампы. – Вот они.
– Мне кажется, я вижу, что вы… – Билича передернуло. – Господи! У вас острое зрение, профессор. Какая мерзость!
Обручеву трудно было представить, что за пакость вызвала у привычного ко многому медика явную тошноту, но нетерпеливый Мушкетов избавил его от необходимости задавать вопросы самому.
– Господа, – раздраженно поинтересовался молодой человек, – может быть, вы поделитесь своим открытием с нами?
– Смотрите внимательно, – проговорил Никольский, качнув кювету.
– Эти… зернышки? – неуверенно предположил молодой геолог.
– Нет, – раздраженно мотнул головой Билич. – Просто слизь. Мельче.
И тут Обручев понял, на что надо обращать внимание. Мельчайшие точки – буквально, им бы самое место на странице, хотя на запятые не тянули, – плыли, налипая на пузырьки пены.
– Они шевелятся? – недоверчиво переспросил он.
– Это иллюзия, – отозвался Никольский, передавая Биличу лупу. – Хаотическое движение, броуновское. Но под лупой видно – шевелятся и сами. Паразиты…
– Глисты? – деловито поинтересовался Горшенин.
Зоолог покосился на него.
– Нет. Хуже. Какие-то протисты… амебы. Одноклеточные животные. Очень крупные для саркодовых, если видны невооруженным глазом.
– Во всяком случае, это никак не известная нам энтамеба Леша, – ворчливо добавил Билич.
– Я не специалист по патогенным простейшим, – проговорил Злобин, – но мне кажется разумным, что в здешних водоемах водятся гигантские амебы. В Новом Свете, как мы заметили, все крупное. Чтобы паразитировать на огромных ящерах, и нахлебники нужны соответствующие.
– Это было бы правдой, – отозвался Никольский, – если бы все ящеры тут были великанами. Но даже наша Катя не так уж, в сущности, массивна. Корова коровой на самом-то деле. А как выживают мелкие зверушки наподобие того… скунсо-хомяка, что навещал нас в палатке? Не пьют?
– Они, скорее всего, приспособились к здешним болезням, – ответил врач. – А мы – нет. Впредь надо еще тщательней кипятить питьевую воду. Или пользоваться минеральной, благо ее здесь в достатке.
Он вздохнул.
– Я, признаться, надеялся, что здесь не будет опасных для человека инфекций. Откуда им взяться, если нет местных зверей, а только ящеры и птицы? Люди обычно не болеют птичьей инфлюэнцей, или что там у пернатых вместо чумы и холеры. Мысль о паразитах не пришла в голову, а зря: в тропических странах они губят народ толпами. Сударыня, – он повернулся к Тале, – может, вы сумеете все-таки что-то посоветовать для лечения? Из местных средств?
Когда Мушкетов перевел, филиппинка покачала головой.
– Кто сильный, тот выжить, – пояснила она. – Лекарство нет.
– Для нас это лишний повод быть очень осторожными, – заметил Злобин. – Дурная вода – угроза старинная, и все равно у нас появился пострадавший. Динозавры, опять же. А что говорить о неведомых угрозах?
Никольский прищелкнул пальцами.
– Вы сказали «ваквак», – обратился он к Тале. – Острые ядовитые зубы. Что это за зверь?
– Большая птица, – ответила филиппинка флегматично. – Весь в пестрых перьях. Летать плохо. Падать с ветки на шею, кусать больно. Опасно ходить в лес.
Обручев с зоологом переглянулись.
– Вот что, господа, – решил лейтенант. – Завтра поутру охотники пойдут за дичью: без мяса нам не прокормиться. А вы, Дмитрий Иванович, берите-ка свою ученицу и отправляйтесь с ними. Я бы лучше услал из лагеря этого скота Поэртену, но тот, кажется, прилепился к капитану, возомнив себя его вестовым. А нам, похоже, очень пригодятся ее познания в части здешних опасностей.
Геолог хотел было возразить, но, натолкнувшись на жесткий взгляд лейтенанта, стушевался.
Утро выдалось изумительное. Призрачная мгла, белившая небо, разошлась; в слепящей лазури купалось солнце, небо отражалось в водах залива, и зубастые чайки кричали торжествующе и звонко.
Мичман Гарленд стоял, почти намотавшись на релинг, и спиной впитывал лучи утренней зари. Он чувствовал себя древней, первобытной рептилией, с трудом выбравшейся из холодных глубин трюма. После вчерашнего его до сих пор трясло, а внушительная доза медицинского виски оставила по себе единственное последствие – мучительное похмелье. Застыв в неподвижности и зажмурившись на ярком солнце, мичман еще мог убедить себя, что головная боль прошла, но стоило дернуться или глянуть нечаянно на отблеск в волнах, как в темя заново вколачивался здоровенный занозистый нагель.
– Вам лучше? – Голос первого помощника непроизвольно заставил Гарленда обернуться, выпрямиться и даже кое-как отдать честь, невзирая на боль.
– Вижу, что немного, – отмахнулся Харлоу, прерывая попытки мичмана что-то промычать в ответ. – Вольно, мичман.
Гарленд обнаружил, что, если прищуриться, можно глядеть на мир почти безболезненно. Это его немного взбодрило.
– Пожалуй, на берег вам сегодня сходить не стоит, – продолжал первый помощник странным тоном: будто пытался высказать больше, чем могли вместить дозволенные ему речи. – После такого потрясения. Да и вообще…
Он мотнул головой. Мичман обернулся: с миделя взирал на берег в подзорную трубу майор Кармонди. Вид у него был грозный и внушительный.
– Я превосходный образец майора современного… – пропел тихонько Харлоу, поймав его взгляд.
Гарленд не удержался – фыркнул.
– Поймите меня правильно, мичман, я не предполагаю, будто мистер Кармонди не способен, как у Гилберта и Салливана, отличить «маузер» от жавелина. Но наши злоключения в последние дни сделали бы честь либретто любой оперетты, а чем дальше, тем сильней мне кажется, что мы попали не в водевиль, а в гран-гиньоль.
Он вздохнул.
– Мне очень хотелось бы ошибиться. Чтобы наш поисковый отряд отконвоировал покорно сдавшихся «колбасников» на гауптвахту «Бенбоу», паровые трубки нашлись сами собой, над Новым Светом взвился «Юнион Джек», а каждому из нас лично высказал свою благодарность Его Величество. Но отчего-то кажется, что этого не случится. Что наша сегодняшняя вылазка на берег окончится очередным провалом, как и вся авантюра. И к этому провалу надо быть готовыми. Иметь… план действий… на непредвиденный случай.
Он прервался, будто опасаясь сболтнуть лишнего. Но мичману Гарленду было не до того, чтобы выискивать в его словах опасный подтекст. Мичмана подташнивало.
– Чем так воняет? – пробормотал он с натугой. – Тухлятиной, что ли? Неужели от двух дохлых рыбин…
Гарленд принюхался, глядя в прозрачную синюю воду.
– Нет, похоже, вода пахнет сернистым водородом. Должно быть, вулканические газы просачиваются на поверхность со дна кратера. Оттого и дохнет рыба. Поднимитесь лучше на ют, мичман, а то как бы вам дурно не стало. Там ветер свежее.
– Сброд, не имеющий даже отдаленного представления о порядке и дисциплине! – торжественно заявил Уильям Эшли. – Да-да, джентльмены, других слов у меня просто нет. К вашим подчиненным, лейтенант Маклауд, это, разумеется, не относится.
Лейтенант морпехов едва заметно кивнул. Выражение лица у него при этом осталось таким же неизменным, как голые склоны его родных гор. Впрочем, два офицера, которым адресовалась первая часть высказывания Эшли, по мнению последнего, также не проявили положенных в данной ситуации эмоций. Мичман Райт принялся разглядывать носки собственных ботинок, инженер-механик ограничился пожатием плеч.
– Может быть, джентльмены, – повысил голос Эшли, – вы считаете, что подобное положение в чем-то нормально?!
– Простите, сэр, – с легким удивлением ответил Китон, – а разве вы ожидали чего-то иного?
– Иного?! – поразился Эшли. – Пресвятые небеса, да я просто желаю, чтобы ваши люди выглядели, как подобает матросам Королевского флота! Или, по-вашему, это несоразмерно высокие требования?!
– Подавляющее большинство моих людей, – инженер-механик оглянулся на песчаную кромку, где вытянулась нестройная шеренга, – стали матросами меньше года назад. Оставшаяся часть не намного лучше – «балласт», от которого с радостью избавились капитаны с кораблей флота Канала и резервисты из «века парусов», помнящие Джервиса с Нельсоном. Вам, сэр, не по нраву, что эти матросы держат винтовки, как лопаты? Так ведь им до сегодняшнего дня и не доверяли ничего сложнее лопат! Дай бог, чтобы в бою они вспомнили, каким концом правильно вставлять обойму! А вы…
– Достаточно! – прервал его Эшли. – Я вполне уяснил себе вашу точку зрения и по возвращении на «Бенбоу» не премину донести ее до капитана. Мистер Райт, – развернулся он к мичману, – возможно, у вас найдется, что добавить к этому, м-м-м, докладу?
– Никак нет, сэр, – по-прежнему не поднимая головы, отозвался мичман. – Не найдется.
– Что ж, – Эшли вновь обратил внимание на лейтенанта морпехов, – в таком случае, лейтенант, пусть ваши люди пойдут вперед и покажут этому сброду, как должен выглядеть и действовать настоящий моряк.
Маклауд ответил не сразу. Некоторое время он просто стоял, сверля Эшли тяжелым, немигающим взглядом, словно предоставляя тому шанс передумать.
– При всем уважении, сэр, – наконец выцедил он, – я не могу выполнить этот приказ.
– Что-о?!
– Вы, должно быть, забыли, сэр… – Уже первые слова Маклауда заставили Эшли судорожно стиснуть зубы. На этот раз тон шотландца был настолько приторно-любезен, что не заподозрить насмешку было попросту невозможно. – …но когда в кают-компании обсуждали план этой операции, то майор Кармонди предложил, чтобы мой отряд оставался вашим главным резервом, и капитан-лейтенант Харлоу с этим предложением согласился. Главный резерв, действующий в авангарде, – это немного не то, чему меня учили, сэр.
– В кают-компании я еще не знал, что представляют из себя эти, – Эшли обвиняюще указал на мичмана и Китона, – «стрелки». Будет сущим безумием посылать их в атаку против тевтонских пулеметов.
– Разумеется, сэр, – все с той же застывшей любезной улыбкой продолжил морпех, – но посылать на эти же пулеметы моих людей тоже не является очень хорошей идеей, сэр. И именно поэтому в наш отряд включен старшина Хэммел со своим гелиографом. Наша задача, как я ее понимаю, сэр, состоит лишь в том, чтобы обнаружить немецкий лагерь, а не штурмовать его. Главную же работу, – добавил он, – должны будут проделать пушки «Бенбоу»… если, конечно, немцы не предпочтут сдаться прежде.
Будь Уильям Эшли лет на десять старше и на пару карьерных ступенек выше, он бы наверняка заставил строптивого шотландца почувствовать, что такое подлинный начальственный гнев. Но пока еще у лейтенанта оставалось достаточно самоконтроля, чтобы выслушать наглеца с нарочито-спокойным видом, и достаточно ума, чтобы признать разумность его доводов. А самой главной гирей на чаше весов стал тот факт, что хотя конкретно в этой операции Маклауд подчинялся ему, на «Бенбоу» его командиром был Кармонди. Вступать в прямой конфликт с майором Эшли не хотел, точнее, не считал себя готовым к этому. Пока.
– Что ж, – выдавил он, – раз уж вы так успешно избежали чести оказаться первопроходцем – быть по тому. Мичман, разворачивайте ваших людей в цепь, начиная от берега ручья. Китон будет вашим правым флангом. И будем молиться, – Эшли все же не удержался от парфянской стрелы напоследок, – чтобы немецкий лагерь оказался в пределах досягаемости наших пушек.
Лейтенант промолчал. Ему, как и предсказывал несколько часов назад Леттов-Форбек, не составило особого труда догадаться, что немцы не могли уйти от бухты особо далеко. Но вступать в спор с Эшли еще и по этому поводу морпех не счел нужным. Своей цели он добился, а если кое-кому так уж хочется лишний раз показать, какой он дурак, пусть старается. Бой – а в том, что без него не обойдется, Маклауд не сомневался – расставит все по местам.