– Ты грустный, – сказала она. – И писанина у тебя грустная. Несмотря на сюжетный разгул. Ты себя зашифровываешь, но так просто, что расшифровать может даже ребенок. Не говоря обо мне, умеющей считывать сигналы высокоразвитых человекообразных обезьян.
Я оценил сравнение.
Господи, последние годы я слишком привык жить между собой и собой. Относиться к жизни как японец к свитку. Рассматривать ее течение, как они читают свитки, – видна только развернутая часть, прошлое уже в рулоне, а будущее еще в рулоне. Я слишком привык к необременительным связям, к сердечному комфорту и здравому эгоизму.
Отношения с Ниной выбили меня из колеи. Некоторое время назад я был уверен, что самой сильной моей привязанностью останется Адонис-Додик, отвечающий всем требованиям идеального партнера. И немного необременительного секса на стороне...
Вместо этого я вляпался в сентиментальную историю, последствия которой непредсказуемы. Буря и натиск. А мне совсем не улыбалась роль романтического героя-любовника отвязанной славянской души с оригинальным умом и раскосыми глазами.
С другой стороны, было в ней нечто такое, что притягивало меня магнитом. Не секс (хотя лучшей любовницы припомнить не могу), а что-то другое, что-то, мерцающее в ее ауре и заставляющее меня терять самоконтроль. Вечная женственность на марше.
Порой я чувствовал, как от нее исходит глубокая грусть.
Казалось, она борется со смятением чувств.
Казалось, тяжелое воспоминание не дает ей покоя, страшный секрет давит на нее камнем.
Но какие в наше время у молодых женщин могут быть секреты! И я старался не думать об этом.
Нина была страстной и пристрастной. Слушать она умела с таким видом, как если бы заучивала наизусть все глупости, которыми я ее потчевал. А какому мужчине такое не лестно?
Она умудрялась извлекать из меня то, что я считал глубоко запрятанным, если не потерянным навсегда. Мне, как «старому козлу» из моего опуса, хотелось отдать ей все, все, все... А ей, похоже, «ничего от меня, кроме меня самого», не нужно.
Не может же автор попасться на удочку, которую он вручил в руки своей дрянной героине. Это было бы совсем смешно. Особенно для такого зубра, как я, с заскорузлой душой и хорошо темперированными мозгами.
Мне интересно с ней, женщиной, разговаривать. Подобного давно не случалось. Впрочем, давно мне не случалось с интересом разговаривать и с мужчиной. И это вовсе не проявление высокомерия могучего ума. Всего лишь – отсутствие любопытства. Здесь я согласен с моей негодяйской девчонкой – как только открывается чей-то рот, оттуда в 99% случаев сыплются глупости и очевидности. Моя же Ниндзя умудряется даже в постели поведать мне массу интересного.
Я рассказал, как котяра почти каждый день с упорством идиота пытается войти в зеркало, висящее над обеденным столом, как пробует протаранить его головой, отодвинуть лапой свое изображение, как возмущенно мяукает и оборачивается ко мне, призывая на помощь.
Нина заметила, что уровень сознания у животных проверяют, показывая в зеркале их самих. И только крупная человекообразная обезьяна узнает себя.
– Не просто видит напротив другую обезьяну, а сознает, что это ее собственное изображение, – уточнила она.
– Интересно, она сама рассказала ученым? – поинтересовался я.
– Практически. Ей ставят метку на лбу белой краской, и она, глядя в зеркало, пытается стереть метку не отражению, а самой себе, на собственном лбу.
– Потрясающе. Большинство людей на протяжении жизни пытается стереть отметку на зеркале.
Она расхохоталась. На шутки реагирует с радостной готовностью, это хороший признак. Между нами явно действовала развитая волновая связь.
И слово чувствует – после нежнейшего поцелуя, на которые она мастерица, заявила, что я «сбыча всех ее мечт».
– Какой наглый стул, – сказала она о приобретенном накануне предмете модного дизайнера. – На нем можно сидеть только голой.
Все-таки длинные ноги не обязательно признак идиотизма.
А как она, полуголая, танцевала вчера у меня на террасе.
А как летала по всей квартире, подхватив на руки Додика, – только метлы не хватало!
А как ужинать уселась в нижнем белье! Потом оказалось, что это не нижнее белье, а платье-комбинация – мода у них такая. Нижнего белья, как выяснилось впоследствии, на ней был самый минимум – несколько пенных кружавчиков там и тут, оттенявших натуральную смуглость кожи. Хорошо, что терраса выходит на открытое пространство, – никакого vis-a-vis. Недаром это было основным условием при выборе квартиры (правда, из других соображений).
А как загорелись у нее глаза, когда я предложил свозить ее куда-нибудь на длинный уик-энд!
Я предложил Лондон, вернее Оксфорд (были свои резоны). Собирался устроить сюрприз – остановиться в отеле-тюрьме, то есть в настоящей бывшей тюрьме, которую добрый знакомый из прошлой жизни превратил в шикарный отель. Обычный номер состоит из трех камер. Две камеры – сама комната, еще одна – ванная. Чуть получше – из четырех. А похуже – из двух. Обстановка выдержана вполне в духе. Кровати, прикрученные к полу, железный стол без острых углов, на одной ноге, тоже прикрученной, и холодная плитка под ногами. В дверях решетчатое окно, правда, закрывающееся изнутри номера, а не снаружи. От клиентуры нет отбоя. Особенно от сомнительной. Платят бешеные деньги. Ностальгия что ли замучила? Или, наоборот, предвкушают. Приятель в свое время предлагал мне партнерство, но я, дурак, отказался. Сказал, что если продолжать в том же духе, то можно и кладбище превратить в детскую площадку.
Несмотря на то, что я, как мог, описал Нине прелести веселенького местечка, предложение у нее энтузиазма не вызвало. Она сказала, что еще не готова для таких экспериментов и что я не должен забывать, откуда она приехала. Она предпочла бы более адекватное место для влюбленных – например, Венецию.
– Все влюбленные ездят в Венецию, – добавила она с невинным видом.
– Ты что, хочешь сказать, что мы влюбленные? – нарочито удивился я.
– А что, нет? – надулась она, выпятив губу.
И я не мог не согласиться на Венецию.
Нина бросилась мне на шею.
Интересно, что больше радовало ее в этой истории – перспектива увидеть город-грезу всех девочек или романтическое путешествие с возлюбленным?
– Les deux, mon capitaine[5], – ответила она, прочтя в глазах мой вопрос. – Ты мне так же интересен по вертикали, как по горизонтали. Я раньше думала, что секс – это только то, чем занимаются мужчина и женщина в постели...
– Любящие мужчина и женщина. И вместо «постели» – слово «везде». Особенно здесь... – я постучал себе пальцем по лбу.
– Зато теперь я знаю совершенно точно, что мы с тобой интеллигентные люди, – вдруг заявила она.
– Интересно, откуда у тебя такая уверенность?
– Мне попался романчик польского автора, где вся история происходит в Интернете, насколько банальный, настолько же и пошлый, там все друг у друга все сосут, особенно почему-то пальцы ног, и герои все время благодарят друг друга «за то, что ты есть». Я наткнулась на гениальную фразу. Автор утверждает, что «каждая интеллигентная женщина должна мастурбировать». То, что интеллигентный мужчина, к которым этот графоман себя однозначно относит, должен делать то же самое, само собой разумеется. Теперь я знаю точное понятие и четкий критерий интеллигентности, которой даже академик Лихачев затруднялся дать определение.
– Это гениально, – согласился я. – Теперь моим первым вопросом при знакомстве с дамой будет: «Простите, вы мастурбируете?» – чтобы сразу было понятно, с кем имеешь дело. А то «что делать?» да «кто виноват?»... Тем более, что сейчас у интеллигенции вопрос «сколько?» гораздо актуальнее.
– Боже упаси! «Я не интеллигент, у меня про-фессия есть», – говорил Гумилев. И я с ним солидарна.
– Должен признаться, я тебя недооценивал...
– Ты еще не знаешь, какие бездны откроешь, – пообещала она заговорщицки.
– В бездны лучше не заглядывать...
Она только рассмеялась.
Я рылся в Интернете. Обожаю выкапывать разные статейки. Чтобы использовать потом в своих опусах. Как Достоевский.
Например, пьеса, принесшая мне самый большой успех, – «Розалия, или Шизофрения» – написана под впечатлением репортажа о задержании «Доктора Смерть», сразу после «победного завершения» Иракской войны, которая длится по сей день. Речь в нем о женщине, ученом-микробиологе, которая руководила в Ираке всеми исследованиями, связанными с разработкой нового химического оружия.
«Ее зовут „Черная Королева“ и еще „Доктор Смерть“. В секретных отчетах западных разведслужб ее называют „самой опасной женщиной в мире“. Она возглавляет производство биологического оружия массового поражения в стране, у власти в которой стоит далеко не самый демократичный правитель и его пресмыкающаяся клика. Произведенных под ее непосредственным руководством бактерий достаточно для того, чтобы уничтожить все человечество. Она является автором целой серии кошмарных изобретений. Среди них – микроорганизмы, вызывающие рак печени, гангрену, отшелушивание кожных покровов и кровотечения в легких и органах зрения; вирусы, вызывающие тяжелые отравления, сильное повышение температуры и волдыри, что приносит медленную и мучительную смерть. Не говоря о тысячах литрах бактерий, отравляющих воду и пищевые продукты, бактерий сибирской язвы – и это далеко не полный список. Теперь на очереди газы, вызывающие смертельное удушье. Следующие исследования готовятся в области генной инженерии. И во главе всего этого стоит с виду хрупкая женщина, всесильная покровительница бактерий – убийца в облике ученого».
Я наплел потом такого на этом фоне... Драматолог хренов...
И для «Женщины с дурными намерениями» идейку я нарыл именно там. «...Известный швейцарский адвокат женился на своей дочери... свадьба закончилась перестрелкой...»
Сегодня день был неудачный – придется совершать мозговые усилия самому.
Глава 12 (черно-белая)
Москва. Вторая половина 1980-х. Большая аудитория института имени Мориса Тореза
В многоярусной аудитории десятка два студентов слушают лекцию. Среди них Нюша и Светлана, сидящие рядом. Профессор, лет пятидесяти, с близорукими глазами под квадратными стеклами очков, с указкой в руке стоит перед доской, исписанной французскими глаголами.
Дверь аудитории резко открывается. Входят два человека, оба в темных костюмах, чем-то похожие друг на друга. Профессор вздрагивает и, замолчав на полуслове, скукоживается.
– Товарищ декан... Товарищ Красин... – бормочет он, стараясь расправить плечи и встать по стойке смирно.
Товарищ Красин останавливает его властным жестом. Он поднимается на кафедру, сопровождаемый деканом.
– Дорогие студенты, я хочу представить вам товарища Красина, работающего на передовой нашей Родины и наших э... нашей безопасности... – в голосе декана торжественные нотки.
Красин перебивает его тем же непреклонным жестом:
– Ну... ну... Не надо преувеличивать. – И продолжает, повернувшись к студентам: – Дорогие ребята, вы прекрасно понимаете, что во всех странах мира элита призвана стоять на страже своей страны. Вы – наша будущая элита. Родина и Партия дали вам возможность учиться в одном из лучших вузов нашей страны, стать специалистами, чтобы потом служить своими знаниями Родине...
Большинство студентов явно скучают, ожидая конца речи. Скучают и Нюша со Светой.
– Ну все, накрылось наше кино, – говорит Света шепотом, наклонившись к Нюшиному уху.
– ...вы также должны понимать, какая ответственность лежит на вас! Как вы должны быть бдительны! Особенно в свете предстоящего общения с иностранцами... И вас не должно сбивать с верного пути то, что мы живем в период нового мышления и гласности. Мы хотим сформировать из вас настоящий отряд передовой советской интеллигенции, тесно связанной со своим народом, Партией и непосредственно с органами безопасности...
Группа студентов высыпает из главных дверей здания института.
Среди них Света с Нюшей. Они отделяются от толпы и направляются к поджидающим их невдалеке двум юношам, явно постарше.
– ...а я тебе повторяю, что не собираюсь стучать, – говорит Нюша на ходу.
– Зачем такие громкие слова... – небрежно отзывается Света. – Ты видела объявление на доске: «Деканат просит всех студентов из Африки до каникул сдать свои хвосты»? Ха-ха-ха...
– Ты что, не понимаешь, из нас хотят сделать стукачей! – не обратив внимания на отвлекающий маневр, возмущается Нюша.
Света останавливается и смотрит на нее внимательно.
– Знаешь что, – говорит она, – принимая услугу, надо быть готовым за нее платить...
Нюша закусывает губу.
Гостинная в доме Пироговых
Нюша сидит в кресле с книжкой в руках и вслух повторяет французские глаголы.
Света, в кресле напротив, красит ногти и иногда повторяет за Нюшей.
В комнату входит Владлена Николаевна, в шубе, на высоких каблуках, в ушах, на шее, на пальцах – золотые украшения. За прошедшие годы она стала еще дороднее.
– Мама, ты достала билеты? – спрашивает Света капризным голосом, дуя на ногти.
– Конечно. Как всегда, – отвечает Пирогова.
Она снимает шубу, подходит к зеркалу, поправляет высокую прическу.
– Мамка, ты гений! Подумать только, столько раз спектакль был запрещен, и вдруг премьера на всю Москву!
– Твой отец говорит, что в этом и состоит тонкая политика... Только режиссер собрался выступить в роли мученика режима, как ему раз! И все разрешают. Теперь он не мученик, а любимчик того же режима.
– Плевать мне на вашу политику! Как ты умудрилась билеты достать?
– Да в театре один мой постоянный пациент работает, Миша... когда мы его выпускаем, конечно. Кажется, осветителем. А ведь был известным математиком... пока в диссиденты не полез. – Она поворачивается к Нюше: – Кстати, твой отец спелся с этим еврейчиком. Они у нас в одной палате лежали, да и диагноз у них был одинаковый... Паранойя.
Взгляд Нюши становится напряженным до боли. Владлена, спохватившись, меняет тему:
– Ну ладно. Ты идешь с нами, Нюша? У меня три билета, а мой Миша в командировке.
– Спасибо, тетя Влада. У меня завтра семинар, надо готовиться.
– Смотри. Приглашу свою парикмахершу, она будет счастлива.
Нюша осталась в опустевшей квартире. Но вместо того чтобы заниматься, уперлась взглядом в потолок.
Ее внимание отвлекает скрип тихо открываемой двери. Она опускает голову и видит своего пушистого любимца, кота Ваську. Тот вышел из пироговского кабинета, обычно закрытого на ключ. Ключ, забытый, торчит в замке.
Нюша, как загипнотизированная ключом, встает и идет к двери.
Останавливается в нерешительности на пороге кабинета. Кот трется о ее ноги.
Нюша входит.
Осматривается. Конечно, она бывала здесь, но одна – никогда.
Застекленные стеллажи с книгами, торшер, кожаное кресло, кожаный диван, большой дубовый письменный стол со стопкой журналов и настольной лампой под абажуром. На вешалке – парадный китель Пирогова, почему-то не упрятанный в шкаф. На стене несколько фотографий в рамках – Пирогов с членами политбюро, с Андроповым, с женой и дочерью.
Нюша подходит к столу, трогает журналы, зажигает лампу. Потом обходит стол и садится. Осторожно пробегает пальцами по закрытым ящикам. Решившись, пробует открыть. Ей сегодня везет – Пирогов забыл запереть не только дверь кабинета, но и ящики стола. К тому же он не мог даже представить, что кто-то осмелится войти к нему и тем более рыться в его вещах.
В верхнем ящике она обнаруживает поблескивающий черной сталью пистолет. Резко закрывает ящик.
Открывает следующий. Там лежат стопкой отксеренные листы. В глаза бьет фамилия – Крымов. Вынимает пачку бумаги, хочет положить на стол. Из ничем не скрепленной стопки высыпаются фотографии.
На одной на фоне дачного пейзажа ее семья – отец, мать, брат Шура и сама Нюша на руках у матери, совсем крошка. Рядом с отцом – молодой человек, хохочущий во весь рот.
На другой фотографии – Крымов, тот же человек и молодая женщина. Женщина вполоборота с улыбкой смотрит на молодого человека, а тот нарочито серьезно глядит в объектив. Все они в строгих костюмах, позади – Эйфелева башня.
Завороженная Нюша не в силах отвести глаз.
Через минуту принимается лихорадочно рыться в досье.
– Как ты посмела?! Войти в мой кабинет! Рыться в моем столе!
Нюша поднимает глаза и видит на пороге комнаты разъяренного Пирогова.
– Ты взломала мой стол, негодяйка! – говорит он с холодным бешенством.
– Нет... – бормочет Нюша. – Я не взламывала, он был открыт.
Пирогов подскакивает к ней, грубо хватает за руку, выволакивает из-за стола, трясет за плечи и замахивается, собираясь ударить.
И тут с девушкой что-то происходит – застенчивость и неуверенность испаряются, им на смену приходит самообладание. Она неожиданно твердо перехватывает руку Пирогова, неумолимо приближающуюся к ее щеке.
– Не смейте меня трогать! – говорит она, и при этом голос ее дрожит только слегка. Выражение ее лица и тон отрезвляют Пирогова. Он опускает руку. – Я имею право знать. Это мой отец! Я не хочу больше жить среди вашей лжи и намеков. Вы должны мне рассказать... Как он решился... убить... И не только себя... При чем тут моя мама? И брат? Кто эти люди? Кроме вас, мне никто не расскажет... Вы работали вместе... Вы его друг. – Нюша с вызовом смотрит в глаза Пирогову. – Мне больше не у кого спросить. Я не могу жить с этим грузом...
Пирогов неожиданно смягчается. Берет Нюшу за плечи и ведет к дивану. Усаживает и, придвинув кресло, садится напротив.
– Тот человек, на фотографии, рядом с твоим отцом – оборотень. Иуда. Предатель. Он погубил твоего отца.
– Он кажется мне знакомым, – неуверенно говорит Нюша.
– Ты наверняка видела его в вашем доме, в детстве. Он был учеником, другом и правой рукой твоего отца. Он же его и предал...
– Так... так не бывает! Друзья не предают.
– Другом он притворялся. А Иудой оказался самым настоящим!
– Твой отец был блестящим разведчиком. К тому же очень удачливым. Ему удавалось почти все... Самая страшная его ошибка – ставка на этого человека. Он видел в нем своего преемника. Гордился им. Слушать не хотел наших предупреждений... – Он задумался. – Его же предупреждали! В том числе и я лично... Дмитрий всю последнюю сложнейшую операцию на нем построил. Отказался без него ехать. А тот взял и «ушел» прямо накануне решающего дня... И ведь следили за ним втайне от твое– го отца. Я, например, сам не знаю почему, никогда ему до конца не доверял. Уж очень уверен был в себе... И насмешлив не в меру, – Пирогов опять задумался.