Расстаться с Ванькой не было сил, но она заставила себя разжать онемевшие руки. Дверь в реанимационное отделение захлопнулась, отсекая голоса врачей и Ванькин плач.
Маша рухнула в стоящее в коридоре кресло, закрыла лицо руками. Из-за закрытой двери не доносилось ни звука, но ей все равно казалось, что она слышит, как плачет ее ребенок. Она ждала больше часа, с надеждой всматриваясь в лица входящих и выходящих из заветной двери людей. Наконец вышла уже знакомая ей медсестра.
— С вашим мальчиком все будет хорошо. Ему уже поставили капельницу.
— Можно мне к нему? — спросила Маша в который уже раз.
— Вы же знаете, что нельзя. — Медсестра покачала головой. — Да и зачем? Он уже спит. Идите лучше домой, отдохните, а утром придете.
Маша замотала головой, вцепилась в подлокотники кресла.
— Можно я здесь, в коридоре, посижу?
— Это неразумно, ваше присутствие здесь ничего не изменит.
— Все равно, если можно, я останусь…
Ночь тянулась мучительно медленно. Маша то забывалась тревожным сном, то просыпалась. От сидения в неудобном кресле затекли спина и ноги. Утро она встретила полностью разбитой: и морально, и физически. В восьмом часу в коридор вышла все та же, знакомая уже, медсестра. Маша бросилась к ней.
— Ну как? — спросила шепотом.
— Проснулся. Температура тридцать семь и четыре.
— Спасибо! Можно мне к нему?
— Снова здорово! — Медсестра устало улыбнулась. — Зайдите лучше в ординаторскую, поговорите с лечащим врачом.
— Тем, который нас вчера принимал?
— Да, это заведующий. Его зовут Олег Анатольевич.
— Ну что? Так домой и не уезжали? — спросил Олег Анатольевич, как только Маша переступила порог ординаторской.
— Не уезжала.
— Ох уж мне эти мамаши! Ну, присаживайтесь, — он жестом указал на продавленный диван, — побеседуем. Самочувствие вашего мальчика удовлетворительное. Мы проводим дезинтоксикационную терапию, вводим антибиотики.
— Так, может…
— Нет. — Он махнул рукой, заранее предвидя Машин вопрос. — Анализ крови плохой. Мы понаблюдаем его до вечера.
— А вечером?
— А вечером вы придете, и мы поговорим. Сейчас езжайте домой, поспите немного. С вашим ребенком все будет хорошо, обещаю.
* * *Маша выходила из ворот больницы, когда ожил ее мобильный.
— Мария Андреевна, где вас носит? — Голос Серебряного звенел от раздражения.
Господи, она совсем забыла про работу…
— Иван Матвеевич, простите. У меня ребенок заболел.
— И что?..
— Я сейчас приеду.
— Уж будьте так любезны… — В трубке послышались короткие гудки.
Ожидая маршрутку, Маша успела сделать звонок бабе Тоне — успокоить, подбодрить.
— Когда домой придешь? — спросила баба Тоня. — Я завтрак сготовила, ты ж там не ела ничего, в этой больнице.
— После работы. — Маша поспешила к подъезжающей маршрутке. — Я опаздываю… мне надо… Шеф звонил.
— У нее дите болеет, а она про работу думает! — послышалось в трубке. — На бюллетень иди, непутевая!
— Моя маршрутка… Я вам потом позвоню. — Маша зашвырнула телефон в сумочку.
Рядом, тонко взвизгнув тормозами, замер оранжевый бусик, приглашающе распахнулись двери. Маша сделала глубокий вдох, нырнула в его сумрачное нутро.
Серебряный смотрел в окно и хмурился. За стеклом было слякотно и мерзко. Его собственное настроение было под стать погоде. День начался «не с дуги».
Его новую свежекупленную и свежеотремонтировалную квартиру затопили соседи сверху. И в шесть утра Серебряному пришлось выяснять отношения с виновниками. Сосед, молодой еще совсем пацан, каялся и клялся все исправить в кратчайшие сроки. Только известны эти кратчайшие сроки. Придется переселяться в загородный дом, а это у черта на рогах, времени на дорогу туда и обратно будет уходить хрен знает сколько. Наверное, лучше поселиться в отеле, где-нибудь поближе к офису. Вот только Иллария Федоровна, домоправительница, расстроится. Не любит она, когда хозяин мыкается по казенным углам…
Серебряный приехал на работу раздраженный, не выспавшийся, с головной болью. Он жаждал кофе, а его секретарша посмела опоздать на работу. На часах уже половина десятого…
Скрипнула дверь. Серебряный отвернулся от окна — на пороге стояла его блудная секретарша.
— Извините… — Вид у нее был помятый и какой-то пришибленный.
Серебряный нашарил сигареты.
— Что — извините? — Он щелкнул зажигалкой, прикурил. — Мне кажется, я достаточно четко очертил круг ваших профессиональных обязанностей.
За облачком дыма ее лицо казалось размытым, нечетким, ненакрашенные губы подрагивали.
— Я уже говорила по телефону, у меня заболел ребенок…
— И что? Хорошо, у вашего ребенка случился насморк. Понятно, все дети болеют, но вы могли хотя бы позвонить! Или вы считаете, что работа — это такое место, куда можно ходить от случая к случаю?
Маша слушала Серебряного и почти ничего не слышала. В висках шумело, к горлу подкатывал колючий ком.
— Что вы молчите? Я с вами разговариваю!
Последнее время она стала считать его хорошим человеком. Он даже начал ей нравиться…
Нет, не умеет она разбираться в людях, совсем не умеет.
— Не кричите на меня, — сказала Маша.
— Что?
— Я виновата. Я обязана была вас предупредить. Вы можете меня наказать, но вы не смеете на меня орать, не имеете права.
Так, стоп. Нужно взять себя в руки. От ее выдержки зависит их с Ванькой дальнейшая жизнь. Маша не должна потерять эту работу.
— Значит, я не имею права. — Серебряный глядел на нее с недобрым прищуром, сигарета в его руке медленно тлела, роняя пепел ему на брюки.
— Иван Матвеевич, простите меня. — Чтобы не упасть, Маша вцепилась в дверной косяк. — Простите, этого больше не повторится.
Он молчал, наверное, целую вечность, разглядывал ее задумчиво и молчал, а когда заговорил, голос его был холоден и вежлив:
— Сварите мне кофе, будьте так любезны.
Баба Тоня позвонила в третьем часу.
— Машка, звонили из больницы, — сказала она трагическим шепотом.
— Что? — Маша без сил опустилась в кресло, приготовилась к дурным новостям. — Что-то случилось? Что-то с Ванюшей?
— Я не знаю, они спросили, где тебя можно найти. Они хотят с тобой поговорить.
— О чем? — Ноги сделались вдруг ватными, если бы Маша стояла, то обязательно упала бы.
— Не знаю… Я не поняла ничего…
— Я сейчас приеду. — Маша уронила трубку, сделала несколько глубоких вдохов, чтобы собраться с силами.
Серебряный курил сигарету за сигаретой. День продолжился так же неудачно и бестолково, как и начался. Несмотря на все усилия, его и Егора, срывался очень выгодный контракт с немцами. Они обрабатывали этих чертовых капиталистов несколько месяцев, и вот, когда казалось, что все уже на мази, контракт ушел к конкурентам.
В дверь постучали.
— Да! — рявкнул Серебряный, сминая в пепельнице недокуренную сигарету.
— Иван Матвеевич, мне нужно уйти, — с порога заявила его секретарша. — Очень нужно. Пожалуйста.
Наверное, если бы все это происходило в какой-нибудь другой день, менее мерзкий, более удачный, Серебряный бы отпустил ее без разговоров, а сегодня…
— Что на сей раз? — спросил он.
— Все то же, — тихо сказала она.
— Мария Андреевна, вы решили испытать мое терпение? Я плачу вам приличные деньги. За эти деньги вы можете нанять квалифицированную сиделку своему ребенку и не дергать меня по пустякам.
Она стояла на пороге и смотрела на него так странно, со смесью мольбы и решительности.
— Мне можно уйти? — Ее голос звучал глухо.
— Нет, черт подери! Ты останешься до конца рабочего дня! — Серебряный потянулся за сигаретами. Что угодно, только чтобы не видеть выражения ее глаз. С него довольно…
— Я ухожу. — Ее голос обрел силу и решительность.
Серебряный отложил сигареты.
— Что, простите?..
— Я ухожу, — повторила она, пятясь к двери.
— Я вас уволю.
— Увольняйте.
Дверь захлопнулась. Серебряный остался один на один с этим сумасшедшим, неправильным днем.
* * *— Да успокойтесь вы, мамаша! Ничего страшного с вашим ребенком не случилось, — Олег Анатольевич снял очки, устало потер переносицу. — Даже наоборот, ему сейчас намного лучше. Собственно говоря, вам поэтому и звонили. Мы переводим вас в пульмонологическое отделение. Можете забрать свое сокровище из реанимации.
От неимоверного облегчения Маша снова едва не расплакалась. Что она только не передумала, пока ехала в больницу! Вспоминать страшно. А тут — такая чудесная новость!
— Я могу его увидеть прямо сейчас?
— Да, вы можете увидеть его прямо сейчас, — улыбнулся доктор. — Но, я надеюсь, вы меня правильно поняли. Из больницы вас никто не отпускает. Вас переводят из одного отделения в другое. Недельку-другую придется полечиться.
Она закивала. Сейчас самое главное — поскорее увидеть Ваньку, а потом они будут вместе, и все наладится…
Маша стояла перед заветной дверью, ведущей в отделение интенсивной терапии. Она не сводила глаз с этой двери. Скорее бы! Что они так долго?!
Наконец дверь открылась.
Ваньку вывела молоденькая, незнакомая ей медсестра. Свободной ручкой ее мальчик прижимал к груди игрушечного Винни Пуха и часто-часто моргал.
— Ванька, Ванечка! — Маша бросилась к сыну.
Ванька вцепился в нее мертвой хваткой — не оторвать. А она и не хотела его никуда отпускать, она прижимала своего ребенка к груди и боролась с подступающими слезами. Нельзя плакать, ни в коем случае, только не при Ваньке. Ему и без того хватило…
В маленькой трехместной палате они с Ванькой были первыми и пока единственными пациентами. Маша присела на кровать, усадила сына к себе на колени.
— Ну, вы пока устраивайтесь, — сказала медсестра. — А потом вот… измерьте ребенку температуру. — Она положила на прикроватную тумбочку электронный градусник. — Вечером будет обход, дежурный врач вас посмотрит.
Маша молча кивнула.
— И вы бы переоделись. У нас — режим. Без сменной обуви нельзя. — Медсестра выразительно посмотрела на Машины сапоги. — Если кто увидит, попадет и вам, и мне.
— Да, да, я переоденусь, вы не волнуйтесь…
Только сейчас Маша поняла, что не взяла с собой ни халата, ни тапок, ни зубной щетки. Надо звонить Лике.
Подруга выслушала ее рассказ молча, только однажды, при упоминании реанимации, тихо всхлипнула.
— Маша, почему ты мне сразу не позвонила? — спросила с упреком.
— Мне не до звонков было, прости.
— Через час буду, — Лика отключила телефон.
Ровно через час в палату заглянула все та же медсестра.
— А к вам посетитель, — сообщила она. — Только вы по-быстрому тут, до обхода осталось мало времени.
Вслед за медсестрой в палату вошла Лика. В каждой руке у нее было по огромному и, по всей видимости, неподъемному пакету.
— Спасибо, мы хотели бы побыть наедине. — Лика аккуратно поставила пакеты на пол, что-то сунула медсестре в карман халата.
— Я на посту, — девушка улыбнулась и скрылась за дверью.
— Ну, как вы тут? — Лика присела на кровать, обняла сразу и Машу, и Ваньку. — Как ты, мое солнышко?
Ванька ничего не ответил, закрыл личико ладошками.
— О господи, — вздохнула она. — Ванюшка, это же я, Лика. А смотри-ка, маленький, что я тебе принесла, — она достала из пакета гоночную машинку. — Смотри — нравится?
Ванька убрал от лица ладошки, посмотрел на машинку.
— Ну, Ванюшка, бери, — Лика протянула ему игрушку.
Ванька шмыгнул носом, обеими руками взял подарок.
Маша невесело улыбнулась. Раньше при появлении новой игрушки никакая сила в мире не удержала бы Ваньку у нее на коленях, а теперь он просто вертел машинку в руках и не предпринимал попыток проверить, как она работает.
— Что врачи говорят? — почему-то шепотом спросила Лика.
— Говорят — воспаление легких. Подруга ахнула, погладила Ваньку по ручке.
— Может, лекарства какие нужны? Антибиотики, витамины? Маш, ты у врача спрашивала?
— Не спрашивала, как-то не подумала.
— Надо обязательно спросить.
— Спрошу.
— Вот, я тут вам принесла на первое время, — встрепенулась Лика. — Заехала к тебе домой, сказала бабе Тоне все, как ты велела. Она мне сумку упаковала, — подруга кивнула на один из пакетов. — А во втором — еда для вас с Ванюшкой, фрукты, соки. Для тебя пару детективов. Только, Маш, еда не домашняя, ты уж прости. Самой готовить времени не оставалось, я в ресторане заказала.
— Лика, мне сейчас никакая еда в горло не полезет. Давай лучше Ваньку покормим. Ванюшка, хочешь йогурта?
— Нет.
— А булочку?
— Нет.
— А сока?
— Не кочу…
— Может, хочешь курочку?
— Кочу курочку.
Маша и Лика счастливо переглянулись.
Ванька не согласился перейти за стол. Так и сидел у Маши на коленях с куриной ножкой в одной руке и машинкой — в другой. Лика и Маша смотрели на него и умилялись. Лика тихо всхлипнула.
— Ты чего? — спросила Маша.
— Ничего, это я так. Следующий раз, если что-то случится с тобой или Ванюшей, звони мне сразу. Поняла? В конце концов, я его крестная.
— Хорошо, буду звонить.
В палату заглянула медсестра.
— Все, красавицы, закругляйтесь.
— Сейчас, сейчас, — Лика замахала на нее руками, посмотрела на Машу. — На работе-то как? — спросила торопливо. — Серебряный в курсе?
— На работе все хорошо. Серебряный в курсе.
— Надо будет из него дополнительную материальную помощь выжать.
— Не надо.
— Почему?
Маша рассеянно погладила Ваньку по голове.
— Он меня уволил.
— Как уволил? Когда?..
Маша пожала плечами.
— Сегодня.
— За что?
— За строптивость и профнепригодность. Я на работу с утра опоздала, потом в обед пришла отпрашиваться…
— А что, ты еще и на работу сегодня ходила?!
— Ходила.
— Маш, я не могу в это поверить. А ты ему сказала, что v тебя ребенок болеет?
— Сказала.
— А он?
— А он ответил, что платит мне достаточно денег, чтобы я могла нанять для Ваньки сиделку…
— Погоди. — Лика замотала головой. — Серебряный не мог так поступить…
Маша промолчала, до недавнего времени ей тоже так казалось.
— Нужно разобраться.
— Не нужно ни в чем разбираться.
— Гордая, да? — Лика встала, посмотрела на нее сверху вниз. — А про него ты подумала? — она кивнула на Ваньку. — Чем ты его кормить будешь, если Серебряный тебя уволит?
— Серебряный уже меня уволил…
— Я с ним поговорю. Все уладится.
— Не уладится. — Маша прижала к себе сына.
— Маш, я не понимаю, у вас же все было хорошо… ну, в смысле, тебя же все устраивало. — Лика снова присела рядом, погладила Ваньку по голове. — Или не все?
— Меня устраивало, а его, выходит, нет.
— Это так на него не похоже.
— Ты его просто плохо знаешь.
— Я его хорошо знаю. Очень хорошо. У него много недостатков, не спорю, но никогда раньше он не вышвыривал на улицу одинокую женщину с ребенком.
— Когда-то ведь надо начинать…
— Девочки, миленькие, сейчас обход начнется. Меня врач убьет. — В палату снова заглянула медсестра.
— Все ухожу, не надо волноваться. — Лика торопливо поцеловала Машу и Ваньку.
— Не проси за меня Серебряного, — сказала Маша.
— Ладно, разберемся. Завтра утром я вас навешу. Выздоравливай, цветочек! — она помахала Ваньке рукой.
— Пока, Ика, — сказал он в ответ.
* * *Серебряному не спалось. Огромная гостиничная кровать казалась твердой и неудобной. Он то и дело вставал, выходил покурить. Он убеждал себя, что бессонница вызвана сменой места. Казенный номер, пусть даже и люкс, казенная еда. Где ж тут уснуть? Но в глубине души он знал — гостиничный номер здесь ни при чем. Можно подумать, он мало мотался по командировкам и никогда не спал в казенных номерах? Спал, еще как спал. Можно сказать, мертвецким сном спал.
Дело в его секретарше… в его бывшей секретарше. Вот утром он проснется — если еще удастся уснуть, — примет душ, побреется, позавтракает в ресторане, приедет в офис, а там — никого…
Кофе нет. Пепельница забита каштанами вперемешку со вчерашними окурками. Документы не разложены по степени важности в аккуратные папки, а разбросаны по всему столу. И запаха кофе с ванилью нет. И в приемной пусто…
Что на него нашло?!
Что вообще на него находит, когда дело касается его секретарши… его бывшей секретарши?.. Почему она для него как красная тряпка для быка? Ну что в этой пигалице такого… раздражающего?..
Может, ему следует завести любовницу? Почитай, три месяца совсем один. Может, это от воздержания он такой нетерпимый?..
Уже засыпая, Серебряный принял сразу два знаковых решения: завести любовницу и завтра же утром позвонить Лике. Если с пунктом первым все было более или менее понятно, то с пунктом вторым никакой ясности и в помине не было. Он так и не смог объяснить самому себе, почему нужно позвонить Лике и зачем нужно делать это непременно утром…
Разговора с Ликой не получилось.
— Серебряный, это ты? — Ее голос в телефонной трубке звучал вежливо и холодно.
— Я… Лика, я хотел поговорить…
— Знаешь, я тоже. — Все так же вежливо и холодно, без души. Значит, уже в курсе.
— Позавтракаем вместе?
— Позавтракаем.
— Я заеду за тобой в половине девятого.
— Жду. — В трубке послышались гудки отбоя.
Они сидели в ресторане. Аппетита не было ни у одного из них, ограничились кофе.
— О чем ты хотела со мной поговорить? — Серебряный закурил, посмотрел на Лику сквозь облачко дыма.
— А ты о чем?