— О чем ты хотела со мной поговорить? — Серебряный закурил, посмотрел на Лику сквозь облачко дыма.
— А ты о чем?
— Я первый спросил.
— О господи! — Лика вздохнула. — Ты как ребенок.
— Все мужчины — большие дети, — усмехнулся он.
— Только вот решения вы принимаете совсем не детские.
— Ты о ней?.. О своей разлюбезной подруге?
— Да, я о Маше.
— Так я и знал. — Он затянулся так глубоко, что заболело внутри.
— Что ты знал?
— Что она первым делом побежит к тебе, жаловаться.
Что-то он не то сказал… Уже в который раз. Лика побледнела, резко отодвинулась, словно даже сидеть с ним рядом для нее было в тягость.
— Она ко мне не побежала. После того, как ты ее уволил, она побежала в детскую больницу, в реанимационное отделение. Серебряный, ты знал, что ее ребенок в реанимации?
— Не знал… — Сигаретный дым, такой необходимый, такой привычный, превращался в яд, растекался по жилам, холодил губы и кончики пальцев.
— Конечно, ты не знал…
— Она мне ничего не говорила про реанимацию.
— А ты спрашивал?! Ты вообще дал ей возможность объяснить?! Что с тобой случилось, Серебряный? Я тебя не узнаю, — Лика разочарованно покачала головой, отодвинула чашку с так и не допитым кофе. — Когда ты успел стать таким… таким… — Она не смогла подобрать нужного слова.
— Подлецом? — помог ей Серебряный.
— Не знаю. — Лика пожала плечами.
— Что я должен сделать? — спросил он. — Я ее не уволил, никаких бумаг не подписывал. Пусть работает.
— А она не хочет. Она вообще запретила мне с тобой об этом разговаривать.
Серебряный загасил сигарету, достал новую, повертел в руках, спрятал обратно.
— Что мне сделать? — повторил он.
— Сам решай. Если тебе с ней так тяжело, если вы не можете ужиться…
— К черту! — Серебряный хлопнул ладонями по столу.
Немногочисленные посетители удивленно посмотрели в их сторону.
— Это твое заявление что-то значит? — вежливо поинтересовалась Лика.
— Что-то значит, — буркнул он.
— А можно узнать, что именно?
— Узнаешь.
Она улыбнулась, погладила его по руке.
— Ты же не такой зверь, каким кажешься, Серебряный.
— Да, я не такой зверь. На самом деле я гораздо страшнее, — сказал он без тени улыбки.
Но Лика почему-то не испугалась, заулыбалась еще лучезарнее. Против воли он тоже улыбнулся.
— О чем ты хотел со мной поговорить? — спросила она.
— Теперь это уже не имеет значения.
Лика кивнула, точно поняла про него что-то очень важное.
— Как ее ребенок? — проговорил Серебряный, не глядя на собеседницу.
— Ванюшке уже намного лучше.
— Его зовут Иваном.
— Да, Машиного сына зовут Иваном. Как тебя.
* * *Цветы принесли ближе к обеду — огромный букет белых роз. Маша повертела его и так и этак, но сопроводительной карточки не нашла.
— Это точно мне? — на всякий случай спросила она у медсестры.
— Точно вам.
— А от кого?
— Ну, вам виднее, — медсестра улыбнулась.
— Ничего мне не виднее. — Маша пристроила розы в литровую банку.
На следующий день ей принесли новый букет. На сей раз не розы, а орхидеи. Завтра придет черед лилий…
Ее босс… ее бывший босс не оригинален. Маша очень хорошо знала этот порядок: розы, орхидеи, лилии. Именно в такой последовательности доставляли цветы в офис. Она сама ежедневно за них расписывалась. Наверное, это те самые «офисные» цветы…
На душе творилось бог весть что. С одной стороны — ежедневные букеты могли означать раскаяние. Это отрадно. Но с другой стороны — «офисные» цветы… Есть в этом что-то унизительное. Впрочем, кто она такая, чтобы ей вообще дарить цветы? Секретарша?! Да еще бывшая, да еще не самая хорошая…
На третий день в «цветочном графике» произошел сбой. Маша ждала лилии, а доставили ирисы, красивые, темно-лиловые… В офисе, в вазе богемского стекла, никогда не стояли ирисы. Наверное, это слишком простой букет для такой непростой конторы.
— Хороший у вас кавалер. — Медсестра, принесшая букет, многозначительно улыбнулась.
— Это не кавалер. — Маша осторожно понюхала ирисы.
— Да бог с вами! Кто же, как не поклонник, станет дарить женщине такую красоту?
— Понятия не имею. — Маша поймала ползающего с машинкой по полу Ваньку, усадила на кровать.
— Тогда откуда вам знать, что это не поклонник? — резонно спросила медсестра.
— Нет у меня никакого поклонника. — Она тщетно пыталась удержать рвущегося обратно на пол Ваньку.
Мальчик оживал на глазах. Днем он был уже почти прежним. Только по ночам вскрикивал во сне, цеплялся за Машину руку. Они так и спали — взявшись за руки…
— Ладно, есть — нет, не мое дело, — усмехнулась медсестра. — Только знаете что, цветы лучше домой передайте, хотя бы половину. А то ваша палата скоро превратится в оранжерею.
— Может, вы себе возьмете? — предложила Маша.
— Давайте на посту поставлю. Не выбрасывать же такую красоту. Какие забирать?
— Все, кроме ирисов.
— Все-таки это поклонник, — сказала медсестра, унося цветы из палаты.
* * *Они провели в больнице две недели, за это время как-то незаметно подкрались праздники. Отделение украсили гирляндами и надувными шарами. В холле поставили живую елку, и теперь санитарка каждый день ворчала, выгребая иголки. Зато дети были счастливы. Они чувствовали приближение Нового года. Для них Новый год еще оставался сказочным праздником. Дед Мороз, Снегурочка, утренники, подарки…
Для Маши Новый год ничего не значил. Еще одна ночь в одиночестве, вот и все. Баба Тоня собралась в гости к родственникам, Лика встречает праздник с мужем в Альпах, Ванька уснет в половине десятого…
Впрочем, Маше не привыкать. Она уже давно отучила себя ждать от Нового года чуда. Если не ждать ничего особенного, новогоднюю ночь можно пережить…
Их выписали двадцать шестого декабря. За ними заехала Лика.
— Ну, как вы, мои хорошие? — спросила она, усаживая Ваньку на заднее сиденье своей яркой, как райская птичка, машинки.
— Мы уже в порядке, — Маша села рядом с сыном. — А ты как?
— А что я? — Лика включила зажигание. — У меня все хорошо. Завтра улетаем с Егором в Швейцарию. Ему захотелось встретить Новый год в горах, а я горы ненавижу. Я море люблю, — она мечтательно улыбнулась.
— А я на море вообще ни разу не была, — сказала Маша, рассматривая проплывающий за окнами, преобразившийся к празднику город.
— Я до восемнадцати лет тоже не была. Пока замуж не вышла, отдыхала исключительно в деревне у бабушки. Маш, — подруга встрепенулась, — я ж вас в этом году уже не увижу. Давай, я подарки сегодня подарю? Ничего, что раньше срока?
— Да не нужно никаких подарков. Нам и отдариваться нечем.
— Ну, ясное дело — нечем. Вам не до подарков было, вы болели. А я женщина свободная, делами и заботами не обремененная. У меня только и забот, что друзьям подарки выбирать. Обожаю! Обожаю покупать подарки! Кстати, Маш, какие у тебя планы на Новый год?
— А какие у меня могут быть планы? — Маша пожала плечами. — Приготовлю праздничный ужин, настрогаю тазик оливье, испеку тортик, открою шампанское и напьюсь.
— Одна?
— Ну, почему же одна? В компании с телевизором.
— А баба Тоня?
— К родне собралась.
Лика промолчала, но Маша успела поймать в зеркальце заднего вида ее настороженный взгляд.
— Ванюшка, а что мне для тебя у Санты попросить? — спросила Лика после долгого молчания.
Ванюшка понятия не имел, кто такой Санта, но сориентировался быстро:
— Машинку!
— Ванька, у тебя полно машинок! — улыбнулась Маша.
— Может, паровозик? — спросила Лика. — А, Ванюшка? Давай я попрошу у Санты паровозик и железную дорогу.
— Паявозик? — Ванька задумался. — А паявозик — это машинка?
— Машинка, — кивнула Лика.
— Только у нее много колесиков, — поддержала подругу Маша.
— Ну, так как?
— Паявозик! — согласился Ванька.
— А сейчас знаешь что у меня для тебя есть! — сказала Лика тоном доброй волшебницы.
— Что? — Ванька в нетерпении заерзал на месте.
— Вот приедем домой — покажу.
— Машинка?
— О господи, — Маша покачала головой.
— Лучше, Ванюшка. Лучше! — сказала Лика.
— Много машинков?
Они переглянулись, рассмеялись.
— Да, Ванюшка, логика у тебя железная, — отсмеявшись, сказала Лика. — Только это не много машинков, это сюрприз…
Когда дело касалось подарков для любимого крестника, Лика не мелочилась. Обещанный ею сюрприз оказался смесью игрушечного домика и палатки. В собранном виде домик занимал половину гостиной. У него были дверь и окошки со шторками. Внутри имелись надувной стульчик и даже кроватка.
— Домик! — визжал ошалевший от радости Ванька.
— Домик! — визжал ошалевший от радости Ванька.
— Все, теперь он на несколько дней нейтрализован, — усмехнулась Маша, наблюдая, как сын затаскивает в домик Тайсона. — Думаю, он теперь даже спать в нем будет.
— Ну скажи — классно?! — Лика встала на четвереньки, заползла вслед за Ванькой в домик. Из-за оранжевых парусиновых стен донесся довольный детский смех, из окошка высунулась счастливая Ванькина мордашка.
— Мама! — позвал он.
Маша послушно заползла в домик. Внутри четверым было уже тесно, но одному мальчику места хватало с лихвой.
— Класс! — сказала она, осторожно потрогав надувную кроватку.
— Умеют буржуи, — согласилась подруга.
— Дорого?
— Пустяки.
— Лика, не надо нам таких дорогих подарков.
— А это не тебе, это Ваньке. Ну, выползаем? Для тебя Санта тоже кое-что приготовил.
— Паявозик? — оживился Ванька, услышав знакомое слово «Санта».
— Нет, маме что-то другое. Знаю, что не оригинальна, — Лика протянула Маше завернутую в яркую бумагу коробку.
— Что это?
— Посмотри.
В коробке оказался комплект шелкового белья и роскошный пеньюар.
— Как думаешь, с размером-то хоть угадала? Может, примеришь?
Маша покорно примерила подарок, мельком глянула на свое отражение в зеркале. Красиво. Жаль только, не для кого эту красоту надевать.
— Отпад! — сказала Лика. — Ему ни за что не устоять!
— Кому?
— Тому, кто увидит тебя в этом неглиже.
— Вряд ли меня в нем кто-нибудь увидит, — усмехнулась Маша. — Жалко, что на работу нельзя в пеньюаре…
Сказала и осеклась, нет у нее больше работы…
— От Серебряного никаких вестей? — спросила Лика, словно прочтя ее мысли.
Маша отрицательно покачала головой.
— А цветы?
— С чего ты взяла, что цветы от него?
— Ну, не знаю. А от кого еще?
— В больнице все считали, что от поклонника.
— А ты сама как думаешь?
— А я вообще стараюсь не думать. — Маша погладила себя по обтянутой черным шелком талии, отвернулась от зеркала. — Спасибо, Лика, все очень красиво.
— И ты красивая! — убежденно сказала Лика.
— И я красивая, — покорно повторила Маша.
* * *Серебряный валялся на диване перед телевизором с бутылкой коньяка в одной руке и зажженной сигаретой — в другой. За последние десять лет это был первый Новый год, который он встречал в одиночестве, сидя в домашних тапках перед теликом. Егор и Лика звали его с собой в Альпы, но он отказался. Серебряный не любил зиму, а альпийскую зиму, с ее заснеженными вершинами, аккуратными, вылизанными склонами и восторженными туристами, он просто ненавидел.
Раньше они со Стрижом сматывались на Новый год в жаркие страны, Стриж тоже не любил зиму. Но Стрижа больше нет, а лететь в жаркие страны без Стрижа не было смысла.
Серебряный подумывал предложить Людмиле встретить Новый год вместе, но оказалось, что она сейчас на каком-то супермодном SPA-курорте, ведет жестокий бой с возрастом, отвоевывает у природы еще несколько лет молодости. Последнее время она просто помешалась на своей внешности. Иногда Серебряному казалось, что в молодости Людмила была намного мудрее, чем сейчас. Ему был непонятен ее панический страх перед старостью. Нет, он, как всякий нормальный человек, тоже боялся старости. Боялся стать дряхлым и беспомощным. А дополнительные морщины — это такая мелочь. Или это чисто мужской взгляд на вещи? Может, для женщин дело обстоит совершенно иначе?
Серебряный потянулся, отхлебнул из бутылки. Можно было принять одно из нескольких десятков предложений от многочисленных знакомых. Например, поехать со Щирым на охоту. Щирый любил и знал толк в зимней охоте. Или встретить Новый год в компании новой любовницы.
Он нашел ее две недели назад в ночном клубе, в который его затащил Егор. Гелена, так звали его новую пассию, была певицей, еще только начинающей карьеру, но достаточно амбициозной, чтобы рано или поздно своего добиться. Серебряный не тешил себя иллюзиями, что длинноногая красавица с экзотическим именем Гелена влюбилась в него без памяти. У них были легкие, взаимовыгодные отношения, которые устраивали обоих. С Геленой, в отличие от большинства ее коллег по цеху, можно было даже поговорить. Она получила хорошее образование и могла бы сделать неплохую карьеру на любом другом поприще, но выбрала шоу-бизнес. Серебряный, как того требовали правила игры, помог ей деньгами. За это Гелена не только спала с ним, но еще и разговаривала. Иногда ему просто хотелось поговорить…
Если бы новая любовница не упорхнула на гастроли куда-то к черту на рога, вполне вероятно, Серебряный предложил бы ей встретить Новый год вместе, и теперь ему не пришлось бы в одиночестве накачиваться коньяком, тупо глядя в телевизор.
Праздник все-таки! В Новый год человек не должен оставаться в одиночестве. Это как-то неправильно. В новогоднюю ночь люди должны веселиться, дарить друг другу подарки. Даже он сам в канун праздников становился добрее и сентиментальнее. В его команде все это знали. Каждый его сотрудник мог рассчитывать на подарок. С подарками Серебряный не мудрствовал, считая, что лучше хрустящих купюр в фирменном конверте ничего быть не может.
Этой зимой он был особенно щедр. Подчиненные, видимо, в порыве благодарности, тоже преподнесли ему подарок — чудовищную абстрактную картину с пафосным названием «Восхождение». Серебряный разглядывал это чудо абстракции и так, и этак, но так и не смог понять, кто и куда восходит. В хаотичных, разбросанных по холсту мазках при наличии определенной фантазии можно было увидеть что угодно. Возможно, «восхождение» там тоже присутствовало, просто он не обладал этой самой фантазией. Подчиненные наблюдали за его манипуляциями с картиной затаив дыхание.
— Спасибо, очень мило. — Он прижал «Восхождение» к груди, вежливо улыбнулся.
— Это сам Глеб Великогора, — с благоговением в голосе сказала главбух. — Его творческий эксперимент, так сказать…
— Что вы говорите?! Неужели, сам Глеб Великогора? — Серебряный понятия не имел, кто это такой и почему его имя нужно произносить вот так, с придыханием. Ему просто захотелось сделать коллегам приятное.
— Да, да! Это сам Великогора! — повторила главбух с придыханием. — Там, в уголочке, есть подпись.
Серебряный еще раз всмотрелся в нагромождение мазков. Действительно — в углу имелись какие-то каракули.
— Господа, я тронут, — сказал он вполне искренне.
На настороженных лицах дарителей появились робкие улыбки.
— Эта картина будет великолепно смотреться в вашем кабинете, — окончательно осмелела главбух.
Серебряный представил, что каждый раз, заходя в кабинет, станет натыкаться взглядом на «Восхождение»…
— Нет, — твердо сказал он.
Дарители во главе с главбухом тут же поникли.
— Нет, — повторил он уже мягче, — работа самого Глеба Великогоры не должна висеть в офисе. Я заберу ее домой.
По кабинету пронесся коллективный вздох облегчения. За вздохом последовали сначала робкие, потом весьма энергичные аплодисменты. Серебряному даже стало как-то неловко. Что они хлопают, точно он какая-то эстрадная знаменитость? Пять минут он терпел — ждал, когда иссякнет поток поздравлений и радостных возгласов, а потом вежливо, но решительно выставил впавших в эйфорию подчиненных за дверь.
— Да что же это такое?! — возопил Степан, тщетно пытаясь запихнуть «Восхождение» в лифт.
— Это сам Глеб Великогора, — очень серьезно ответил Серебряный. — Его творческий эксперимент.
— Да? — Степан прислонил «Восхождение» к стене, вытер выступившую на лбу испарину. — А кто такой этот экспериментатор?
— Понятия не имею, — шепотом сказал Серебряный и вдруг расхохотался.
Несколько секунд Степан наблюдал за развеселившимся шефом, а потом тоже рассмеялся.
«Восхождение» пришлось тащить по лестнице. В лифт этот монстр абстракционизма никак не помещался.
— Шеф, я вам буду нужен на Новый год? — спросил Степан, запихивая «Восхождение» в бусик.
Серебряный задумчиво посмотрел на своего водителя. Он еще точно не решил, где будет встречать праздник, но зато очень хорошо знал, что Степану хочется побыть со своей ненаглядной Аннушкой. Конечно, шофер примчится по первому же зову… Теперь, когда Аннушку прооперировали, и весьма удачно, Степан ради Серебряного был готов на что угодно.
— Ты мне не понадобишься. Можешь отдыхать спокойно.
— То есть я и выпить могу? — Степан расплылся в нерешительной улыбке.
— Можешь.
На мгновение Серебряному показалось, что его обычно сдержанный водитель полезет к нему с поцелуями. Но Степан взял себя в руки и ограничился лишь проникновенным «спасибо».
Серебряный сделал большой глоток коньяка, задумчиво посмотрел на прислоненное к стене «Восхождение». Удивительное дело, но картина с каждым взглядом нравилась ему все больше и больше. Надо бы на досуге поинтересоваться, кто же он такой, этот Глеб Великогора.