— Так, все-таки, — продолжал священник с напором и энтузиазмом. — Не кажется ли вам, уважаемые представители хранителей…
— Хватит, — прихлопнув ладонью по столу, учитель поднялся с места и направился к выходу.
— Куда же вы, учитель? Или, лучше и правильнее будет сказать, — хранитель? — выделив голосом и начав, было, смеяться, священник тут же замолк, потому что кадык его укололо жестко. Одной рукой, пахнущей какими-то травами, оказавшийся вдруг позади лекарь зажал его рот, а другой прижал лезвие своего длинного ножа к горлу, чуть даже поцарапав кожу. Не сильно поцарапав, не до крови, но чувствительно.
И учитель, оказывается, не собирался никуда уходить. Он просто выглянул на улицу, аккуратно закрыл дверь на засов, а потом с задумчивым видом молча пересек комнату и прикрыл внутренние ставни. В комнате сразу стало сумрачно.
— Поговорим, — сказал учитель, садясь на лавку рядом со священником. — Он что-то уже спрашивал у тебя, Жанжак?
— Да, вроде, только собирался.
— Угу. Ну, тогда поспрашиваем мы. Но для начала…,- в руках учителя откуда-то появился тонкий плетеный ремешок, а руки сельского батюшки, сначала одна, а потом другая оказались ловко завернуты за спину и там крепко связаны. Связав ему руки, учитель охлопал священника по бокам, провел ладонями с нажимом по спине и груди, взвесил на руке крест, спустился ниже, так же плотно ощупал каждую ногу.
— Похоже, чист.
— А в сапогах?
Они разговаривали, как будто священника и не было с ними, как будто не сидел он, стараясь не дернуться, с ножом, прижатым к горлу. Но вот и к нему обратился учитель:
— Кричать будешь? Звать на помощь? — и он с интересом заглянул в глаза моложавого и крепкого батюшки, на лбу которого выступил пот. — Ну, так, зря, считаю. Мужики уже ушли со двора, а с улицы через ставни ничего не слышно. И потом, ты крикнешь — и останешься, а мы-то уйдем. Ты же знаешь, что мы всегда можем уйти. Нам есть куда уйти. Так? Кивни, если все понял.
Священник медленно, стараясь не пораниться о нож, наклонил голову.
Лекарь слегка отпустил руку, не отнимая ножа от горла сидящего к нему спиной человека, и священник с трудом произнес:
— Кричать не буду. Звать не буду. Я же только поговорить хотел.
— Какой молодец, а? Ну, давай, поговорим.
Посадив священника в самый угол, под икону, придвинув тяжелый стол так, что он не давал никакой свободы, лекарь и учитель сели напротив него, и начался неспешный спокойный разговор под горячий чай с блинами с медом.
— Как звать-то тебя?
— Отцом Серафимом.
— Ну, отцом мы тебя никак не назовем. Я своего хорошо отца помню. И вот он — достойный сын достойного отца, — показал учитель на лекаря, как раз откусывающего от свернутого конвертиком блина.
— Тогда просто Серафимом зовите, что ли…,- неуверенно промолвил батюшка.
— Слышал я, — задумчиво уставился ему в переносицу учитель, — что у вас два имени. Церковное и светское. Вот, как люди, можно сказать, не совсем верующие, хотим мы с тобой разговаривать, как со светским человеком.
— Жюль.
В наступившей паузе недоверчиво хмыкнул, переглянувшись с учителем Жанжак — имя-то не здешнее больно.
— Ну, хорошо, — снова заговорил священник. — А если так? Я патрульный — капитан Жюль.
Жанжак закивал энергично головой. Вот теперь ему стало очень многое понятно. И внешний вид священника, скорее воина, чем церковнослужителя, и то, что ночью не пострадал он, хоть враги были на его дворе, и удачное его вмешательство колокольным звоном глухой ночью, и желание поговорить с участниками событий, и интерес к хранилищу. Ну, а имена у всех патрульных были как раз такие. Вступивший в патруль получал новое имя, которое майор выбирал по какой-то старой книге.
— О! И этот, бродяга-то сегодняшний — тоже из них! — чуть не подавился он куском, обернувшись к учителю.
— Во-он что… Пятая колонна, значит…,- ухмыльнулся учитель.
— Чего это за колонна? — удивился Жанжак.
— Да было такое в истории. Ну, ты и сам видишь: четыре дороги к селу, с четырех сторон света. Вот и говорится, что нападают четыре колонны. Но, написано, есть еще и пятая, которая ударит в свое время. Изнутри ударит, понял? Всё ясно. Мне теперь, выходит, срочно нужно в хранилище бежать, говорить со Старым. Ты уж посиди с этим "капитаном", — выделил он голосом звание, — хоть до обеда, а потом развяжи, или нож, что ли, оставь, а сам тоже уходи.
— Мне-то что уходить? Я — из хранителей, это все знают. У меня и имя нездешнее, и снаряжение, и меч вот, — Жанжак потянул за рукоять и слегка выдвинул меч, с щелчком послав его снова в ножны.
— Не знаю я. Но как-то неправильно все идет. Не так, как было написано. И не так, как мы думали. Не так, как готовились.
И уже на ходу, вполоборота уже — священнику:
— Эх, и что вам только не сиделось у себя? Что вас сюда, как мух, тянет… И так все село под вами… Эх-х-х…
Он махнул рукой, приоткрыл дверь, выглянув осторожно на улицу, а потом обернулся вдруг назад, еще раз посмотрел на священника пристально, как будто вспомнил что, и бросил лекарю, выходя:
— Да, и еще одно… Ты подумай, как это он очень вовремя на колокольне ночью оказался, и как это самыми первыми свободные на помощь примчались… Из леса.
Учитель помотал головой, как будто в восхищении чьей-то мудростью, и выскользнул, прикрыв дверь снова, прошуршал под окном и ушел через задний двор, мимо пруда, окольной дорогой.
— Жанжак, отпустили бы вы меня. Все же с патрулем-то у вас мир, — заговорил священник.
— А учитель-то наш прав, — как будто и не слышал, обмакивая блин в мед, сказал лекарь. — Умный он у нас. И это хорошо. Поэтому убивать я тебя, пожалуй, не буду. Но до обеда мы тут с тобой точно посидим.
Отставив чашку, он поднялся, подошел к двери, выглянул тихонько, а потом притворил ее и громыхнул засовом.
— Вот так и будем с вами тут. Я буду перекусывать, да подремывать. Подремывать, да перекусывать… А вы, сосед, или рассказывайте потихоньку чего-нибудь интересное, или уж сидите тихо. А то ведь сейчас тряпку найду, да рот забью. Ай, умница наш учитель…
Витас
Они остановились на опушке, недалеко от последнего (караульные всегда говорили "крайнего") поста. Свободной отдали ее снаряжение, и она хмуро, не смотря ни на кого, рассовала все по широким карманам, увязала на ременных завязках оружие и всякую мелочь.
Витас с любопытством смотрел на ее сборы.
— Что уставился, женщину никогда не видел? — огрызнулась вдруг та. — Ну, чего смотришь? Хотя, у вас, "хранителей", — выделила она презрительной интонацией, — говорят, из-за нехватки женщин уже мужики любятся? А? Чего зарделся? А?
И рассмеялась пронзительно, громко, напоказ выгибаясь, никого не боясь.
А он и не зарделся нисколько, потому что даже и не понял сначала, о чем она говорит. И только через минуту вдруг его толкнуло изнутри, краска бросилась в лицо. Витас открыл было рот. И тут же закрыл. Учителя не зря говорили: "Оправдываешься, значит, виноват!". Что он ей должен был ответить? Рассказать о свадьбах в хранилище? О красивых девушках, которые учились с ним вместе? О детях, которые подрастают в теплых подземных отсеках? Зачем? Как ей, свободной и дикой, живущей в лесу, можно объяснить о жизни под землей, в хранилище, под постоянной угрозой гибели всего их маленького мира?
— Э-э-э… Как мне к тебе обращаться? — только и спросил с запинкой он.
— Зови меня…, — она на краткое мгновение задумалась, поглаживая рукой рукоять ножа. — Ну, скажем, зови меня Ким…
— Ким? Ким — мужское имя! Как ты можешь быть Ким? — он опять не сдержался, показал свое удивление. В хранилище у них был Ким во втором отряде, и был еще Ким, который учился с Витасом вместе в одной группе.
— Ты хочешь сказать, что я присваиваю себе чужое имя? — правая рука девушки метнулась к левому боку, с тихим шелестом странный слегка изогнутый меч наполовину выглянул из ножен.
— Нет-нет! Мне сказано доверять тебе, и я тебе доверяю! Ты сказала — Ким, значит, будешь Ким. Я буду называть тебя так.
— Еще бы ты был не согласен… — хмыкнула она, продолжая движение рукой, но медленно-медленно, как будто так и задумывала с самого начала, вытягивая меч и осматривая его: не погнули, мол, не затупили, не испортили?
Витас с удивлением уставился на клинок странной, слегка изогнутой формы, заостренный почему-то только по одной стороне. Его меч был, короче, но зато обоюдоострый, что в тесном ближнем бою очень помогает. Так всегда говорили учителя и бывшие в бою хранители.
Правда, тех, кто участвовал в ближнем бою грудь в грудь, оставалось в хранилище совсем мало. Вот, разве, Старый, да кое-кто из учителей помнили еще тот день, когда в открытые настежь для приемки товара ворота вдруг ворвались свободные, и страшный бой был выигран только в подземных коридорах, где хранители знали каждый поворот и каждую нишу. С тех пор каждое открытие ворот — это боевая операция, к которой привлекается как можно больше караульных. Днем, так и вообще всех свободных от службы в строй ставят. Даже молодых.
Сегодня Витас у ворот на разгрузке товара не стоял. Еще на рассвете его растолкал коридорный и отправил к Старому, который, казалось, в эту ночь не спал совсем. Старый сидел, нахохлившись, за столом над какими-то бумагами, и с места сразу сказал, чтобы Витас готовился к походу, чтобы зашел к оружейнику и показал свое оружие, чтобы попрощался с родителями, чтобы обязательно подошел к учителю, чтобы потом зашел на главный склад, где его будут уже ждать. И еще Старый сказал, что посылает именно Витаса, потому что он еще не сдал экзамен, не зачислен в хранители, и поэтому может общаться со свободными — крови между ними нет.
Витас сначала не понял, почему выбрали его, ведь были и лучше ученики. Вон, Лекс, например. А Старый тогда сказал, что Лекс еще по темноте ушел с письмом к свободным, и теперь надо ждать ответа или какого-то сигнала, и что если к обеду такого сигнала не будет, то все равно Витас пойдет в лес, потому что "надо что-то с этим делать"…
А потом после завтрака приехали с товаром сельские, и все как-то вдруг резко ускорилось. Витаса буквально выдернули от учителя, который рассказывал ему, в который уже раз, о лесе и о старой дороге, и снова отправили к Старому. А тем было уже сказано, что все меняется, и что пойдет он теперь не один, а пойдет группа, и что в группе будет свободный и будет патрульный и от села тоже кто-то будет. Возможно. И опять Старый повторил, что Витаса посылают, только потому что ему можно спокойно говорить со свободными, потому что они не будут на него, как на кровного врага смотреть. А потом Старый закрыл дверь и еще говорил негромко такое… И сказал после:
— Запомнил? А теперь — забыть, не помнить, ни глазом, ни видом, чтобы мне! Только, если что, ты понял, что делать?
И Витас сказал, что все понял.
— Ты, главное, вернись, парень, — исподлобья смотрел на него Старый, сидящий над расстеленной на столе картой. — Не тебе туда идти бы надо, кому-то из старших, да им нельзя со свободными в одной команде. Не время этому еще. Рано. А ты пройдешь… И главное… Ты понимаешь? Самое главное — вернись. Я буду тебя ждать.
А теперь, вон, выяснилось, что и не "свободный", а вовсе даже "свободная". Да еще ее под конвоем привели. Это, выходит, она в плену была у нас, что ли? Вроде, не было же стычек со свободными последнее время?
Он смотрел на девчонку, чуть старше его самого по виду, а та, помахав своим странным оружием, немного размявшись, снова обратила на него внимание:
— Ну, что? Все стоишь? Глазами хлопаешь? Может, пора уже и пойти?
— В лес же идем. Ты и веди, — ответил Витас, отводя глаза.
Действительно, неудобно как-то: уставился, как… Как не знает кто. Можно подумать, красавица в парчовом платье (про парчовое платье он читал в старых книгах) а не полудикая свободная в коже и домотканом холсте с мечом в руке стоит перед ним. Нет, симпатичная, что скрывать. И такая боевая. Но, не время. Не время и не место, чтобы смотреть на девчонок.
— Идем, да? — он поправил ремни, сдвинул чуть назад свой меч, пошевелил плечами, за которыми висел набитый припасами и запасной одеждой тяжелый кожаный ранец, поправил малый арбалет, примостившийся сверху. Те, кто в карауле у ворот, обычно используют арбалеты большие. Там и натяг другой — длинный, с локоть, арбалетный болт до опушки легко долетает. А когда отряд идет в поиск, или когда на наружный пост посылают, то дают арбалет малый, легкий. Он и натягивается просто одной рукой, но и бьет не так далеко. Но далеко тут и не надо — шли они в лес, а там дальнего боя не предвиделось.
Из кустов упреждающе свистнули, и Витас опять покраснел от неловкости. Поддался, заторопился, а ведь надо еще дождаться из села кого-то.
— Постой немного, — сконфуженно заговорил он. — Сейчас вон оттуда еще попутчик подойдет. Или даже двое, — добавил он, вспомнив, что Старый говорил и о селе и о патруле.
Свободная, недовольно хмыкнув, отошла к кустам, присела на корточки и стала развязывать и завязывать свои многочисленные ремни и завязки, заменяющие ей пуговицы. Витас еще раз перебирал содержимое своего ранца, стараясь не коснуться лишний раз тяжелого промасленного свертка на самом дне. Поднял голову он только на негромкий восторженный вскрик снова играющей, разминающейся со своим странным мечом девушки:
— Ух, ты! Какой классный боец! Это и есть наш третий? Тот, кого ждем?
От села по просеке, сворачивая прямо к ним, шел мужик в странном головном уборе с длинным козырьком. Двигался он как-то ломано, все время меняя ширину шага, покачиваясь, даже спотыкаясь иногда, и тогда его бросало в сторону, и он с видимым усилием удерживал равновесие.
Витас посмотрел с укором на Ким: ну, зачем над селянином издеваться? Дали им в поход того, кого не жалко, видать. Но ничего не успел сказать, увидев горящие восхищением глаза. Она, наблюдая за подходящим к ним мужчиной, сама делала какие-то движения плечами, покачивалась, наконец, бросилась вперед, преградив дорогу, и поклонилась коротко, но уважительно, низко, в пояс:
— Мастер, не дадите урок боя свободной?
Тот остановился в двух шагах, глянул из-под козырька, вздохнул коротко.
— Найф. Так меня зовут. Не мастер. Просто — Найф.
Витас тут же перевел для себя — "Нож". Странное имя. Не носили тут таких имен.
— Ты из села? — спросил он.
— Сейчас — да.
— Странное имя. Не наше…
— А я не местный, от патрульных.
От патрульных? Витас не был знаком ни с кем из патруля, но слышал, что у них там как раз имена такие, странные, не местные.
— Еще кого-то ждем? — спросил он, уже понимая, что вопрос лишний. Если бы был кто-то, то пришли бы двое вместе.
— Вам решать, — хмыкнул Найф. — Я шел один.
Лес встретил их тишиной и прозрачными зелеными сумерками. Солнце еще не стояло в зените, поэтому до самой земли его лучи еще не доходили, и внизу, под деревьями, была тень, сохранившая сырость утреннего тумана и прохладу ночи.
Как только они вошли под первые деревья на опушке, впереди оказалась уверенно держащая курс Ким. Она шла быстро и бесшумно, выбирая, куда поставить ноги, отводя рукой ветки, показывая направление остальным.
Найф, как заметил Витас, сменил походку. Теперь он как бы перекатывался, семеня часто, делая маленькие бесшумные шажки. Шел легко, быстро, как будто скользил между деревьями. И все его покачивания и спотыкания куда-то пропали. Когда же они встретились впервые, Витас даже подумал, было, а не инвалид ли этот рыжий.
А Витасу было тяжело и жарко. На плечи давил тяжелый ранец. На сердце давила ответственность перед хранилищем. Да еще и лес этот. Не привычен он был к лесу. Он попытался догнать Ким и заговорить с ней о дороге, о том, куда она их ведет, но свободная так глянула на него, что слова застряли в горле. Витас кивнул, как будто ничего и не собирался говорить, а так просто вырвался вперед, и опять приотстал, пропуская Найфа. А вот с этим ему говорить почему-то не хотелось.
По сторонам он почти не смотрел. Лес — он и есть лес. Теорию он сдал еще весной на "хорошо". Деревья, вон. Они бывают лиственные, а бывают хвойные. Под лиственными хорошо от дождя прятаться, а под хвойными удобно делать лёжку. Пауки почему-то чаще там, где хвойные. Так что смотреть надо. Но сейчас впереди шла свободная, а свободные в лесу — дома. Поэтому можно было идти за ней и думать о своем задании, о том, что будет потом, о том, что говорил Старый и о том, что лежало почти на самом дне его ранца.
Ким
Ким шла, ощущая за спиной двоих чужих, и молча злилась на себя. Злилась за то, что нарушила все правила и была в одиночку этой ночью. Злилась за то, что, увлеченная зрелищем пожара, не услышала подкрадывающихся хранителей. Хотя, вон как этот молодой ломится через лес — издали слышно! Злилась за то, что ей же как раз и велено было сопровождать этого молодого хранителя на его лесном маршруте.
И потому еще злилась, что пришлось срочно выдумывать имя. Имя — это очень важная информация. Попробуй спросить у жителя села, как оно называется. Нет, только попробуй! Или, вот, попробуй узнать название хранилища или просто его номер. Да на месте прибьют! То же и с именем.
Имя — это очень личное и очень секретное, нельзя его называть, кому попало, а она чуть его не назвала. Вон, хранитель этот, Витас, хоть и молод совсем, но законы знает. Спросил, ведь, не имя, а "как тебя называть". А она, лесу обрадовавшись и свободе, начала сразу: "Ки-и…". Вот, дура-то… Назвалась в итоге "Ким", а в этом имени слишком легко читается: Кира по прозвищу Муха. Да, Муха! И нисколько не смешно! И не только потому, что легкая и маленькая… Еще и надоесть может, как муха, зудящая над ухом. А еще и укусить. И фиг поймаешь! Теперь вот самой придется привыкать к новому имени…
И спутники эти. Никогда свободные не работали с хранителями. Вся история их отношений — это история войн. У каждого свободного в семье могли рассказать, кого и когда убили хранители. Из-за этого даже в эпидемию, когда черная болезнь была принесена с юга одним из поисковых отрядов, свободные не получили помощи от хранителей. А в подземелье, говорят, есть все, в том числе и самые редкие лекарства. Село почти не болело, потому что селу хранители помогли.