Он был счастлив первое время их брака, когда она, несмотря на новый для нее статус жены и хозяйки, продолжала заниматься в своей мастерской. Рита, талантливая художница, много работала, создавая новые полотна и успешно их продавая, и так было до тех самых пор, пока она не почувствовала вкус нового для себя дела – криминальных расследований. Со свойственным ей азартом она время от времени, если новое дело представлялось ей интересным, необычным, оригинальным, активно вмешивалась, бесстрашно встречалась с самыми разными людьми, завязывала знакомства, совершала длительные и опасные поездки, если они казались ей нужными, и все это проделывала уверенно, с размахом проявляя внутреннюю свободу, которой так дорожила и с которой не собиралась расставаться ни при каких условиях. Я – свободная женщина. Не смей покушаться на мою свободу. Я предупреждала тебя, что всегда буду свободной. Даже если выйду за тебя замуж.
Он знал наизусть все то, что она может сказать в ответ на его попытку каким-то образом остановить ее, запретить заниматься опасным делом, помешать поехать туда, куда тянули нити расследования, и, что самое главное, виновником такой непростой ситуации он считал в первую очередь себя. А потому и ответственность за все, что происходило с Ритой, лежала на нем.
Марк лежал и представлял себе, как в ресторане «Европа», скорее всего в большом зале, собралась довольно-таки странная компания. Пьяный Леня Охрименко, играющий роль наблюдателя, а потому возомнивший себя главной персоной на этом необычном ужине. Двойник Веры со своим спутником, скорее всего, Михаилом Нольде. И, наконец, Рита и Мира, охраняющие впавшего в депрессию Толю Концевича. Как будут развиваться события? Попытается ли Анатолий поближе познакомиться с этой женщиной? Напьется ли? И почему там нет его самого, Марка?
В ответ на его немой вопрос послышался характерный звон ключей – вернулась Рита. Прошла в комнату, тихо села на диван и обняла Марка.
– Ох, как я устала. Ноги гудят. Я сегодня целый день на каблуках. Так устала, что даже чулки снять не могу… пошевелиться не могу… Ты был прав, не женское это дело. Хотя и ужасно интересное.
– Ты хочешь, чтобы я помог тебе снять чулки?
– Да… Только они грязные, я имею в виду, забрызганы грязью. У меня и плащ тоже в грязи. Меня проезжающая машина окатила.
– Расскажи, не томи, он видел ее?
– Да. Мы все видели. Сели за соседний столик, который, к счастью, оказался свободным. Охрименко сидел вообще возле сцены, но мы тоже наблюдали за ним. Он сильно выпил и все порывался встать и подойти к нам. Так вот, видела я эту молодую женщину. Ну, что я могу сказать? Красивая, здоровая, уверенная в себе и, главное, спокойная. Ничего и никого не боится, не оглядывается, от резких звуков не вздрагивает, улыбается и кажется вполне счастливой. А ее спутник, Михаил Нольде, как я понимаю, производит впечатление интеллигентного молодого человека по уши влюбленного в нашу «Веру».
– Что Концевич?
– Он сразу, как только увидел ее, сказал: да, это она. И ни капли сомнения. Все ее: и внешность, и движения, и смех… Он весь вечер не сводил с нее глаз, но так и не подошел. Побоялся.
– И что вы намерены теперь делать? Кто попытается выяснить, кто она такая на самом деле?
– Не знаю. Но для Концевича это будет настоящее испытание. Он, мне кажется, сейчас вообще не в себе. Сильно напуган. Говорит, что не понимает, каким образом она осталась жива, но что это она. Я даже опасаюсь за его психику.
– Как вы расстались?
– Мы с Мирой проводили его домой. А эта парочка осталась в ресторане. Охрименко ушел еще раньше. Он едва на ногах стоял.
Марк поднялся, встал на колени перед женой и принялся медленно снимать с нее чулки. Прозрачные, тонкие, они легко скользили по гладкой коже… Марк поцеловал колени Риты.
– Я не хочу, чтобы ты связывалась с этим делом. И с другим тоже. Хочу, чтобы ты принадлежала только мне, чтобы всегда была рядом со мной, чтобы… Рита, ну хочешь, я всегда буду снимать с тебя чулки, надевать их, могу даже заштопать. Я понимаю, ты свободна, но как же я? Я не хочу свободы, я хочу принадлежать тебе… Я люблю тебя. Как видишь, твой муж не слишком красноречив…
– Но твои руки рассказывают мне о любви не хуже тебя. Марк, я понимаю все, что ты чувствуешь. Но и ты пойми меня. Я пытаюсь тебе помочь. Что в этом плохого?
– Да ничего… Давай вторую ногу. Понимаешь, если бы я, к примеру, был ученым, и мы с тобой в лаборатории занимались, скажем, какими-нибудь опытами, оставались вместе и ночами что-то писали, считали, ты помогала бы мне – это понятно, ты бы всегда была рядом. Но ты помогаешь мне таким образом, что я тебя не вижу, я переживаю за тебя и не знаю, что тебе придет в голову в следующую минуту!
– А если бы это ты был художником, а я – следователем прокуратуры, тогда как? Ты бы поставил мне условие – бросить работу? Во благо семьи, любви и т. д?
– Возможно, – искренне признался Марк.
– Но тогда и я, учитывая принцип равенства между мужчиной и женщиной, поставлю тебе условие: или семья, или работа? Что ты выберешь, дорогой Марк?
– Семью, конечно. Но мне будет так жаль расставаться с любимым делом.. Думаешь, мне работа в тягость? Или я иду на нее как на каторгу?
– Но ведь ты сам сколько раз говорил мне, что тебе приходится видеть так много грязи, крови, страшных преступлений, словом, всю изнанку нашей жизни, что ты находишься в постоянном напряжении и страхе за нас с Фабиолой. А ты мужчина и должен относиться ко всему философски. Кто, как не ты, Марк, будет ловить преступников, убийц, тех извергов, которые живут рядом с нами. Тех же самых маньяков, которых и распознать-то не так просто. Кстати, о маньяках…
– Я понял. Ты хотела узнать, был ли три года тому назад в городе маньяк, о котором говорил Анатолий. Да, был, да только его поймали за две недели до смерти Веры Концевич.
– Получается, что ее преследовал все-таки другой человек, если, конечно, на самом деле кто-то был. Марк, я уже и не знаю, кому верить. Но раз Анатолий сам сейчас винит себя и казнит, значит, чувствует, что совершил ошибку и что, возможно, на самом деле Вера погибла по его вине. И кто был этот маньяк?
– Мужчина средних лет, женатый, имел двух детей. С виду, говорят, нормальный человек. Так часто бывает. А потом вдруг крыша поехала. Он, кстати, уже умер на зоне.
– Понятно. Не своей же смертью… Марк, так что делать с этой женщиной, которую мы вчера видели в ресторане?
– По-хорошему, надо бы, чтобы сам Концевич подошел к ней и поговорил… Мало ли… А вдруг на самом деле она сестра Веры и вообще знакома с ним? Приехала в город… Хотя, почему обязательно приехала? Может, она здесь давно жила, просто не попадала в поле зрения тех людей, которые знали Анатолия.
– Марк, подвинься, я тоже хочу немного полежать. Расскажи мне про Ларису Боткину.
– Рита, ты удивляешь меня… неужели тебя не интересую я? Смотри, какой я хороший, ласковый, нежный… – Он обнял ее и поцеловал. – Ладно, расскажу. Двадцать пять лет. Красавица просто. И настолько не подходит, на первый взгляд, Анатолию, что в голову сразу же лезут мысли о том, что она встречалась с ним исключительно ради денег. Понимаешь, Концевич – вдовец. Значит, версия ревности со стороны, скажем, жены отпадает. То есть ее смерть не связана с его личной жизнью. Это грубо говоря. За что ее могли убить? Не так уж и много версий. Убийство с целью ограбления отметается сразу – все деньги и украшения, по словам Концевича, на месте. Может, она была свидетельницей другого преступления – вот это наиболее вероятно. Но меня смущает то обстоятельство, что она отравлена азалептином, тем же самым препаратом, которым три года тому назад был отравлен тот мужчина, которого положили в гроб Веры Концевич. Именно способ убийства и связывает эти два дела, и, следовательно, они могут иметь отношение к Анатолию или Вере… Да и обнаружилось все это почти одновременно: мы вскрыли могилу Веры, и почти сразу же убили Ларису.
– Так и хочется предположить, что Вера на самом деле жива и теперь решила уничтожить свою соперницу. Хотя какая она соперница, если Веры вроде как нет в живых?
– Говорю же, чертовщина!
– А что Анатолий? Как он воспринял смерть своей любовницы?
– Он потрясен. К счастью, у него алиби, причем подтвержденное мной. Представляешь, на момент смерти Лары он находился вместе с нами – мной и Леней Охрименко – в ресторане.
– Да я помню, помню. Странно получается: будто бы действительно все эти действия произошли одновременно – выкапывание гроба Веры на кладбище и убийство Ларисы Боткиной. Послушай, а как же еще одна, вполне вероятная версия: ревность другого мужчины к Ларисе? Может, в нее был влюблен другой мужчина, а она предпочла ему Концевича?
– Может быть. Но тогда зачем ее убивать? Логичнее было бы избавиться от соперника, то есть от Анатолия.
– Марк, может, мне все-таки встретиться с этой женщиной, «Верой», объяснить ей ситуацию? Я понимаю, ты можешь сделать это официально, так сказать, но тогда ее можно спугнуть.
– Марк, может, мне все-таки встретиться с этой женщиной, «Верой», объяснить ей ситуацию? Я понимаю, ты можешь сделать это официально, так сказать, но тогда ее можно спугнуть.
– Не знаю, можно подумать. Но что тетка-то Веры? Что она говорит?
– То же, что и Леня Охрименко – что в смерти племянницы может быть виновен сам Концевич. Она говорит про какую-то инъекцию, которую сделал Концевич Вере в тот день, когда у нее началось кровотечение. Этот укол якобы спровоцировал кровотечение. Я, кстати, спросила его об этом, а он отвечал, что эта тетка – дура, что она не любила его, была против того, чтобы Вера выходила за него замуж, и что все это сплетни. А позже, уже в ресторане, когда он выпил, то рассказал нам с Мирой, что он действительно в тот день, когда Вере стало плохо, сделал укол, да только не ей, а себе. Вколол реланиум, кажется… успокоительное. Он сильно нервничал тогда. Это произошло за те несколько минут, пока он ждал «Скорую». Но как узнала об этом тетка – непонятно. Хотя она же приехала на похороны. Может, прибиралась в их квартире и обнаружила в мусорном ведре ампулу, шприц. Сослепу не разобрала, что это за лекарство, вот и придумала все это про укол. Она, как я поняла, женщина активная, деятельная, она ведь и на Нольде тоже заявление написала, мол, он во всем виноват.
– Он завтра должен явиться ко мне к девяти часам. Думаю, он может многое рассказать о Вере, о ее болезни и смерти. Заодно спрошу его о сыне и о том, как зовут девушку, с которой он встречается.
– Марк, я устала. У меня глаза слипаются. Сейчас в душ – и спать. Мама не звонила? Как там Фабиола?
– Она начала рисовать, представляешь? Акварелью… Тебя проводить до ванны?
23 Из дневника Анатолия Концевича
Когда пришел Леня Охрименко, я рассказал ему все. Все, что произошло со мной в последнее время. Я устал, мне было плохо, и кому, как не другу, было рассказывать? Конечно, Рита и Мира – чудесные женщины, но к ним отношение совершенно другое, почти как к Марку, то есть от них я жду какой-то конкретной помощи. Мне стыдно, но это так. Что же касается Лени, то мне от него ничего не нужно. Просто мы много лет дружим, и он меня хорошо знает. Да и Веру знал. Мне хотелось услышать от него, что он, именно он, мой близкий друг, думает по поводу того, что со мной происходит. Хотя я вот сейчас написал: мой близкий друг… Какой он мне вообще друг после того, как сказал про меня такое Марку?!… Сказал, что все мои знакомые говорят о том, что это я убил Веру. Зачем он это сделал? Может, и сам так считает?
Когда он пришел, я спросил его прямо в лоб:
– Ты что, действительно считаешь, что это я убил Веру?
Леня выглядел неважно. Чувствовалось, что и у него в жизни появились серьезные проблемы. Точнее, одна – алкоголь. Он явно хотел выпить.
– Послушай, Толя, давай не будем об этом. Я же не сказал, что ты убил, сказал, что другие так говорят, но нельзя же всем заткнуть рот. Особенно бабам. Забудь. Главное, что я твой друг, так не считаю. Уверен, что и Марк тоже. А люби всегда много болтали, забудь. Давай выпьем за мужскую дружбу, и чтобы никто, ничьи злые языки не помешали этой нашей дружбе.
Мне было противно его слушать. Я подумал тогда, что все, о чем бы я ему в тот момент ни сказал, было бы подведено к очередному тосту: давайте выпьем за… Да за что угодно.
Конечно, я достал и водку, и коньяк, открыл банку огурцов (она тоже, кстати, была куплена Ларой).
– Послушай, ты знаешь, что Лару убили?
И тут оказалось, что он ничего не знает. И что даже в ресторане, вчера, где мы глазели на Веру (а то, что это была Вера, я уже нисколько не сомневался), мне не пришло в голову рассказать ему о том, что случилось с Ларочкой. Вот это да!
– Лару… убили?
И тут Леня, к моему величайшему удивлению, оказался на высоте и не превратил эту мощную по своему трагическому заряду новость в пошлый повод выпить. Больше того, он уронил вилку с нанизанным на нее огурцом.
– Да брось… Что ты такое говоришь? Лара… Тебе это, случаем, не приснилось?
– Ее отравили. Я приехал к ней домой на следующий день после того, как мы были на кладбище… Вспомни, мы почти до утра просидели втроем в ресторане «Серебряный гусь»…
– Да я что, склеротик что ли? Отлично помню! И что?
– А то, что пока мы там пили, к Ларе кто-то пришел и сумел заменить содержимое капсул – вместо безобидного снотворного насыпать азалептин. Убийца откуда-то знал, что Лариса перед сном принимает снотворное, вот и воспользовался этим. Это мне Марк позже позвонил и сказал, что яд, вернее, препарат, я не запомнил названия, нашли в пустых капсулах вместо снотворного, капсулах, которые остались в коробке. А до этого Лара, оказывается, пила коньяк. А этот препарат в сочетании с алкоголем дает летальный исход. Такие вот дела.
– И что? Она умерла?
– Ну да! Я приехал к ней, долго звонил, потом дверь открыла соседка и сказала, что Лара дома, что она всегда слышит, когда та приходит или уходит. Сказала, что у нее ночью кто-то был. Но кто, мужчина или женщина, она не знает. Словом, мне повезло, Леня.
– В каком смысле?
– В том, что у меня железное алиби. Иначе меня бы загребли и повесили бы на меня убийство.
– Постой, я что-то запутался. С какой стати на тебя вешать убийство? Ты же можно сказать, любил Лару?
– Не знаю, можно ли было это чувство назвать любовью, но я очень нежно к ней относился, исполнял ее желания…
– Проще скажи – она была моей любовницей!
– Вот именно.
– Наливай. Здесь без ста грамм не разберешься.
Леня выпил, я – вместе с ним. Не мог не выпить со своим лучшим другом. Собирался было уже рассказать ему о том, что в моей квартире время от времени появляются фантомы, призраки, которые командуют здесь, трогают вещи, в частности хозяйничают с кассетами. Но тема Веры все затмила.
– Слушай, друг, ты же вчера был в ресторане. С двумя потрясающими бабами. Я знаю, это Рита и ее подруга. Вы молодцы, что так быстро приехали. Ну и как тебе Вера? Скажи – прекрасно выглядит? Никогда и не подумаешь, что она три года пролежала в гробу! – и Охрименко закатился в истерично-пьяном хохоте.
– Дурак ты… Да не лежала она ни в каком гробу, разве непонятно? Она на самом деле выглядит отлично. Значит, нашла себе другого, молодого мужика, так? Но зачем тогда голову мне морочила? Просто ушла бы и все, чего было ломать комедию со смертью?
– Может, боялась, что ты ее не отпустишь?
– Я что, похож на тирана? Я отпустил бы.
– Но она ждала твоего ребенка. Кстати, если она жива, то, может, и ребенок тоже жив, и сейчас твой сыночек или дочка ходят себе спокойно в детский садик или гуляют с няней по парку.
– Леня, я не понимаю, что происходит. У нее началось кровотечение, и она умерла… Врачи не смогли сохранить ей жизнь, так? А еще она подцепила где-то гепатит, или же эта болезнь была внутри нее, да врачи просмотрели, так? Хотя, как было не просмотреть, когда она в последнее время и к врачу-то не ходила, вообще вела себя странно. И тут вдруг – в детский садик или с няней по парку. Как такое – возможно?
– Ты почему не подошел к ней, а? Почему? Если это была Вера, она узнала бы тебя. Может, и сделала бы из мстительного чувства вид, что вы не знакомы, но ты же ее муж, она бы наверняка хоть чем-нибудь выдала бы себя, покраснела бы. Почему ты не подошел?
– Да потому, что ошалел! Тебе этого не понять! Я был не в себе! Мне вообще в последнее время нездоровится. Я стал нервным, понимаешь? У меня внутри словно что-то сломалось.
– А у меня, думаешь, не сломалось бы, если бы со мной такое случилось? Успокойся. Наливай.
Я даже позавидовал Лёне в том смысле, что, окажись он на моем месте, то заливал бы свою тоску и все свои страхи алкоголем. На меня же и алкоголь не действует, и я все пропускаю через себя.
Конечно, он прав. Я должен был подойти. Должен. Хотя бы для того, чтобы взглянуть ей в глаза. Но это была точно она. Я что, не знаю, как выглядела моя жена? Ее движения, ее поворот головы, ее смех… Много бы я дал, если в одно прекрасное утро, проснувшись, обнаружил, что мне все это приснилось. В дверь бы позвонила Ларочка, впорхнула бы птичкой в дом, поцеловала бы меня своими яркими, в густой и жирной помаде, губками и принялась бы щебетать, щебетать… Попросила бы денег на какое-нибудь колечко или духи…
Слушая Леню, я даже пытался ущипнуть себя, но ничего, кроме боли, не почувствовал. Все было реальностью, кошмаром, и сколько еще этот кошмар должен продлиться, не знает никто…
24
Доктор Юлий Нольде сразу произвел на Марка приятное впечатление. Высокий худой старик в очках в темной оправе, с большими умными глазами и шапкой седых мягких волос над высоким лбом. И голос у него мягкий, такой, какой и должна слышать женщина, решившая рожать. Не мог, подумал Марк, такой человек оказаться авантюристом, проходимцем, мошенником. Таких врачей, как правило, ценят, уважают и относятся крайне доверительно.