Матушка сжала кулачки, но… не вмешалась и придержала Пипа, сделавшего было шаг к ним.
— Я отведу их, чтобы занять очередь в приемную комиссию, — глядя стражнику в глаза, сообщил Весь — нет, Веслав Гроден из Черных ловцов. — Как сопровождающее лицо вы обязаны следовать за нами. Рахен, построй ребят по трое и проследи, чтобы никто не дал деру. Здесь им всяко будет лучше улицы!
Офицер, видимо, потерял дар речи. Промолчав, опустил руку. Оглядел выстроенных мальчишек, которые, в свою очередь, глазели на него, и ощутил неприятную слабость в желудке.
— За мной! — негромко скомандовал Весь.
Под босыми ногами бывших арестантов зазвенели сброшенные цепи.
* * *— Ну что там было-то? — тормошил Пип Бруни на обратном пути.
По дороге домой завернули на рыночную площадь, и теперь Матушка выбирала груши для субботнего десерта — не очень крупные, спелые, но еще плотные и — обязательно! — ароматные. Складывала в корзину, которую держал чрезвычайно задумчивый Весь.
— Спросили у Веся, умеет ли он читать и писать, — ответила она. — Дали прочитать какой-то свиток, а он потом переписал из него слова. Без ошибок! — Добавила с такой гордостью, будто сама его учила. — В кабинете стоит длиннющий стол, а за ним сидят четыре человека и четыре оборотня. И полковник Торхаш среди них.
— А принц? — уточнил повар.
Матушка пожала плечами.
— Люди там все в возрасте… такие благообразные, один в мантии мага. Нет, принца точно не было!
Она даже ощутила легкое сожаление: могла бы сегодня увидеть его высочество Аркея даже ближе, чем Ванилька! А потом улыбнулась глупым мыслям и продолжала:
— Один из оборотней — Ванилле бы понравился! — такой широкоплечий, статный. Волосы в хвост на макушке собраны — смешно смотрится! А глаза, как два ледяных осколка — синие-синие. Так вот, он спросил у Веся что-то на своем языке. Весь, что он сказал?
— А? — очнулся от раздумий мальчишка. — Он спросил, сколько мне лун и как звали моих родителей. И знаю ли я старые предания о нашем народе. Я ответил, как мог!
— Он ответил, как мог! — Матушка ласково коснулась ладонью его горячей макушки. — А потом нас послали в соседний кабинет, где сидели за столами несколько писарей. Те посмотрели бумаги, записали что-то в своих книгах, дали мне подписать прошение к его высочеству о приеме на спецфакультет и отправили нас восвояси.
— Я не думал, что это будет так! — вдруг воскликнул Весь. — Бруни, почему это было так просто?
Пип хмыкнул.
— Потому что Аркею нужны бойцы, а не алхимики или астрологи! — пояснил он. — Умен наш принц, ничего не скажешь! Выдумал спецфакультет как повод собрать вас, обормотов клыкастых, под одной крышей! И вступительную планку занизил, чтобы все прошли, кто по признаку крови годен! Теперь и в тюрьмах место освободится, и на улицах поспокойнее станет. Те мальчишки в кандалах — твои знакомцы?
Оборотень коротко глянул на него, проворчал:
— Встречались! — и потерял к разговору всякий интерес.
Матушка поймала взгляд мальчика: чернильной тенью мелькнула память на дне его глаз. Встречались — удирая от разъяренных хозяев украденного съестного, ночуя на сеновалах, под мостами или где придется. Встречались — получая тычки, пинки и оплеухи от честных граждан, а то и ведро кипятка, выплеснутое ночью из окна на тех, кто копается в мусорках. Встречались — за решетками и в цепях. Встречались — лишенные семьи и тепла, истерзанные страшными воспоминаниями, но не потерявшие свою суть!
— Намучаются с ними поначалу, — покачал головой Пип, когда Бруни взяла его под руку и они двинулись вдоль торговых рядов. — Ну да ничего! Знаешь, я впервые видел столько оборотней в одном месте. Прав Аркей — пущай служат Родине, а не против нее — ворьем и разбоем!
Матушка кивала, соглашаясь. И очень надеялась, что когда-нибудь Весь отведет несправедливую смерть от кого-то, как отвел ее Кай от Лихая Торхаша. И неважно, кто это будет — другой оборотень или человек!
* * *О Золотых днях в народе шла молва, будто Пресветлая, тоскуя по лету, погружает землю в сладкий сон, полный света и тепла. Правда то была или выдумка, но именно в это время улетали на юг птицы, заставляя воздух звенеть от прощальных криков, а ласковая погода выманивала на улицу даже тех, кто обычно предпочитал не покидать четырех стен. И небо высоко раскидывало голубой безоблачный плат, под которым полнил сердца тоской по несбыточным мечтам прощальный птичий гомон.
В начале второго «золотого» дня в доме Пипа Селескина, повара трактира «У Матушки Бруни», царил переполох. Пип, а также его младшая дочь Персиана с мужем и детьми разыскивали… невесту! Персиана, еще до восхода отправившаяся будить сестру, чтобы провести всякие женские таинства, вроде троекратного умывания ледяной водой и молоком, смешанным с овсяной мукой, и накладывания на веки мешочков с травами, обнаружила, что Ванилла дома не ночевала! С первым лучом солнца появились Бруни с Весем и сестрички Гретель, надевшие ради такого случая праздничные платья из сурового синего сукна и походившие в них на великовозрастных воспитанниц монастырского приюта. Не успели они возмутиться отсутствием невесты, как — со вторым лучом солнца! — порог дома переступила виновница торжества, явно скоротавшая ночь на каком-то сеновале. Несмотря на тени под глазами, Ванилла была дивно хороша, являя собой розовощекое, полногубое счастье, одевавшееся второпях и оттого почти не затянувшее шнуровку платья и напялившее туфли на голые ноги, оставив где-то чулки.
Спустя несколько мгновений изумленной тишины Пип налился кровью и стал похож на вареного рака. Как и пресловутое членистоногое, он не разговаривал, а свистел, будто выпускающий пар чайник.
Бруни с Персианой переглянулись и, подхватив Ваниллу под белы рученьки, потащили на второй этаж, в ее комнату.
— Присядьте, мастер! — между тем хлопотала над Пипом заботливая Виеленна. — Не надо так нервничать!
— Действительно, — усмехнулась Ровенна, — видно же, что девка времени зря не теряла!
Что ответил повар, Бруни не расслышала, потому что втащила невесту, по припухшим от поцелуев губам которой бродила блаженная улыбка, в комнату и, начав ее раздевать, деловито поинтересовалась:
— Ты ополоумела? Где ты была?
— Сама ты ополоумела, — мечтательно ответила подруга, — а я проводила свою первую брачную ночь!
— Ума лишилась! — всплеснула руками Персиана и грозно цыкнула на детей, чьи любопытные мордашки просунулись в приоткрывшуюся дверь. — А ну кыш отсюда! Ванилла, что ты плетешь?
— А все-таки он такой умный! — вздыхала та, прижимая руки к груди. — Такой качественный!
— Ты про Дрюню? — уточнила Матушка, подводя ее к корыту и заставляя залезть в него.
Персиана, коварно блестя глазами, подняла с пола давно заготовленное ведро холодной воды.
— Про него, — кивнула Ванилла. — Знаешь, что он удумал? Гуляли мы вчера под луной, а он вдруг и говорит: «Вот что я думаю, красава: а не провести ли нам нашу первую брачную ночь сегодня?» «Как, — говорю, — так? Свадьба же только завтра!» «А ты представь, мы целый день на ногах, церемония в храме, цветы, поздравления… Гости: „Горько! Долгие лета! Еще давай!“ И понеслось! Выпить-закусить, закусить-выпить-выпить-выпить… А потом праздничный ужин и танцы до упаду! Как думаешь, что мы сделаем, добравшись наконец до кровати?» Я подумала — и мы завалились на какую-то конюшню!
— А чего на конюшню? — поинтересовалась сестра. — Чай, шутовская постель не хуже королевской постелена!
— Решили время не терять зря! — наставительно подняла палец Ванилла и… завизжала, как поросенок, от обрушившегося на нее потока ледяной воды.
— Так-то! — довольно потерла ладони Персиана, поставив ведро на пол. — Пришла в себя, любовью ушибленная, или повторить?
— Змея ты, а не сестра! — фыркнула Ванилла. Приняла от Бруни холстину и, обтираясь, уже деловито поинтересовалась: — Платья привезли?
— Еще вчера, — ответила Персиана. — В матушкину комнату поставили. Красивые! Вот бы она ахала!
Сестры не сдержали вздохов. Их мать, Аглая, скончалась несколько лет назад от грудной жабы. А Бруни, представив, как Пип введет дочь в храм, порадовалась тому, что он у них есть.
— Умойся, а потом пойдем завтракать! — Персиана бросила сестре нательную рубашку и свободное домашнее платье без шнуровки. — Когда придет эта твоя… как ее?
— Какое неуважение! — обиделась та. — Не «как ее», а госпожа Туссиана Сузон, Первая горничная ее светлости герцогини Агнуши Рю Филонель!
— А зачем она придет? — заволновалась Бруни.
— Делать мне прическу! — Ванилла покрутилась у зеркала, приподнимая влажные, спутанные пряди волос и пытаясь скрутить их в пучок. Походя вытащила пару соломинок. Плюнула на прическу и отправилась умываться подготовленным Персианой овсяным молоком.
— Ух ты! — восхитилась Матушка.
— И нам! — умерила ее восторги Персиана. — Обошлись бы мы без этакого счастья!
— Сама себе ты куаферскую шедевру не сотворишь! — огрызнулась сестра.
— И потому не испытаешь истинное чуйство полета! — хихикнула Бруни.
— Две змеи! — констатировала Ванилла. — Пошли, сестренки, поедим! После ночных танцев на сеновале у меня живот подводит!
— И как вы сеновал-то не разнесли… — задумчиво пробормотала Персиана.
— Крепок оказался! — хохотнула сестра.
Бруни спускалась за ними по лестнице и думала, что ей самой не нужно беспокоиться о том, кто поведет ее к алтарю. Родителей нет в живых… да и алтарь ей, похоже, не светит!
* * *Туссиана Сузон, Первая горничная ее светлости герцогини Агнуши Рю Филонель, оказалась дамой такой представительной, что Бруни решила бы, будто видит саму герцогиню, если бы не знала, кто перед ней.
Скидывая на руки Пипа великолепную, вручную вышитую золотыми птицами шаль, Первая горничная зорко оглядела «материал», с которым предстояло работать, вовсе не обращая внимания на остальных. Не отказалась и от чашечки горячего молока и свежеиспеченных булочек, а ела так изящно и быстро, что Матушка не могла отвести от нее глаз. Она понимала, что неприлично разглядывать жующего человека, но ничего не могла с собой поделать и косилась на гостью, как испуганная лошадь. В конце концов, Бруни удалось совладать с собой, и она сосредоточилась на еде, ведь сегодня случая подкрепиться больше не представится до самого вечера.
— Ну! — поднялась со стула госпожа Сузон, ограничивая благодарность величественным кивком. — Ванилла, душа моя, сначала ты.
— Пойдемте в мою комнату, — любезно пригласила ее невеста и повела наверх.
Когда полная собственной значимости спина Туссианы скрылась за дверями, Пип отер мокрый лоб платком и облегченно вздохнул.
— Экая рептилия! — заметил он. — От одного взгляда мурашки по коже!
— Зато осанка какова! — возразила Ровенна. — Королевишная, не иначе!
— Это только начало, папочка! — хихикнула Персиана. — Пойду детей одевать! Весь, помоги мне с малышами!
Ко всеобщему удивлению, Веслав беспрекословно подхватил под мышку младшего мальчонку и потащил в детскую.
— А он любит с детьми возиться, — заметил Пип, поглядев ему вслед. — Интересно, почему?
Бруни подошла к окну — на улице светлело. Над мостовой плыл бледный туман — ночной призрак, который сгинет, едва солнце поднимется чуть выше и согреет землю.
— Мы даже не знаем, были ли у него братья или сестры, — тихо сказала она.
Пиппо подошел ближе и, приобняв ее за плечо, загляделся на стаю скворцов, суматошно чертившую небо перед отлетом.
— Дай ему время, девочка! Лед тает не сразу! Но тает — лишь бы очаг горел постоянно!
Матушка благодарно потерлась щекой о его руку.
— Экипаж за невестой прибыл! — сообщила прибежавшая с улицы Виеленна.
— Одурел, что ли? — удивился Пип. — Рано еще!
— Кучер говорит, боялся проспать, лучше здесь подремлет!
— Пойдем глянем! — Персиана ухватила Бруни за руку и потащила наружу.
Экипаж представлял собой открытую повозку, запряженную четверкой белых лошадей и украшенную осенними цветами, которым засыпающая природа дарила последнее буйство красок. Три пояса, собранные из мелких астр — белых, сиреневых и бордовых, охватывали периметр люльки. Ступицы утопали в белых и красных георгинах, таких толстых и важных, что их судьба закончить свою цветочную жизнь на колесах казалась крайне несправедливой. В гривы и хвосты лошадей были вплетены мелкие белые и желтые хризантемы, а за тульей высокой шляпы кучера красовался… небольшой подсолнух, полный семечек.
— Бруни! — раздался голос со второго этажа.
Из окна высовывалась Ванилла, тряся головой с наполовину расплетенными волосами. Другая половина, сплетенная наподобие толстого рога, торчала весьма воинственно и делала хозяйку похожей на демоницу из детских страшилок.
— Пресвятые тапочки! — пробормотала Персиана.
— Возьмите в погребе корзину с морковью и украсьте карету! — приказала невеста.
— Да куда ж украшать-то? — возмутилась ее сестра. — У Ориданы и то цветов меньше было!
— Делайте, что я говорю! — рявкнула Ванилла, борясь с кем-то, кто пытался утянуть ее обратно. — Это мой свадебный подарок Дрюне — в память о том, как мы познакомились!
— Морковь мытая? — уточнила Бруни, засучив рукава.
— Мытая! — приглушенно раздалось из комнаты, и окно захлопнулось.
Бруни и Персиана принялись обвешивать экипаж морковками. Лошадки из упряжки живо заинтересовались их занятием и были вознаграждены: овощей в корзине оказалось немало, поэтому Матушка втихую скормила лошадям больше трети. Сытые и довольные, животные дружно задремали, и к победоносному храпу кучера добавилось сонное фырканье, что заставило умолкнуть местных петухов, устыдившихся слабости собственных глоток.
Ванилла спустилась на кухню через час. Прическа более не напоминала рога, превратившись в волшебную башню, украшенную шпильками с бабочками, цветами и стрекозами, на зависть всем благородным дамам. Крылья бабочек были оранжевые, а стрекоз — зеленые. Матушка представила, как это великолепие будет смотреться с пышным платьем невесты, и даже глаза прикрыла от восторга. Любила ее подруга притягивать взгляды. Она бы, Бруни, так не смогла!
— Твоя очередь, — кивнула Ванилла сестре. — Поднимайся наверх. Бруни, поможешь с платьем?
Платья, накануне доставленные слугами мастера Артазеля, стояли на специальных подставках в чистой и светлой комнате рядом с прядильным станком Аглаи. Наряд невесты казался закатным облаком, кувыркнувшимся с неба, нежно-зеленое платье Персианы — пучком юного салата, распустившимся на грядке. Третье одеяние было лишено всяких украшений, лишь золотой шнур с кистями красовался на нем вместо пояса. Глядя на гладкую ткань цвета топленых сливок, на простые узкие рукава, на спадающую до пола юбку безо всяких оборок и кружев, на неглубокое декольте, Бруни мысленно поблагодарила старого портного. Ее посетило странное чувство, будто в эту самую минуту Хлоя проводит ладонью по ткани и одобрительно качает головой. Образ матери был так ярок, что дочь даже зажмурилась, стараясь избавиться от наваждения. Но спугнуло его другое. Сквозь закрытые окна донеслись резкие звуки рожков и дудок, уханье барабана и звон бубна, неожиданно печальная нота простуженной волынки. Это прибыли музыканты, чтобы сопровождать кортеж новобрачной.
— Ради Пресветлой Индари, умоляю, — потихоньку впадая в панику, свойственную всем невестам во все времена, попросила Ванилла, — будешь надевать на меня платье — не задень прическу!
— Эту шедевру? — скрывая улыбку, уточнила Бруни. — Как можно!
Оранжевое великолепие опустилось на Ваниллу, превратив ее в экзотический дивный цветок. Матушка даже ахнула и захлопала в ладоши, так удачно сочеталось платье со светло-каштановыми волосами невесты и украшениями в них. Глубокий вырез почти не скрывал пышный бюст, лаская его мягкими кружевами с золотой нитью.
Однако Ванилла не спешила подойти к зеркалу, в которое смотрелась еще ее мать, собираясь замуж за Пипа Селескина. Повернувшись спиной к Брунгильде, решительно сказала:
— Затягивай!
Матушка, вздохнув, взялась за шнуровку корсета. Спорить с подругой сейчас не стоило.
Зеленый, богато расшитый бисером и золотыми нитями пояс и такие же туфельки завершили образ невесты.
Вошедшая Персиана, головку которой украшала живописно уложенная тугая коса с зеленой лентой, расшитой бархатными белыми цветочками, пораженно застыла на пороге.
— Ну ты, мать, даешь! — заявила она, когда к ней вернулся дар речи. — Настоящая благородная дама! — и, хихикнув, добавила: — Дородная такая!..
Ванилла показала ей язык и повернулась к Бруни.
— Иди в мою комнату. И без шедевры не возвращайся!
Матушка кротко вздохнула и отправилась по указанному направлению.
* * *Туссиана Сузон смотрела в окно, энергично растирая ладонями поясницу. Когда Бруни вошла и робко остановилась у порога, она даже не оглянулась.
— Значит, это ты — Матушка Бруни, двадцатитрехлетняя вдова, владелица трактира на площади Мастеровых? — выдержав паузу в несколько минут, наконец соизволила спросить она.
— Я, госпожа, — тихо ответила Матушка, гадая, откуда ей столько известно. Не иначе, Ванилька наболтала!
Туссиана развернулась.
Пип был прав: взгляд горничной был пронизывающим, все подмечающим. С такой прислугой благородной Рю Филонель не требовалась ни записная книжка, ни личный маг. Сузон все запоминала и видела всех насквозь. Не последнюю роль она сыграла и в той партии, в которой место шахматной королевы — официальной любовницы Редьярда Третьего — заняла ее госпожа. Да что говорить, если сам Викентий Висконтин, Шеф Королевской Канцелярии, не считал зазорным склонить голову, когда эта «простая» горничная проносила мимо него свою неоднозначную персону.