— Встань в центр комнаты, — приказала Туссиана. — Лицом к окну. Хочу хорошенько рассмотреть тебя.
Бруни неслышно вдохнула. Коли ее подруги подверглись подобной пытке, придется и ей это пережить. Тем более что она сама обещала ради счастья Ваниллы сделать что угодно!
Горничная медленно обошла Матушку, шурша пышными юбками. Словно змея в траве кружила, шелестя чешуей.
— Ты прекрасно сложена, девочка, — заметила она, окончив осмотр. Подойдя, придержала Бруни за подбородок, подняв ее голову повыше — к свету из окна. — У тебя хорошая кожа и густые волосы. И очень красивые глаза. Надеюсь, он оценил именно это…
Матушка сердито дернула головой и отступила на шаг. Не лошадь она, чтобы ее по статям оценивали!
— О ком вы говорите? — поинтересовалась она, глядя на Туссиану исподлобья.
Та усмехнулась.
— О мастере Артазеле, о ком же еще! Он никогда не шьет свои наряды вслепую. Ему надо видеть выражение лица, высоту и полноту грудей, осанку… Теперь, познакомившись с тобой, я могу предположить, что он сшил тебе очень простое платье. Не так ли?
Бруни не сумела сдержать удивления и воскликнула:
— Вы его видели?
В улыбке горничной впервые промелькнуло что-то человеческое.
— О нет, дитя! Просто я хорошо знаю мастера. Одевать любовницу так, чтобы радовать и удивлять короля и при этом угодить самой даме — дело не из легких. Но Артазель — гений кройки и шитья, он творит шедевры, которые заставляют его величество не отводить глаз от моей хозяйки. Признаюсь, — она излишне скромно улыбнулась, — в этом есть и моя заслуга!
— Герцогиня?..
Бруни оборвала себя. Она все прекрасно поняла, но удивилась, с каким достоинством горничная говорит о поведении хозяйки. Быть королевской любовницей — есть в этом что-то предосудительное или нет? Вообще быть любовницей?..
— Быть любовницей его величества — огромная честь и высочайшая ответственность! — будто угадав ее мысли, кивнула Сузон и сделала вид, что не заметила румянца, вспыхнувшего на щеках девушки.
Она взяла Бруни за руку и подвела к туалетному столику Ваниллы, заваленному всякими бантиками, платочками, баночками с помадой и румянами, флакончиками духов, разноцветными камушками и перышками. Сейчас все это великолепие было небрежно отодвинуто в сторону, а на столешнице красовалась удивительная шкатулка со множеством выдвижных ящичков, заполненных рядами самых разных шпилек с каменьями и жемчугом, роговых гребней для волос разной густоты, аккуратно свернутых лент и… накладных кос. Последние произвели на Бруни сильное впечатление.
— Хорошие волосы дороги во все времена! — пожала плечами Туссиана, заметив ее взгляд. — Но не бойся, тебе это не грозит! А теперь сиди ровно!
Матушка затаила дыхание.
Горничная колдовала с прической недолго. Две изящные косы с пропущенной сквозь пряди тонкой золотой лентой сходились на затылке в простой «низкий» хвост, да выпущенные с обеих сторон пряди подчеркивали овал лица.
— Такой день я не стану портить вдовьей прической, — пояснила Туссиана, когда Бруни разглядывала себя в зеркале, удивляясь тому, как послушно, изящно и непривычно лежат волосы. — Но, с одной стороны, косы заплетены — а значит, правила соблюдены, а с другой — ты выглядишь свободной женщиной. Как долго ты планируешь оставаться вдовой?
Матушка открыла рот, чтобы ответить… И закрыла. Пожала плечами.
— Преступление — такой, как ты, коротать век в одиночестве! — улыбнулась ей в зеркале Сузон.
Как-то так улыбнулась… многозначительно. Румянец на щеках Бруни, начавший было бледнеть, вспыхнул с новой силой.
С неожиданным сочувствием горничная герцогини сжала на миг ее плечи и отпустила.
— Иди одевайся, дитя! — приказала она. — Хочу увидеть всех вас в платьях! — И лукаво добавила: — Кажется, только что прибыли шафера!
Бруни пробормотала слова благодарности и поспешила прочь. Разговор вверг ее в смятение и заставил вспыхнуть в полную силу постоянную тоску по Каю. Сейчас хотелось лишь уткнуться лицом ему в грудь, затихнуть в кольце сильных рук и не думать ни о прошлом, ни о будущем, и не клясть настоящее!
Ванилла и Персиана, приплясывая от нетерпения, ожидали подругу в комнате матушки. Когда Бруни вошла, они многозначительно переглянулись.
— Шафера пришли! — крикнула снизу Ровенна. — Спускайтесь!
— Платье, платье! — заторопила Ванилла подругу Бруни, — одевайся быстрее! Персиана, выгляни в окно — что они там делают?
— Кажется, будят кучера, — спустя минуту с сомнением произнесла та. — А он, собака, просыпаться не спешит!
— Ах! — нервически вздохнула невеста.
— Не боись! — снисходительно посмотрела на нее сестра. — Коли не добудятся — свалят на скамью в кухне, а мой Марх его место займет. — И добавила с гордостью за мужа: — Он у меня с любой лошадью справится!
Платье всколыхнулось, надувшись невиданным парусом, и на мгновение полностью скрыло владелицу. А когда волны ткани легли в штиль, и Ванилла, и Персиана не сдержали восхищенного вздоха.
Крой не скрывал, но подчеркивал высокую грудь Бруни, ее тонкую талию, плавный изгиб бедер, при этом не открывая ничего лишнего. Нежный оттенок ткани придавал коже аристократическую бледность и делал ярче глаза — серо-голубые глаза Эдгара Морехода, будто впитавшие в себя морскую глубину и небесную синь. Золотой пояс-шнур идеально гармонировал с лентой в волосах и туфельками, на которые Бруни поглядывала с опаской — уж очень они были изящны и расшиты золотом и бисером так, что дух захватывало!
— Знаешь, красава, — явно подражая любимому, протянула Ванилла, — вот что скажу тебе: и во всем дворце, среди множества благородных дам и фрейлин, чьим единственным занятием является собственная красота, я не видела такой очаровательной молодой женщины, как ты!
— Дело говорит! — серьезно кивнула ее сестра. — Бруни, давай выдадим тебя замуж? С мужиком ты еще больше расцветешь, а когда детишками обзаведешься, и сама Индари порадуется, на тебя глядючи!
Матушка тихонько качнула головой, будто отказывалась.
— Коза упрямая! — рассердилась Ванилька. Схватила ее за руку и подтащила к зеркалу. — Да ты посмотри на себя — и благородному не стыдно такую в дом женой ввести!
— Ждут нас! — буркнула в ответ Бруни и вышла из комнаты, даже не кинув взгляд на отражение.
Однажды она уже видела себя в коварной глубине стекла — рядом с мужчиной в синем мундире… И это причинило боль.
— Невестушка! А? Невестушка!!! — зазвучал с улицы мощный баритон Томазо Пелевана, назначенного, наравне с Мархом и еще двумя родственниками Пипа, шафером. — Выходи уже, жених небось заждался!
Словно подтверждая его слова, завыла волынка и загрохотал барабан. А затем в эти дикарские звуки вплелся тягучий смех невесть откуда взявшейся скрипки.
— Подарки драгоценной Ванилле Селескин от жениха, — объявил хорошо поставленный голос, перекрывший даже звуки музыки, — от Короля Шутов и Повелителя Смеха, от Господина Шуток и Хозяина Толп, от любимого шута его величества короля Редьярда Третьего — благородного Андрония Рю Дюмемнона!
Ванилла, спускавшаяся по лестнице вслед за Бруни, неожиданно пошатнулась и чуть не упала, но была вовремя прихвачена крепкими руками Персианы.
— Ты чего? — испуганно спросила та. — Шнуровку туго затянули? Расслабить?
— Я… я… — выпучив глаза, Ванилла задыхалась и шарила рукой по груди, тревожа кружева. — Я буду Ваниллой Рю Дюмемнон!
Бруни успела сбегать вниз и принести стакан холодной воды. Сунув его в дрожащие руки невесты, поинтересовалась:
— Ты что, не знала, как его зовут?
Ванилла залпом выпила воду и стрясла последние капли в декольте — освежиться.
— Ты думаешь, я помню, как звали сеньора, от которого мы в город подались? — воскликнула она. — Мне тогда лет пять было всего! Ох ты, Пресвятые тапочки, я не вынесу такого счастья! Пап! Па-а-ап! Ты слышал?
Пиппо стоял внизу. Выражение его лица иначе как критическим назвать было невозможно. И не удивительно: платье он видел впервые.
— Слышал, дочь, — мрачно сказал он. — У дурака и имя дурацкое! Рю Дюмемнон! Тьфу! Будто крупы непроваренной в рот набрал!
— Папа! — взвилась невеста.
Входная дверь отворилась, впуская четырех молодых людей в одежде королевских пажей. Один из них нес на алой бархатной подушечке большую шкатулку. Двое других держали шкатулки поменьше, а третий периодически принимался то играть на скрипке, то выкрикивать восхваления жениху.
Сметя Пипа, группа живописно обосновалась на нижних ступенях лестницы. Молодые люди были хороши собой и прекрасно об этом знали, потому приняли позы, долженствующие выпячивать их достоинства. В прямом смысле.
— Ваша красота, — заговорил паж с большой шкатулкой, предварительно склонившись в поклоне и обмахнув чулки пером берета, — прекрасная Ванилла Селескин, дочь лучшего в Вишенроге повара Пипа Селескина…
Сметя Пипа, группа живописно обосновалась на нижних ступенях лестницы. Молодые люди были хороши собой и прекрасно об этом знали, потому приняли позы, долженствующие выпячивать их достоинства. В прямом смысле.
— Ваша красота, — заговорил паж с большой шкатулкой, предварительно склонившись в поклоне и обмахнув чулки пером берета, — прекрасная Ванилла Селескин, дочь лучшего в Вишенроге повара Пипа Селескина…
Пип польщенно крякнул.
— …сияет для нашего друга путеводной звездой в ночи и светит животворящим солнцем! — не обращая на него внимания, продолжал паж.
— Каким, каким? — громким шепотом поинтересовалась Ровенна у сестры. — Живородящим?
— Чтобы вашей несравненности сиять ярче, — не сбиваясь, чеканил паж, — Дрюня Великолепный передает вам этот свадебный гарнитур…
— …Принадлежавший его матушке! — подсказала Персиана с лукавым блеском в глазах.
— …принадлежавший его… тьфу ты! — паж подарил ей возмущенный взгляд и двинулся дальше: — Заказанный у гномов специально ради такого счастливого случая! Спуститесь ко мне, прекрасная невеста, чтобы я мог вручить вам подарок!
Делегаты жениха синхронно, будто выполняли танцевальные па, отодвинулись, освободив площадку перед лестницей. На улице уже толпились приглашенные и просто любопытствующие, заглядывая в оставшиеся открытыми дверные створки и окна.
Ванилла сглотнула и… спустилась по лестнице так величественно, будто была самой Туссианой Сузон!
Паж встал перед ней на одно колено и открыл шкатулку. На красном бархате красовался великолепный гарнитур из крупных изумрудов. Капризные гномы тоже признавали ступенчатую огранку восьмиугольной формы самой удачной для разновидностей берилла, хотя в том, что касалось отделки драгоценных камней, их взгляды часто не совпадали с человеческими.
— Пресвятые тапочки! — выдохнула толпа за дверями.
— Также наш друг, Дрюня Великолепный, одаривает восхитительных подруг невесты и желает их красоте цвести и после того, как цветки будут собраны и дадут сок! — заголосил один из пажей, держащих маленькую шкатулку, и… поманил Бруни пальцем, глядя ей прямо в глаза.
От живого интереса, восхищения и еще чего-то, плескавшегося в его томном взгляде, Матушка впала в ступор.
Персиана грозно кашлянула, ухватила ее за пояс и потащила за собой вниз.
Пип дрожащими пальцами пытался застегнуть на шее дочери ожерелье, промучившись до тех пор, пока над ним не сжалилась госпожа Сузон: она решительно отодвинула папашу в сторону и в прямом смысле взяла дело в свои руки.
Второй паж опустился на колено перед Персианой. Расцветая улыбкой, будто подсолнух от полуденного светила, та откинула крышку шкатулки. На коричневом бархате лежал гарнитур из прекрасных ровных жемчужин, уложенных в гнездышки зеленой эмали. Казалось, капли росы упали на травинки и застыли, отражая вечную красоту природы.
— Знаешь, папа! — сказала Персиана, жадно гладя ладошками ожерелье, браслет и серьги. — Отличная фамилия у этого Дрюни!
Пип сердито покосился на нее, но крыть ему было нечем.
Паж, не отводящий взгляда от Матушки, шагнул вперед, опустился перед ней на колено и галантно открыл крышку. Бруни увидела изящную золотую цепочку с подвеской в виде морской звезды из желто-коричневого топаза и такие же серьги. Подарок Дрюни отличался редким сочетанием лаконичности и изящества. Подобных украшений у нее никогда не было — от матушки достались грубовато сработанные серебряные мониста, да серьги и браслеты из дешевого мелкого жемчуга.
Судя по тому, как подошли украшения к нарядам, к их выбору любимый шут его величества подошел крайне серьезно.
Туссиана закончила наконец собирать невесту. Фата, закрепленная на диадеме, стала последним штрихом. Полупрозрачная кружевная ткань скрыла лицо Ваниллы, уже приплясывающей от нетерпения: Старшая Королевская Булочница желала одарить нареченного жениха самым горячим поцелуем: ведь известно, как драгоценности подстегивают женскую страстность!
— К свадебному маршу то-о-овсь! — мощный глас наконец-то разбуженного шаферами конюха прокатился по улицам квартала Мастеровых.
— Отец! — изрекла Ванилла, повернувшись к Пипу и украдкой вытирая слезы краешком фаты. — Благослови меня, что ли! Я же иду навстречу своей судьбе!
Повар обнял дочь и прижал к себе. Изумруды если не примирили его с будущим зятем, то, по крайней мере, сделали сдержаннее в выражениях.
— Иди уже… навстречу! — проворчал он, часто моргая. — А я с шаферами поеду следом!
Выходя, Матушка ощутила на себе пристальный взгляд Туссианы Сузон. Чего в нем было больше — любопытства, сочувствия или сомнения, Бруни затруднилась бы сказать, но на миг она почувствовала себя полевой мышкой, застывшей перед большой и красивой змеей.
* * *По традиции, жених и невеста — каждый со своей свитой, состоящей из друзей и подруг, музыкантов, родственников, шаферов, приглашенных и просто любопытствующих, — добирались до храма по отдельности. Впереди шли музыканты, созывая желающих поглазеть на процессию развеселыми звуками инструментов.
На площади Святого Умника Базилия, находящейся в квартале Пресветлых башмаков, две мелодии слились в одну и зазвучали торжествующе, уносясь в высокое осеннее небо, по которому солнце только начинало карабкаться на полуденный трон.
Андроний Рю Дюмемнон, он же Дрюня Великолепный, восседал на прекрасном гнедом жеребце, сбруя которого была украшена… морковками. Большую часть сопровождающей его кавалькады составляли знатные дворцовые шалопаи, обожавшие проделки и розыгрыши. Желая подчеркнуть, что свадьба нынче происходит не у обыкновенного человека, многие из них надели карнавальные полумаски и красовались в одеждах таких несочетаемых цветов, что глазам становилось больно.
Дождавшись, пока экипаж невесты подъедет поближе, шут спрыгнул с лошади и отправился встречать нареченную. Крякнув, подхватил Ваниллу на руки, пронес несколько шагов, а затем с явным облегчением опустил на землю. Несколько его друзей ринулись к экипажу, чтобы помочь выйти подругам невесты.
Персиана, выходившая первой, подала руку невысокому полному мужчине, оттеснившему других с живостью и силой, неожиданными для такого телосложения. Отыскав глазами мужа, она довольно дрогнула ресницами — Марх жадно следил за женой, а выражение его лица обещало последней не только упреки и ссору, но и страстное примирение, которое вполне могло окончиться еще одной беременностью. Персиана мечтала о девочке…
Испугавшись алчущих блесков в глазах встречавших, Матушка замешкалась выйти из кареты. На миг ей показалось, что эти полные сил и радости молодые люди порвут ее на клочки, будто гончие дичь, едва она ступит на камни мостовой. Как вдруг они, будто сговорившись, раздались в стороны волнами разноцветного моря. К ней шел высокий широкоплечий блондин, чье лицо скрывала бархатная полумаска. Подбородок и губы незнакомца были полны чувственной власти, той самой, что заставляет женщин замирать перед тем, как броситься в омут всепоглощающих страстей. Улыбнувшись, он протянул Бруни руку. И она, не смея отказать, вложила свои пальцы в тепло его ладони.
— Не знал, что у нашей Старшей Булочницы такие… необычные подружки, — сказал он. — Как тебя зовут, прелестное дитя?
— Ма… Брунгильда, — тихо ответила Матушка. Интерес незнакомца был так ощутим, что ей стало жарко, несмотря на освежающий утренний ветерок. — Но все называют меня просто Бруни.
— И чем ты занимаешься, малышка Бруни? Неужели работаешь во дворце, как и твоя подруга?
— Нет, господин. Я держу семейное дело.
— И ты, должно быть, замужем? А муж такой толстый весельчак, добрый и нежадный, который не чает в тебе души и мечтает о доме, полном детей? — неожиданно рассмеялся спутник.
Матушка, посмотрев на него внимательно, робко улыбнулась в ответ. Нет, он не стремился ее обидеть. Просто представил себе картинку, которой тут же с детской непосредственностью поделился со спутницей.
— Нет, господин. Все не так.
К ним подбежала запыхавшаяся Персиана. Повела глазом на блондина, присела в подобии реверанса.
— Пошли скорей, сейчас будем входить в храм! Вы простите, господин мой, что я заберу у вас подругу нашей невесты? — невольно выпячивая бюст и распрямляя плечи, поинтересовалась младшая дочь Пипа.
Незнакомец с сожалением сжал пальцы Бруни, поднес к губам и держал в их тепле чуть дольше положенного. А потом отпустил со вздохом.
— Долг превыше всего, девушки! Этой набившей оскомину истиной меня с детства потчевал мой отец, да продлит Пресветлая его годы! Идите!
— Какой мужчина! — зашептала Персиана на ухо Матушке, когда подруги подходили к ступеням храма. — Кто таков?
Бруни раздраженно пожала плечами. Она запыхалась, да и в новых туфельках было не слишком удобно.