Клози зарделась.
Бруни впервые видела, как глава Гильдии прачек краснеет, становясь ярко-малиновой, в тон прическе.
— Ты можешь умыться в моей комнате, — тепло улыбнулась она Клозильде. — Там есть все для того, чтобы привести себя в порядок и причесаться. А красный цвет тебе и правда чрезвычайно идет!
Матрона напоследок судорожно всхлипнула и метнулась наверх, едва не расширив дверной проем на кухню.
— Благодарю за прекрасную идею, Матушка Бруни! — поклонился мастер Вистун и, взяв со стола розовощекое яблоко, покрутил его в руках. В глазах его появилось выражение нежное и мечтательное. — Я уже вижу шедевру!..
Матушка обратила внимание на его тонкие и чуткие пальцы. Ванилла бы сказала, что мужчина с такими пальцами — гарант чуйственного дамского удовольствия! Тихонько улыбаясь, Бруни раскланялась с Висту, кивнула сестрам и вышла на улицу с легким сердцем. Будто сама Богиня шепнула ей, что шедевра удастся!
Но она сделала несколько шагов, и улыбка исчезла, словно развеялась прохладным осенним ветром. Матушка замешкалась, решая, куда направиться, затем повернула к побережью. Но пошла она не в порт — не хотелось видеть яхту Кая, одинокую, тоскующую по хозяину. Узкими и извилистыми улочками Припортового квартала она спустилась на набережную Русалок, с ее чугунными скамейками, кичливыми фонарями и ажурными беседками, увитыми отчаянно краснеющим девичьим виноградом, а с нее ступила прямо на влажный песок пляжа. Его широкая полоса чернела грудами мокрых водорослей, на край набегали сердитые волны, украшенные белыми барашками пены. Левее, на каменистом отроге, виднелся заброшенный маяк. Новый, оснащенный магическим негаснущим светильником, построили у входа в порт уже при Редьярде Третьем, а этот так и стоял покинутый, омываемый морем и оглаженный ладонями ветров, напоминая баклана, что готов сорваться со скалы вниз. Бруни часто ходила сюда в детстве, иногда одна, иногда с отцом. Они собирали ракушки на отмели и варили их в котелке на костре прямо на пляже, а еще пускали кораблики, выточенные Эдгаром. Отец следил за тем, как смешные лодчонки упрямо преодолевают прибой, и глаза его полнились грустью. Мореход скучал по своему морю. Как-то юная Бруни спросила его, почему он перестал ходить в плавание, а он ответил: «Море — тот же бог, которому нужно поклоняться и приносить жертвы. Однажды я понял, что вступил в возраст, в котором, если не остановиться — начнешь жертвовать своим будущим: женой, что еще не встретил, детьми, что пока не появились… И я остановился. Сошел на берег в Вишенроге, устроился на работу в дом ушедшего на покой капитана, с которым доводилось плавать. А потом на рынке познакомился с твоей мамой. Мы с ней поспорили о времени лова камбалы, выложенной на одном из прилавков. И я оказался прав. Кажется, — он засмеялся, — она обижается на меня за это до сих пор! Когда же у нас появилась ты, я понял, что просто не имею права вас покинуть, как бы море ни звало меня. Ведь ваше счастье куда важнее моей свободы». Тогда она не поняла его последних слов, а нынче они стучались в сердце, будто голодные птицы в окно зимой. Если бы она могла сделать Кая счастливым!
Матушка добралась до деревянных мостков, ведущих к маяку, села, свесив ноги, и плотнее укуталась в плащ. Ветер становился злым, кусачим, подвывал голодно, гоняя крачек над неспокойными волнами. А ведь всего пару дней назад синь неба и нежное солнце ласкали взор, и казалось: тихая прелесть природы никогда не сойдет на нет.
Она просидела, бездумно глядя на волны и горизонт, около часа. Сумочка, что лежала на коленях, ощутимо согревала, будто внутри нее находилась маленькая печка.
Скрип старых досок среди шума воды был почти не слышен, однако тот, кто приближался к Бруни сзади, явно желал, чтобы его заметили. Обернувшись на звук, она увидела Красное Лихо. Как и в последние их встречи, он был одет словно бродяга — в простую стеганую куртку, штаны, заправленные в невысокие сапоги, и черный плащ с капюшоном.
Оборотень сел рядом, подумав мгновение, откинул капюшон и стянул шнурок, стягивающий косу. Встряхнул головой, позволяя волосам рассыпаться по плечам. Матушка невольно залюбовалась темно-рыжим, почти красным, потоком, в котором не было ни единого седого волоса.
— Полковник, — поинтересовалась она, — зачем вы следите за мной?
Торхаш пожал плечами. Вытащил из кармана замшевый сверток и передал ей. В нем оказалась круглая шкатулка из светлого металла, удивительно легкая и настолько изящная, что казалось, в ее создании участвовали эльфы. Шкатулка была покрыта тончайшей резьбой, а крышка украшена полупрозрачным кабошоном красного оттенка. Но, как Матушка ни пыталась открыть вещицу — та не поддавалась. Промучившись несколько минут, она подняла растерянный взгляд на Лихая.
Тот сидел с закрытыми глазами, подставив лицо ветру. Крылья тонкого носа хищно подрагивали, будто оборотень ловил запахи с той стороны пролива — из Гаракена.
— Назови имя, маленькая хозяйка, — сказал он, не поворачиваясь и не поднимая век. — Коснись губами камня и произнеси его.
— Мое имя? — уточнила Матушка.
Лихай насмешливо покосился на нее оранжевым глазом. Сердце Бруни пропустило удар. Неужели Кай нашел возможность прислать весточку? Но какое имя она должна называть? То, что она шептала жаркими ночами, плавясь в объятиях крепких рук любимого, или то, что навсегда разбило их призрачное счастье? В один миг вспомнились голос и запах, тихий смех и хриплый шепот…
— Кай! — прошептала Бруни, прижавшись губами к холодному кабошону. — Мой Кай!
Камень потеплел. Вспыхнул ярко и тут же погас. Торхаш одобрительно кивнул:
— Открой!
Крышечка поднялась от одного касания пальца, будто была на пружинках. На дне шкатулки лежал сложенный вчетверо листок бумаги. Торопясь, Матушка развернула его и прочитала: «Родная, я скучаю по тебе!»
Сомнения, сожаления и страх отступили в небытие. Кай был рядом, обнимал Бруни и шептал, касаясь губами волос: «Я скучаю…»
— Какая чудесная вещь! — дрогнувшим голосом сказала она. — Спасибо, что принесли ее мне.
— Она называется Шепотом сердец — люди любят придумывать красивые, но глупые названия понравившимся вещам, — усмехнулся оборотень. — Шепотов всегда должна быть пара, иначе они не будут работать. Мой друг обнаружил один в сокровищнице еще до своего отъезда и взял с собой, а меня просил разыскать второй. Сегодня я наконец его нашел. Если ты захочешь ответить на письмо — положи свое в шкатулку, коснись камня губами и произнеси имя. Он получит его почти мгновенно.
Бруни гладила тонким пальцем покатый бочок шкатулки и улыбалась. А потом вдруг спросила:
— Полковник, а почему вы не участвуете в инспекции пограничных гарнизонов? Мне кажется, без вас она будет недостаточно успешной!
Торхаш, подняв брови, посмотрел на собеседницу. Матушка была совершенно серьезна. В серых глазах не отражалось ни тени иронии.
— Через три дня университет откроет двери для абитуриентов, — пояснил он, наконец. — Если бы я отправился на границу, не успел бы вернуться к открытию. Я воин, а не учитель и тем более не декан, но… если не я, то кто же?
Он одним движением вскочил на ноги.
— Позволь, теперь я тебя покину, маленькая хозяйка! Смотри не простудись.
Бруни улыбнулась, глядя на него снизу вверх. В голосе оборотня насмешка не звучала вовсе, зато ясно ощущалась… забота. Она провожала его глазами, пока он не покинул пляж, поднявшись на набережную. А потом вновь посмотрела на записку.
«Родная, я скучаю по тебе!»
— А я, — прошептала Матушка, глядя на горизонт, — пытаюсь тебя спасти…
* * *Брунгильда бродила по городу, покуда не стемнело. В Вишенроге располагалось несколько Домов магических орденов. Она зашла в каждый. Встреченные магистры в один голос твердили, что проклятие снять невозможно. Слушая их умные речи и все больше уставая от каждого сказанного слова, Матушка украдкой гладила чешую дракона, спрятанную в сумочку в качестве финального аргумента беседы, но не спешила с ней расставаться.
Выйдя из последнего Дома, Бруни устало опустилась на скамейку у входа. Надежда — живучий пламенный зверь, но и он, вспыхнув было после слов госпожи Поползень, начинал умирать, покрываясь пеплом тоски.
— Шла бы ты домой, девонька, — присел рядом старичок-привратник. — Скоро совсем стемнеет, негоже такой хорошенькой без провожатых бродить!
Бруни украдкой бросила взгляд на его руки — нет, не было на пальцах магистерских перстней-печаток, так любимых маститыми магами. Она тихонько вздохнула и… расплакалась.
— Дело, видать, серьезное, — растерялся старичок.
— Конечно, серье-е-езное, — всхлипнула Матушка, — раз никто из магистров мне помочь не может!
— На каждого магистра найдется архимагистр! — назидательно поднял палец привратник, погладил Бруни по макушке, как маленькую, и ушел в Дом, звеня подвешенными к поясу ключами.
— Дело, видать, серьезное, — растерялся старичок.
— Конечно, серье-е-езное, — всхлипнула Матушка, — раз никто из магистров мне помочь не может!
— На каждого магистра найдется архимагистр! — назидательно поднял палец привратник, погладил Бруни по макушке, как маленькую, и ушел в Дом, звеня подвешенными к поясу ключами.
Матушка отчаянно потерла глаза и посмотрела направо. Там возвышалась над городом башня Ласурского Архимагистра, выстроенная из серого мрамора с золотыми прожилками, которые светились в темноте, благодаря чему здание по ночам сияло, будто божий перст, направленный в небо, а в пасмурную погоду было видно с моря не хуже Вишенрогского маяка. Вот и сейчас на стенах оживало золото, порхало во все стороны быстрыми озорными ящерками.
Решительно высморкавшись, Бруни затолкала платочек в сумочку, запахнула плащ и, как бабочка, полетела к свету.
В огромной приемной, занимавшей весь первый этаж, она оробела от безлюдья и вида великолепных скульптур, явно сработанных мастерами-гномами, а также шикарной, украшенной драгоценными камнями люстры. Впрочем, сердитое покашливание, раздавшееся из-за огромного стола в дальнем конце зала, указывало на то, что она не совсем права насчет безлюдья. Матушка направилась туда, нервно прижимая к груди сумочку и боясь оступиться на полу, зеркалом отражавшем потолок.
— Ближе подойдите, — раздался скрипучий голос, когда она в нерешительности остановилась в некотором отдалении.
Бруни шагнула вперед и разглядела сидящего за столом гнома в синей мантии с золотыми звездами, которая смотрелась на нем банным халатом.
— Зачем вы пришли? — поинтересовался тот, глядя на нее поверх очков.
— Мне нужно поговорить с архимагистром, — твердо сказала Матушка. Пламенный зверь, надежда, толкал ее под руку лобастой головой, вынуждая быть мужественной. — По личному делу.
— Сегодня не приемный день! — отрезал гном и уткнулся в огромную книгу, лежащую перед ним и освещенную ярким светом магического светильника с изображением изрыгающего пламя дракона.
Стиснув зубы, Бруни вытащила из сумочки сверток, который носила с собой весь день, и положила прямо на открытые страницы.
— Прекратите хулиганничать! — возмутился гном.
Ткань распалась, открыв чешую, и свет в помещении померк. Внутри камня разгоралось сияние, отражаясь в зрачках опешившего гнома. Волнами, полными ласкового тепла, оно затопило помещение, заставив люстру погаснуть, а ее подвески — заговорить нежной апрельской капелью.
— Глазам не верю, Брутобрутт, — прозвенел чей-то голосок, — неужели настоящая?!
Гном сморгнул, неуклюже вывалился из кресла и низко поклонился, совсем скрывшись под столом. Матушка обернулась и увидела позади невысокую женщину. Та откинула капюшон голубого бархатного плаща. Ее светлые волосы в нарушение традиций были коротко подстрижены, а огромные синие глаза смотрели на Бруни с неподдельным интересом.
— Моя госпожа, — гном выкатился из-за стола, непрерывно кланяясь. — Девушка заявила, что хочет поговорить с архимагистром по личному делу и принесла этот… — он запнулся, — …камень.
— Да брось, Брут, — усмехнулась женщина, становясь на мгновение старше, — мы оба знаем, что это вовсе не камень. И, раз девушка принесла его нам — ей тоже об этом известно! — Незнакомка посмотрела на Бруни. — Не так ли, дорогая?
Матушка кивнула.
— Возьми чешую и следуй за мной, — приказала синеглазка. — Брут, организуй нам чего-нибудь горячего и сладкого! На улице такой ветер!
— Конечно, — пробормотал тот, косясь на гостью, прятавшую волшебный свет в складки замши.
Незнакомка отошла от стола. В ее движениях проглядывалась страстность целеустремленной натуры. Матушка, насмотревшаяся за годы работы в трактире на самые разные характеры, невольно позавидовала спутнице: такая — хотя с виду хрупка, как эльфийка, — коли ей что понадобится, не остановится и перед самим Аркаешем. Толкнет плечом, проходя мимо, и взглядом не удостоит!
Женщина обернулась:
— Подойди сюда.
Когда Бруни остановилась перед ней на расстоянии шага, добавила:
— Встань вплотную ко мне, глупышка. Иначе портал не перенесет нас одновременно.
— Портал? — испугалась Матушка.
— Портал, — улыбаясь, кивнула незнакомка на плитки пола, складывающиеся в этом месте в странный, заметный орнамент, который неожиданно стал объемным и слился в пеструю воронку.
Бруни провалилась вниз, даже не успев вскрикнуть. Спустя вздох она оказалась в большой круглой комнате с огромными окнами вместо стен.
Она ахнула, позабыв о собственном страхе, и приникла к стеклу. Вишенрог лежал перед ней, как на ладони, огромной морской звездой, светящейся на черном песке ночи. От моря исходило зеленоватое сияние — это луна сыпала на него мерцающую пыльцу, выглядывая сквозь облака.
— Красиво, да? — произнесла незнакомка, останавливаясь рядом.
Она избавилась от плаща и оказалась одетой в коричневый бархатный мужской костюм: короткий камзол и обтягивающие штаны, заправленные в высокие сапоги. Из-за ворота и рукавов камзола выглядывали белопенные кружева.
— Люблю Вишенрог с детства, — продолжала она. — Я родилась в Припортовом квартале, а ты?
— А я — в квартале Мастеровых, — осмелев, призналась Бруни. — У меня семейное дело. Трактир «У Матушки Бруни».
— «У Матушки Бруни»? — с изумлением переспросила синеглазка и сказала, кажется, самой себе: — О как! Что ж, проходи, садись за стол, Матушка Бруни. Выпьем чаю. Обожаю гномские печенюшки с грибами, а Бруттобрут печет их просто великолепно!
Гном — будто ждал, пока произнесут его имя, — появился на портальных плитках, ловко удерживая уставленный посудой поднос. Бруни повела носом — запах гномских печенюшек оказался необычным, но привлекательным. «Вот бы узнать рецепт!» — мимолетно подумала она и тут же забыла об этом. Гном составил посуду на столик у одного из окон, разлил чай по чашкам и покинул комнату, напоследок бросив на Матушку испытующий взгляд.
— Итак, — произнесла незнакомка, изящно удерживая чашечку и дуя на горячий напиток, — зачем тебе понадобилась встреча с архимагистром? И что ты хотела сделать при помощи… — она кивнула на сверток, который Бруни так и не выпустила из рук, — …этого?
Матушка качнула головой.
— Простите, госпожа, боюсь, мне поможет только архимагистр. Я была сегодня во всех магических Домах, и ни один из магистров не смог решить мою проблему.
— Интересные, однако, проблемы у владелиц трактиров, — заметила незнакомка и резко поставила чашку на блюдце. — Ты хотела видеть меня — рассказывай!
— А… — сказала Бруни, догадавшись о том, кого видит перед собой. — Вы… Э-э-э… Ой!
— Ох, эх, ух и ах, — глубокомысленно добавила синеглазка. — Что там еще у нас есть? Хоп, гномье «хусним» и эльфийское «идэн-на-хой»! Девочка, я трачу на тебя свое личное время, понимаешь?
— Понимаю, — покраснела Бруни, — простите меня. Я…
И она, уже в который раз за этот день, рассказала о проклятии все, что знала. Синеглазая архимагистр слушала молча, качала ногой, затянутой в изящно сшитый сапожок, иногда принималась гонять под потолком магических светлячков или смотрела в сторону моря, и тогда ее глаза, как и оно, полнились тьмой.
— Я отдам чешую, если вы мне поможете его спасти, — тихо сказала Матушка в довершение рассказа. — Подарю.
Архимагистр взяла чешую в руки. Положив на одну ладонь, накрыла другой и опустила веки, будто прислушивалась к безмолвному голосу, поющему чудесные песни. На ее розовых губах расцвела восхищенная улыбка.
— Откуда это у тебя? — поинтересовалась она, открыв глаза и пристально глядя на Бруни.
Матушка сморгнула: ей показалось, что зрачки собеседницы светятся в полумраке комнаты.
— Это подарок друга. На день рождения.
— От чистого сердца! — заметила архимагистр.
Напоследок пробежав тонкими пальцами по гладкому бочку чешуи, с сожалением завернула ее в ткань и… положила сверток на колени Матушке.
— Значит, тебя зовут Бруни… А меня — Ники, — неожиданно сказала она. — Ники Никорин. Как и в тебе, во мне нет ни капли благородной крови, а мой отец ходил под парусом обычным матросом и сгинул в море, когда мне было пять. Называй меня просто Ники, договорились?
— Договорились… Ники, — кивнула Матушка. У нее прихватило сердце — оттого, что сверток вернулся к ней.
— Твоя плата щедра, но не для этого случая, — заметила архимагистр Никорин и, встав, подошла к самому стеклу. Прижалась к нему лбом.
Бруни с болью смотрела ей вслед. Ей и своей последней надежде.
— Не сверли меня взглядом, — не оборачиваясь, сказала Ники. — Ты разрываешь мне сердце. Я пытаюсь вспомнить одну забытую легенду… Знаешь, — порывисто обернулась она через несколько минут, — коли Пресветлая будет благосклонна к тебе, найдется тот, кто сумеет помочь!