— Хочу показать тебе, кого ты сейчас пытаешься спасти в моем лице, — продолжал между тем Турмалин. — Я расскажу тебе об одном… пусть будет маг, хорошо! Он жил на рассвете времен, когда зимы растягивались на десятилетия, а мир сочился волшебством, как зрелый плод соком. И терпеть не мог людей! Удивлялся, отчего боги возятся с такой мелочью, тратя на них мудрость и силы. Однажды встретив Индари…
Бруни вскинула на него изумленный взгляд, заметив который, Григо кивнул и продолжал, как ни в чем не бывало:
— …маг поделился с ней своими мыслями, а в довершение всего предложил уничтожить людей, чтобы не тратить на них драгоценное время. Богиня внимательно выслушала его и ответила так: «Не считай себя венцом творения! Мы не очень довольны тем, какими получились люди, но и среди них встречаются пылающие сердца и светлые души». Маг заспорил. Разгоряченный ее отказом, не выбирал слов и был груб в выражениях. И чем сильнее он злился, тем спокойнее и прекраснее становилась Богиня. В конце концов она улыбнулась. «Гордецов следует учить… — сказала она. — Поживи среди людей, поживи как люди, а после этого мы встретимся и поговорим, так ли плохи и ничтожны все они, как ты утверждаешь!»
Матушка затаила дыхание, наблюдая за Григо, который стиснул руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
— И Пресветлая отобрала его силу, оставив ему, как напоминание о былом могуществе, возможность рисовать призраков прошлого и… исполнить одно человеческое желание, — завершил он свой рассказ, с болью взглянув на Бруни. — Ты пришла за помощью к тому, кто хотел истребить твоих предков. Женщин, стариков, детей… ВСЕХ! Ты все еще хочешь, чтобы я помог тебе?
Матушка едва заметно кивнула. В эту минуту она отчаянно жалела Григо, Кая и себя саму и затруднилась бы сказать, кого больше.
— Боги не столь мудры, сколько коварны, — вздохнув, вновь заговорил старик. — Исполни я желание человека, назначенное Пресветлой, сила вернулась бы ко мне, но…
Турмалин поднялся и прошелся по комнате, кончиками пальцев касаясь низкого потолка, стен, мебели. Откинул штору, выглянул на улицу, зябко поежился. Огонек оплывающей свечи заколыхался от сквозняков, тут же дунувших в оконные щели. Тени, притаившиеся в углах комнаты, ожили, посмотрели в лицо Бруни страшными пустыми глазами, потянули к ней крючковатые пальцы…
Григо вернулся к кровати, сел. Глаза у него были пусты, словно он сам стал бесплотной тенью:
— …оно оказалось невыполнимо!
— Что это за желание? — страшась ответа, все же спросила Матушка.
И старик тихо ответил:
— Желание человека отдать свое счастье за счастье другого…
* * *К ночи сильно похолодало. Камни покрылись изморозью, лужи сковал тонкий ледок. Бруни, кляня слабость и дурноту, брела домой, стараясь не наступать на обманчиво блестящий предвестник зимы: или провалишься ботинком в лужу подо льдом, или, не приведи Пресветлая, поскользнешься и крепко приложишься чем-нибудь полезным о мостовую.
Народу на улицах было немного. Большинство торопилось домой, особенно не глядя по сторонам и вожделея тепла очага и кружек с горячими напитками. Один из прохожих грубо толкнул Матушку плечом. Она едва не упала. Сердито обернувшись, разглядела фигуру высокого и сутулого мужчины, чуть повернувшего голову в ее сторону. В безмолвном жесте было нечто угрожающее и знакомое: сочетание явно не в пользу молодой женщины на темной городской улице. Судорожно вздохнув, Бруни ускорила шаг, затем побежала, спиной ощущая явный интерес незнакомца, еще не слыша его вкрадчивых шагов, но с ужасом догадываясь, что он двинулся следом.
Он настиг ее на совершенно пустой улице Колокольчиков, грубо развернул, толкнул в подворотню и прижал к стене, шаря по телу руками. Навалился, дыша в лицо недавно съеденным ужином. Вырвал сумочку, взвесил на ладони, не глядя сунул на пазуху. И вновь навис, недобро улыбаясь.
— Ну что, узнала меня, маленькая сучка? И где же твой щенок сейчас? Что же он не заступается за тебя? Ведь не заступается, нет? — он огляделся, будто ожидая увидеть вокруг толпу. — Люди, ау? Где пес? Нету пса! А это значит…
Слабый свет, попадающий в подворотню с улицы, выхватил скуластое лицо с высокими надбровными дугами и залысинами. Бруни узнала его. Это был тот самый вор, что украл кошель вдовы старика Рашписа, а потом чуть не попался страже в трактире, но ушел оттуда благодаря доброте хозяйки.
— Забирай сумочку и уходи, — сказала Матушка, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Разве ты не должен мне свободу?
— Благородная, да? — съязвил вор. — Надо же, она второй раз меня отпускает! А, может быть, — он придвинулся ближе, и Бруни ощутила его елозящие бедра на своих, — я не хочу уходить!
Матушке было страшно, очень страшно. И самое плохое — она не знала, что сказать человеку, в котором не осталось ни совести, ни чести… Хотя, быть может, их никогда и не было.
— Пожалуйста… — тихо попросила она, упираясь ладонями ему в грудь и пытаясь оттолкнуть, — прошу тебя, отпусти…
Сердце заходилось паникой. Этот мертвенный свет, черные стены, будто провалы в реальности. Это кривящееся похотливой ухмылкой лицо и… холод металла, коснувшегося кожи. Бруни замерла.
— Испугалась, сучка? — прошипел вор, держа руку с кинжалом у ее живота. — Сейчас я все решаю, а не ты! И я… оставлю тебя в живых! Но сначала ты сделаешь все, что прикажу!
— Нет! — вскинулась она.
И завизжала от неожиданности и испуга, увидев безмолвно подходящую к нему со спины тень с горящими глазами. В то же мгновенье вор с воплем повалился на землю, перехваченный за ноги зверем, больше всего похожим на огромного лиса. Его великолепная красно-рыжая шерсть переливалась с одного бока от света уличных фонарей, словно волшебная, а с другого — казалась черно-бурой, как у медведя. Уши, пасть и глаза были обметаны черным, будто подкрашены, а пышный хвост натянулся струной, напряженно подрагивая черным кончиком.
Зверь разжал челюсти, лапой отшвырнул кинжал в сторону, наклонил острую морду к человеческому горлу. Шумно втянул ноздрями воздух… Бруни затаила дыхание. Оборотень поднял на нее янтарные глазищи, и она могла поклясться, что увидела в них насмешку. Этот взгляд словно пустил ранее застывшие минуты вскачь: Матушка вновь услышала звуки и почувствовала запахи, а еще… холод намокшей ткани. Она посмотрела на платье, начавшее пропитываться кровью, осторожно отогнула обрывок ткани и обнаружила глубокий порез на животе.
Шагнула к обидчику, опустилась на колени рядом, пошарила у него за пазухой. Тот не шевелился, сраженный ужасом: вид пасти, полной острейших белых зубов, никаким другим мыслям, кроме как о смерти, не способствовал.
Бруни вытащила сумочку, достала оттуда платок и зажала рану. Смущаясь, погладила лиса между ушами. Тот передернул холкой и наморщил нос, будто беззвучно затрясся от смеха. А затем потрусил прочь, не забывая оглядываться на Матушку. Вора он тащил, держа за одну ногу. Тот тихо стонал, опасаясь повышать голос: фатальное зрелище в виде звериной пасти все еще стояло у него перед глазами.
У Дома квартального околотка зверь остановился и выжидающе посмотрел на Бруни.
— Что? — растерялась она. — Что я должна делать? Постучать?
Лис тяжело вздохнул и уронил свою ношу. Матушка, с опаской переступив через нее, взялась за дверной молоток. Позади неожиданно раздался хруст и истошный вопль. Она обернулась и увидела исчезающего в темноте оборотня. Вор с воем катался по мостовой. Перед уходом зверь перекусил ему ногу…
* * *Спустя час Бруни все еще сидела в околотке. Точнее, лежала: Йен Макхолен, выслушав ее рассказ, пригласил местного целителя, а после проведенных стареньким магом процедур по заживлению раны и заодно лечению лихорадки уложил пострадавшую на диванчик в своем кабинете и накрыл одеялом. Ждали приезда квартального следователя для передачи ему арестованного. Его вина не оставляла сомнений: репутация Бруни и ее рана, а также найденный стражником в подворотне кинжал были достаточными доказательствами преступления. Но, поскольку следователь захотел лично переговорить с потерпевшей, сержант Макхолен попросил Матушку задержаться.
Она почти уснула, когда следователь прибыл. Им оказался щуплый мужчина с недовольным лицом и маленькими усиками под носом, которые делали его похожим на зайца. Было видно, что его недавно разбудили, поскольку он щурился и помаргивал на Бруни так же сонно, как и она на него.
— Вот, ваше превосходительство, — принялся перечислять сержант, — здесь у нас, значит, пострадавшая, а тут — орудие нападения.
— А арестованный, полагаю, там? — насмешливо спросил следователь, махнув рукой на лестницу, ведущую из предбанника в подвал.
— Так точно! — энергично кивнул Бычок. — С ним сейчас возится целитель.
— Так точно! — энергично кивнул Бычок. — С ним сейчас возится целитель.
— Это вы его так? — поинтересовался следователь.
— Это я, — раздался голос из двери.
Бруни вскинулась. Лихай стоял на пороге, одетый в обычную одежду, но с одного взгляда на него становилось ясно, что он — не гражданское лицо.
— Торхаш, — проворчал следователь. — Как же, как же… Сколько полных лун мы не виделись?
Тот шагнул в комнату. Подойдя к Бруни, тронул ее лоб горячей ладонью. Переставил стул так, чтобы сидеть рядом с ней и, не напрягаясь, наблюдать за следователем, который, заложив руки за спину, задумчиво прохаживался по тесной комнатушке.
— Разве это имеет значение? — спросил Лихо. Лицо его оставалось бесстрастным. — Лайло, когда вы уже займетесь протоколом? Бедной девушке давно пора домой.
— А что бедная девушка делала на улице так поздно? — развернувшись, поинтересовался тот.
Полковник, приподняв брови, тоже воззрился на нее.
— Навещала заболевшего друга, — честно призналась Матушка. — Засиделись допоздна.
Макхолен осуждающе покачал головой и вышел в караульную.
— Имя друга, адрес проживания? — продолжал допрос следователь.
— Разве это имеет значение? — повторил оборотень. — Вы занимаетесь нападением на молодую женщину, с причинением ей телесных повреждений и попыткой изнасилования, или собираете компромат?
С минуту следователь изучал его взглядом, будто алхимик, потрошащий лягушку, а затем размашисто сел за стол и, достав из верхнего ящика лист бумаги, чернильницу и перо, принялся заполнять протокол.
Послышались шаркающие шаги, звон ключей и скрип двери. Старичок-целитель, тяжело дыша, переступил порог комнаты и устало сел на стул у стены.
— Сложный перелом, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд следователя. — Бедняга больше не побегает, ему теперь только ковылять. Ну, хорошо хоть жив остался!
Лайло посмотрел на полковника.
— Ублюдок пытался убить честную горожанку, — пожал плечами Торхаш. — Защита граждан Ласурии — обязанность каждого королевского гвардейца.
— Ой! — громко произнес целитель, разглядев говорившего. Торопливо поднялся, кидая на него испуганные взгляды. — Я, пожалуй, пойду! Отчет пришлю вам завтра.
— Вы позволите, — дождавшись, пока следователь закончит с протоколом, спросил Лихо таким тоном, будто приказывал, а не просил, — я отведу девушку домой? Во избежание, так сказать…
Тот, кивнув, протянул бумагу Бруни.
— Читайте, подписывайте и идите.
После вмешательства целителя Матушка чувствовала себя лучше, чем утром. Даже затянувшийся, но до сих пор ноющий порез на животе особенно не беспокоил. Однако, едва она принялась читать, голова закружилась, а буквы запрыгали по листу. Полковник отобрал у нее бумагу, прочитал, кивнул.
— Все верно. Подписывай, маленькая хозяйка!
Во взгляде Лайло промелькнуло удивление.
Матушка кое-как расписалась, плотно запахнула плащ, стремясь скрыть изуродованное платье. Когда они выходили, следователь окликнул ее спутника. Тот обернулся, будто ждал этого. С мгновение оба меряли друг друга взглядами, и Бруни не могла отделаться от ощущения, что их мысли в эту минуту об одном и том же. А затем Лайло спросил:
— Так ничего и не выяснили с тех пор?
Лицо оборотня потемнело. Он резко мотнул головой и молча вышел. Прошел караульную, рывком распахнул дверь на улицу и лишь здесь остановился, с шумом втягивая воздух точеными ноздрями.
Впервые увидев его в таком состоянии, Матушка ужасно испугалась. Несмотря на всю неоднозначность характера, Лихай Торхаш Красное Лихо стал для нее незыблемой истиной бытия, такой же, как небо или океан. А сейчас он дрожал, словно готовая вот-вот порваться струна.
Поколебавшись, Бруни робко положила ладонь ему на плечо и… впервые назвала по имени:
— Лихай…
На его скулах заиграли желваки, так крепко он сцепил челюсти. Не разжимая их, он ответил сквозь стиснутые зубы:
— Дай… мне… минуту…
Не решаясь отнять руку, Бруни принялась тихонько гладить его по рукаву куртки. Ей показалось, что его мышцы, ясно ощутимые под тканью, словно отлиты из стали.
Лихай наконец расслабился. Перевел на нее взгляд и невесело поинтересовался:
— Испугалась, маленькая хозяйка, однако ни о чем не спросила… Почему?
Матушка пожала плечами. У каждого должен быть выбор, с кем делиться своими тайнами и делиться ли вообще…
На морозном воздухе ее вновь начало знобить. Заметив это, оборотень быстрым шагом направился за угол, кинув через плечо:
— Жди здесь!
А через минуту на освещенном пятачке перед околотком появился рыжий зверь. Выразительно кивнул на спину и улегся на землю, ожидая, пока Бруни сядет на него верхом. Когда он поднялся, Матушка охнула и невольно засмеялась, цепляясь за густую шерсть. Оборотень подкинул ее, устраивая поудобнее, и неспешно потрусил прочь. От его широкой, как скамья, спины веяло жаром. Для Бруни это оказалось очень кстати. Пригревшись, она разглядывала блестящие в свете фонарей редкие снежинки и размышляла о том, что когда-нибудь Красному Лихо захочется самому рассказать о произошедшем в давние времена между ним и следователем Лайло. И тогда он поведает об этом ей — лучшему слушателю и… своему другу. И о чем бы ни был этот рассказ, на сердце у нее станет тепло от его откровенности.
* * *Торхаш, проводив Матушку до двери, заходить не пожелал. Выразительно посмотрев на обрывок ее платья, выглядывающий между полами плаща, скрылся в темноте. Бруни плотно его запахнула, и никто из домашних ничего не заметил, кроме бледности лица и испарины, вообще-то свойственных болящим.
Когда утихла суматоха, вызванная ее возвращением, когда она кое-как объяснила долгое отсутствие желанием остудить пылающую жаром голову на свежем ветре, когда наконец выпроводила из своей комнаты всех, включая Ваниллу, всерьез настроенную вновь натереть подругу гусиным жиром и просидеть до утра, держа ладонь у нее на лбу, чтобы контролировать жар, — уже близился рассвет. Матушка подозревала, что Ванилька не просто беспокоится о ее здоровье, но желает узнать истинную причину долгого отсутствия, однако говорить об этом с кем бы то ни было оказалась не готова. Решив, что появление солнца у горизонта расставит все по своим местам, а возможно, навсегда разделит жизнь на сейчас и тогда, здесь и там, Бруни затопила печь, кинула одеяло на пол и прилегла у открытой дверцы, глядя в огонь. Поленца пыхали дымком с едва уловимым запахом яблок и изредка стреляли искрами, напоминавшими небесные рисунки свадебного фейерверка. Она и сама не заметила, как уснула. Побежала под ногами давно заросшая лесная тропка, которой кланялись растущие по обочинам кустики дикой земляники: крупной, зрелой, пахучей. Матушка уже набрала целую горсть, радуясь вкусу и аромату ягод, будто старым знакомым, как вдруг мимо стремительно пронеслась черная лань. На мгновение Бруни разглядела блестящий, подобный крупной сливе глаз, подернутый страхом. Под сенью леса зазвучали охотничий рог, крики загонщиков и лай собак. Королевская охота летела, заставляя все живое прятаться или убираться восвояси. Матушка отступила с тропы, стремясь скрыться, и неожиданно оказалась на заболоченной лужайке. Шум прошел левее, а здесь было тихо, лишь пересвистывались птицы в верхушках стоящих кругом деревьев да стонала сквозь стиснутые зубы молодая черноволосая женщина, которую держал на руках светловолосый красавец, на чьем челе посверкивала алмазными зубцами корона.
Стрела угодила незнакомке в левое плечо.
— Послушай, прости… — с искренним раскаянием говорил блондин, — я не хотел… не думал…
— Вырви… ее… — тяжело дыша, попросила женщина. — Давай!
Блондин положил ее на траву, встал рядом на колени. Протянул ей охотничий нож ручкой вперед.
— Зажми зубами. Будет больно.
Она посмотрела на него так насмешливо, что он закашлялся. Убрал нож в ножны, взялся за стрелу.
И тут незнакомка запела. Негромко, непонятно, но у Бруни от ее слов, подобных вою ветра, побежали мурашки по коже. Поплыли деревья, будто двинулись с места в хоровод, закружились, взметывая глянцевые ладони листьев. Женский крик поднялся к небу вместе с песней, спугнул птиц, заставил суматошно метаться по небу, отчего оно потемнело, как перед грозой…
Матушка испуганно закрыла лицо ладонями, а когда открыла, обнаружила себя на берегу лесной заводи. На воде на огромных листьях лежали кувшинки-царевны в окружении свиты голосистых лягушек, ивы полоскали косы в воде. Высокое безоблачное небо, едва проглядывающее сквозь густые кроны деревьев, ласточки исчиркали непонятными символами.
На пригорке, щедро покрытом россыпью солнечных пятен, словно нос веснушками, обнимались двое, позабыв обо всем на свете.