Адам Смит рассматривал общество как большую дружную семью. Взору Рикардо предстали враждующие друг с другом лагеря, и вряд ли этому стоит удивляться. За сорок лет, прошедших с момента выхода "Богатства народов", в Англии оформились две соперничающие группировки. Лишь недавно появившиеся на сцене промышленники, занятые заботами о своих фабриках и борьбой за представительство в парламенте, противостояли могучим землевладельцам - богатым, влиятельным представителям аристократии, с возмущением взиравшим на нахальных нуворишей.
Помещиков раздражало вовсе не то, что капиталисты зарабатывали много денег. Дело было в том, что они имели наглость утверждать, будто существовавшие цены на еду слишком высоки. Если во времена Смита Англия была экспортером зерна, то уже очень скоро ей пришлось перейти к закупкам продовольствия за рубежом. Доктор Прайс мог бормотать все, что приходило ему в голову, - в реальности же рост населения страны привел к превышению спроса на зерно над его предложением, а затем и увеличению цены вчетверо. Вместе с ценами росли и прибыли в сельском хозяйстве. Так, на одной из ферм в шотландском графстве Ист-Лотиан прибыли вкупе с рентными поступлениями составили 56% от вложенных средств; владелец одного вполне среднего по тем. временам участка земли в триста акров получил 88 фунтов прибыли в 1790 году, 121 фунт - в 1803-м и 160 фунтов - десять лет спустя[57]. Исследователи соглашались в том, что в целом по стране рента как минимум удвоилась за прошедшие двадцать-двадцать пять лет.
Стоило цене на злаки подскочить, как предприимчивые купцы начали привозить пшено и кукурузу из-за границы. Конечно, землевладельцы были вовсе не рады подобному развитию событий. Сельское хозяйство не просто составляло основу жизни аристократов - оно приносило им деньги, и деньги большие. Проживавший в поместье Ривзби в графстве Линкольншир сэр Джозеф Бэнкс, к примеру, оборудовал две комнаты под собственный рабочий кабинет, разгородил их огнеупорной стеной и железной дверью и был чрезвычайно горд тем фактом, что для аккуратной классификации всех относившихся к делам фермы бумаг понадобилось сто пятьдесят шесть ящиков. Этот и подобные ему землевладельцы жили на своей земле и любили ее, каждодневно встречались с арендаторами и посещали собрания, где обсуждались севооборот и достоинства различных удобрений, но ни на долю секунды не забывали, что их богатство прежде всего зависит от цены, по которой урожай удастся продать.
Именно поэтому они не желали мириться с потоком дешевого зарубежного зерна. К счастью для помещиков, они имели доступ ко всем рычагам, необходимыми для борьбы с этой напастью. Располагая необходимым парламентским большинством, они возвели вокруг своего зерна несокрушимую стену протекционистских мер. Так, были приняты хлебные законы, облагавшие ввозимое зерно гибкой пошлиной, которая росла всякий раз, как зарубежная цена опускалась. По сути, был установлен нижний порог цены, и он навсегда закрывал английский рынок для дешевого зерна.
К 1813 году ситуация вышла из-под контроля. Скудные урожаи пришлись на годы войны с Наполеоном, и результатом явились цены, до того наблюдавшиеся только в периоды голода. Зерно продавалось по 117 шиллингов за квартер, то есть бушель стоил около 14 шиллингов[58]. Таким образом, ради покупки одного бушеля зерна рабочему нужно было трудиться две недели (вот для сравнения пример из истории: наиболее высокая цена американского зерна в период до 1970-х годов наблюдалась в 1920 году, когда бушель зерна стоил 3,5 доллара при среднем недельном заработке в 26 долларов).
Очевидно, цена зерна превышала все разумные пределы, и скорейшее решение этого вопроса было критически важно для судьбы всей страны. Парламент внимательно изучил ситуацию и пришел к выводу, что пошлина на ввозимое зерно должна стать еще больше! По замыслу авторов предложения, немедленный рост цен будет стимулировать производство английского зерна в долгосрочном периоде.
Для промышленников этот удар был слишком тяжелым. В отличие от собственников земли, они нуждались в дешевом зерне, ведь цена еды во многом определяла вознаграждение за нанимаемый ими труд. Иными словами, предпринимателями двигало вовсе не человеколюбие. Выступая в парламенте, влиятельный лондонский банкир Александр Бэринг утверждал, "что работники в этом вопросе совершенно не заинтересованы - они получат корку хлеба и при цене в 84 шиллинга за квартер, и в том случае, если она поднимется до 105 шиллингов"[59]. Конечно, Бэринг имел в виду, что, независимо от цены хлеба, обычный трудяга получит денег ровно столько, сколько хватит на горбушку - и ни пенсом больше. Но с точки зрения тех, кто выплачивал вознаграждение за труд и охотился за прибылью, дешевым или дорогим будет зерно - и рабочая сила, - имело огромное значение.
Предприниматели сплотились в целях защиты своих интересов; в парламент хлынул поток петиций, какого он никогда прежде не видел. Ввиду ситуации в стране принятие новых, более жестоких хлебных законов без дальнейшего обсуждения показалось парламентариям нецелесообразным. В обеих палатах парламента были созданы соответствующие комиссии, и об этом вопросе на время забыли. К счастью, следующий год принес поражение Наполеону, а с ним и падение цен на зерновые до приемлемого уровня. Все же о политическом могуществе землевладельцев говорит хотя бы тот факт, что до полной отмены хлебных законов пройдет еще тридцать лет. Только после этого дешевое зерно смогло беспрепятственно поступать на английский рынок.
Вряд ли сложно понять, почему писавший в разгар кризиса Давид Рикардо видел экономику в ином, куда более пессимистичном свете, чем Адам Смит. Смотря на мир, последний обращал внимание лишь на согласованность его действий; от взора Рикардо не могло скрыться жестокое противостояние. Автор "Богатства народов" имел все основания полагать, что каждый может получить от щедрот великодушного провидения; творивший около полувека спустя любопытный биржевик не только видел, что общество разделено на воюющие группы, но и прекрасно понимал, что заслуживший победу в этой борьбе трудолюбивый капиталист на деле обречен на поражение. Рикардо был убежден: если тот не ослабит свою хватку и цена на зерно не опустится, землевладелец будет пожинать плоды прогресса в одиночку.
"Интересы землевладельцев постоянно противоположны интересам всякого другого класса общества"[60], - написал он в 1815 году, и это недвусмысленное утверждение превратило необъявленную войну в ключевое политическое сражение, сопровождавшее развитие рыночной системы. Декларация сторонами своих намерений уничтожила последнюю слабую надежду на то, что наш мир все-таки может быть лучшим из всех возможных миров. Стало ясно: если он и не утонет в Мальтусовом болоте, то неминуемо сорвется с движущейся лестницы Рикардо и разлетится на мелкие кусочки.
Глубокие и порождающие тревогу идеи мрачного священника и скептически настроенного биржевика требуют более подробного рассмотрения. Но прежде давайте познакомимся с самими героями.
Трудно представить себе двух людей, чьи воспитание и деятельность отличались бы сильнее. Как мы знаем, Мальтус приходился сыном эксцентрику из верхушки английского среднего класса; отец Рикардо, еврей-банкир, был вынужден уехать из Голландии. Мальтус с самого начала под руководством отца готовился к поступлению в университет (один из его учителей выразил пожелание, чтобы французские революционеры захватили Англию, и за это угодил в тюрьму); Рикардо уже в четырнадцать лет начал участвовать в отцовском деле. Мальтус провел свою жизнь за академическими исследованиями, он стал первым профессиональным экономистом и преподавал свою науку молодым директорам Ост-Индской компании в основанном ею колледже в Хейлибери. В двадцать два года Рикардо уже имел собственное дело. Мальтус никогда не был обеспеченным человеком, в то время как обладавший начальным капиталом в 800 фунтов Рикардо к двадцати шести годам обрел финансовую независимость, а в сорок два отошел от активной деятельности с состоянием, по разным оценкам, от 500 тысяч до 1 миллиона 600 тысяч фунтов.
Тем более удивительно, что воспитанный в академической среде Мальтус интересовался реальными фактами, тогда как практичного Рикардо занимала теория. Если бизнесмена заботили лишь невидимые "законы", то профессора волновало, насколько эти законы согласуются с картиной, которая открывалась его взору. Наконец, последнее противоречие: получавший весьма скромный доход Мальтус встал на защиту состоятельных землевладельцев, а богатый Рикардо, который позднее и сам стал помещиком, всячески боролся против их интересов.
Различиями в воспитании, образовании и жизненном пути все не обошлось - взгляды двух мыслителей оказали очень разное воздействие на публику. Что касается бедняги Мальтуса, то, по словам его биографа Джеймса Бонара, "ни на одного другого деятеля той эпохи не выливался такой поток оскорблений. Сам Бонапарт считался меньшим врагом человечества. Мальтус имел наглость защищать оспу, рабство и детоубийство; он осуждал столовые для бездомных, ранние браки и пожертвования на содержания церковных приходов и был настолько "бесстыжим, что женился после всех сделанных им заявлений о порочности брака"... С самого начала Мальтус оказался в центре внимания. Шквал критики не затихал на протяжении тридцати лет"[61].
Тем более удивительно, что воспитанный в академической среде Мальтус интересовался реальными фактами, тогда как практичного Рикардо занимала теория. Если бизнесмена заботили лишь невидимые "законы", то профессора волновало, насколько эти законы согласуются с картиной, которая открывалась его взору. Наконец, последнее противоречие: получавший весьма скромный доход Мальтус встал на защиту состоятельных землевладельцев, а богатый Рикардо, который позднее и сам стал помещиком, всячески боролся против их интересов.
Различиями в воспитании, образовании и жизненном пути все не обошлось - взгляды двух мыслителей оказали очень разное воздействие на публику. Что касается бедняги Мальтуса, то, по словам его биографа Джеймса Бонара, "ни на одного другого деятеля той эпохи не выливался такой поток оскорблений. Сам Бонапарт считался меньшим врагом человечества. Мальтус имел наглость защищать оспу, рабство и детоубийство; он осуждал столовые для бездомных, ранние браки и пожертвования на содержания церковных приходов и был настолько "бесстыжим, что женился после всех сделанных им заявлений о порочности брака"... С самого начала Мальтус оказался в центре внимания. Шквал критики не затихал на протяжении тридцати лет"[61].
Чего еще мог ожидать человек, призывавший мир к "нравственному ограничению"? По меркам того времени Мальтус не был блюстителем морали, но и на людоеда он походил едва ли. Чистая правда, что он призывал прекратить помощь бедным и выступал против проектов постройки жилья для рабочих. Но за всем этим стояли искренние переживания за судьбу беднейших членов нашего общества. И это не говоря о том, что идеи Мальтуса составляли разительный контраст с мнением отдельных мыслителей того времени, которые считали, что бедным надо было бы разрешить спокойно умирать на улицах.
Иными словами, позиция Мальтуса была не столько бессердечной, сколько на удивление логичной. Если, согласно его теории, главные беды мира связаны со слишком большим количеством населявших его людей, то любое поощрение "ранней привязанности"[62] лишь усугубляет положение человечества. Конечно, если человек "не нашел своего места за щедрым столом природы", его можно поддерживать на плаву с помощью благотворительности, но поскольку в этом случае он заведет потомство, на поверку благотворительность оказывается замаскированной жестокостью.
Увы, логичность вовсе не всегда приносит популярность, и решившийся обратить свое внимание на темные стороны нашей жизни вряд ли может рассчитывать на одобрение общества. Наверное, ни одна теория еще не встречала такого единодушного порицания: к примеру, Годвин объявил, что "мистер Мальтус, очевидно, пишет лишь затем, чтобы показать пагубность заблуждений тех, кто принял близко к сердцу мои рассуждения о заметных и необходимых улучшениях в судьбе человечества"[63]. Понятно, что в глазах многих Мальтус переступил грань дозволенного.
Рикардо же, напротив, уже с ранних лет был любимцем фортуны. Иудей по рождению, он поссорился с семьей и стал унитарием ради женитьбы на хорошенькой девушке из квакеров; во времена, когда толерантность не была нормой - его отец, в частности, вел свою биржевую деятельность в специально отгороженном Еврейском уголке, - Рикардо сумел занять высокое положение в обществе и заслужить уважение многих людей. Позднее,уже в бытность свою членом палаты общин, он получал приглашения выступить от обеих главных партий. Как он сам говорил, "я при всем желании не смогу передать, какой ужас охватывает меня при звуках собственного голоса"[64]. Один свидетель описывал этот голос как "резкий и визгливый", другой же уверял, что он был "приятным и благозвучным", пусть и "очень высоким". Так или иначе, он заставлял умолкать палату общин. Благодаря своим честным и блистательным объяснениям Рикардо прославился как человек, обучивший палату общин. Сосредотачиваясь на базовом устройстве общества, он обходил вниманием преходящие изменения, и кое-кто позволил себе предположить, что Рикардо "словно прилетел с другой планеты "[65]. Он яростно защищал свободу слова и собраний и боролся с коррупцией в парламенте и гонениями католической церкви, то есть был самым настоящим радикалом, но даже это не могло смутить толпы его обожателей.
Отнюдь не очевидно, что его поклонники понимали хоть что-нибудь из прочитанного - как известно, Рикардо является едва ли не самым трудным для восприятия экономистом. Но даже если сам текст выглядел сложным и запутанным, главная идея была проста: во-первых, капиталисты и помещики имеют взаимоисключающие интересы, во-вторых, интересы последних действуют во вред обществу. И совсем не важно, насколько глубоко промышленники проникали в суть его аргументов - они моментально возвели экономиста в ранг своего святого покровителя; доходило до того, что нанимавшие для детей воспитательниц женщины интересовались, в состоянии ли те преподавать политическую экономию.
Экономист Рикардо шел по жизни словно бог (хотя и был скромным и застенчивым человеком), а вот Мальтусу приходилось довольствоваться куда меньшим. Его очерк о народонаселении прочитали, одобрительно кивнули, но затем снова и снова пытались опровергнуть, хотя даже по ярости нападок можно судить о важности его тезисов. Споры по поводу мыслей Рикардо не умолкали, а рассуждения Мальтуса - за исключением очерка о народонаселении - удостаивались лишь сдержанного отношения или попросту игнорировались. Мальтус чувствовал, что с миром вокруг не все ладно, но был совершенно не способен облечь свои аргументы в логически выверенную форму. Он зашел настолько далеко, что предположил возможность поражения общества депрессией - "общим перепроизводством", как это называл он сам, - но Рикардо без труда выставил эту абсурдную идею на посмешище. Сегодня нам остается лишь пожалеть о том, что все произошло именно так. Обладавший хорошей интуицией и опиравшийся на факты Мальтус мог унюхать любую проблему издалека, но его жалкие попытки аргументировать свое мнение меркли на фоне колких замечаний финансиста, который воспринимал мир как огромную абстракцию.
О чем только они не спорили! Когда в 1820 году Мальтус опубликовал "Начала политической экономии", Рикардо не поленился сделать более 220 страниц записей, указывавших на просчеты священника. Последний же из кожи вон лез, чтобы в своей книге изобличить, как ему казалось, очевидные ошибки в воззрениях Рикардо.
Удивительнее всего то, что эти двое были близкими друзьями. Их первая встреча состоялась в 1809 году, после того как Рикардо отправил в редакцию "Морнинг кроникл" серию великолепных писем по поводу цены золотых слитков, а затем стер в порошок некоего мистера Бозанке, рискнувшего высказать иное мнение. Вначале Джеймс Милль, а за ним и Мальтус пустились на поиски автора писем, и возникшая в результате дружба между тремя великими умами продолжалась до самой их смерти. Между ними шел огромный поток корреспонденции, и они то и дело обменивались визитами. В своем замечательном дневнике их современница Мария Эджуорт писала: "Вместе они пускались в погоню за Истиной, а настигнув ее, ликовали вне зависимости от того, кто сделал это первым"[66].
Упоминание Марии Эджуорт требует отдельного пояснения. Будучи дочерью экономиста, она, по всей видимости, первой из женщин не постеснялась высказать свои взгляды на функционирование экономики. Вначале они принимали форму нравоучений для детей, но в 1800 году из-под пера Эджуорт вышел роман "Замок Рэкрент": его главными героями были члены семьи землевладельцев, промотавших свое состояние во многом из-за невнимательности к нуждам арендаторов. Слово "rackrent" стало использоваться в английском языке для обозначения подобного поведения. Возможно, для нас важнее, что Мария регулярно переписывалась с Рикардо. В частности, она уговаривала его посетить Ирландию, чтобы вблизи изучить проблему с арендной платой, о которой тот писал с позиции обитателя Олимпа. В итоге он отклонил ее приглашение. Заметим, что женщины начнут играть заметную роль в развитии экономики лишь через сто лет.
Эти люди не проводили все свое время за учеными дискуссиями - в конце концов, они были всего лишь людьми. Мальтус, из уважения к собственной теории или по какой-то другой причине, женился довольно поздно, а вот от встреч с друзьями получал огромное удовольствие. После его смерти один из друзей поделился трогательными воспоминаниями о жизни в Ост-Индском колледже во времена Мальтуса: "Легкие шалости и почтительное отношение, редкие мятежи молодых людей и стрельба из лука в исполнении юных девиц, а также необычная обходительность профессора персидского языка... и немного старомодная любезность, царившая на летних вечеринках, - всего этого уже не вернуть"[67].