Итак, худшие опасения священника относительно Англии не оправдались, и безжалостная логика его вычислений оказалась применима лишь к недостаточно богатым и обойденным прогрессом частям света. Надо ли говорить, что во времена Мальтуса такое развитие событий не выглядело сколько-нибудь вероятным? В 1801 году, на фоне дурных предчувствий и слухов о том, что это лишь прелюдия к военной диктатуре, состоялась первая перепись населения Британии. Государственный служащий и любитель статистики Джон Рикман установил: население Англии выросло на четверть только за три последних десятилетия. И хотя до удвоения было далеко, никто не сомневался, что лишь болезни и нищета беднейших слоев предотвращали лавинообразный рост населения. Более того, никто не думал, что рождаемость пойдет на убыль; скорее всем казалось, что Британия обречена утопать в нищете, вызванной борьбой разрастающейся человеческой массы за вечно недостаточные продовольственные запасы. Отныне бедность не считалась случайностью, результатом людского безразличия или Божьей карой. Возникало ощущение, будто человечество обречено на постоянные страдания, а скупость природы заранее превращала в фарс любые наши попытки улучшить свою долю.
Причин радоваться не было. Ранее считавший, что рост населения "по важности затмевает все политические проблемы" Пейли встал под знамена Мальтуса[82]; желавший обогатить свою страну новыми детьми Питт под влиянием идей пастора отозвал закон о повышении помощи бедным. Колридж в общих чертах нарисовал довольно скорбную картину: "Вы только посмотрите на нашу могущественную нацию - ее правители и мудрецы прислушиваются к Пейли и Мальтусу! Это ужасно, немыслимо"[83].
Если находились люди, которых не повергали в уныние идеи Мальтуса, им было достаточно обратиться к произведениям Давида Рикардо.
На первый взгляд, и тем более на фоне убогого мира Мальтуса, мир Рикардо не казался столь уж зловещим. Вселенная Давида Рикардо подробно описана на страницах вышедшей в 1817 году книги "Начала политической экономии и налогового обложения". Она была сухой, строгой и сжатой - одним словом, ничем не напоминала брызжущие энергией рассуждения Адама Смита. Здесь царили правила и абстракции, и обнажавший их интеллект обходил стороной повседневное течение жизни. Рикардо интересовали куда более постоянные вещи. И построенная им система своей простотой, скромностью и архитектурной точностью походила на конструкцию Евклида, но с одним важным отличием. Геометрические построения не касались человеческих жизней, в то время как система Рикардо была поистине трагической.
Чтобы как следует вникнуть в суть трагедии, нам следует сделать небольшую паузу и огласить список главных действующих в ней лиц. Мы уже отмечали, что их не следует воспринимать как людей, ведь они лишь прототипы. Следовательно, в привычном смысле этого слова эти прототипы не живут своей жизнью, а следуют "законам поведения". В отличие от обитателей мира Адама Смита, здесь никто не суетится. Перед нами спектакль с участием марионеток, чьи движения отражают перемены в экономическом аспекте реального мира.
Кого же мы встречаем? Первыми на сцене появляются рабочие - неотличимые друг от друга сгустки экономической энергии. С людьми их роднит лишь неизлечимая привычка к тому, что обозначается эвфемизмом "домашние удовольствия". Именно неискоренимая склонность к этим удовольствиям приводит к тому, что каждое увеличение оплаты труда очень скоро сводится на нет ростом населения. Если использовать образ Александра Бэринга, они получают свою корку хлеба и так спасаются от голодной смерти. Но в долгосрочном периоде собственная слабость обрекает их на жизнь на грани этой самой голодной смерти. Как и Мальтус, спасение рабочих масс Рикардо видел лишь в "добровольном ограничении". Желая рабочим только самого лучшего, он тем не менее не верил в их способность сдерживать себя.
Затем мы знакомимся с капиталистами. Они не имеют ничего общего с обитавшими в мире Адама Смита лукавыми купцами. Сливающиеся в серую массу, они существуют лишь затем, чтобы накапливать капитал - иными словами, вкладывать получаемые ими прибыли в производство посредством найма все новых работников. Можете быть уверены: они свою задачу будут выполнять неукоснительно. Вот только живется капиталистам несладко. С одной стороны, стоит кому-либо из них открыть новую производственную технологию или необычайно выгодную возможность для торговли, как внутренняя конкуренция почти моментально лишит его сверхприбылей. С другой - их прибыль во многом зависит от вознаграждения, которое они выплачивают своим работникам, и, как мы увидим впоследствии, это создает им дополнительные трудности.
Надо сказать, что пока, несмотря на недостаток реалистичных деталей, эта картина здорово напоминает мир Адама Смита. Настоящие расхождения возникают в тот момент, когда Рикардо обращает свое внимание на землевладельца.
По мнению Рикардо, вся выгода, порождаемая тогдашним устройством нашего общества, доставалась именно помещику. Рабочий выполнял свое задание и получал вознаграждение за труд; капиталист был постановщиком спектакля, и за это ему доставалась прибыль. Землевладелец же процветал благодаря собственной земле, и рост его дохода, или ренты, не сдерживался силами конкуренции или ростом населения. Если называть вещи своими именами, он богател за счет всех остальных.
Давайте прервемся и попытаемся понять, как Рикардо пришел к такому выводу, ведь его пессимистичный взгляд на перспективы общества во многом основывается на определении получаемой землевладельцем ренты. По Рикардо, рента, в отличие от процента на капитал и вознаграждения за труд, не была просто платой за пользование почвой. Рента принадлежала к отдельному типу доходов, корни которого стоит искать в очевидном факте: не все земельные участки обладают одинаковой производительностью.
Предположим, говорит нам Рикардо, что два помещика соседствуют друг с другом. Одному из них досталась плодородная земля, и данное количество оборудования вместе с усилиями ста работников позволят ему собрать полторы тысячи бушелей зерна. Почва на участке второго не так щедра, и те же самые люди и оборудование дадут ему всего лишь тысячу бушелей. От этого природного факта никуда не деться, а он имеет важные с экономической точки зрения последствия: стоимость выращивания бушеля зерна в поместье удачливого землевладельца будет ниже. Действительно, поскольку каждому придется выплатить одинаковые суммы в зарплате и капитальных расходах, вырастивший на пятьсот бушелей больше получит заметное преимущество.
Согласно Рикардо, именно это различие в затратах и предопределяет возникновение ренты. Ведь если спрос настолько высок, что культивация земли на менее продуктивной ферме имеет смысл, то производство зерна на более производительном участке, вне всяких сомнений, будет прибыльным занятием. А с различием в продуктивности будет расти и отделяющая одного помещика от другого рента. К примеру, если на плохой земле можно производить зерно исходя из затрат в 2 доллара на бушель, в то время как богатая почва позволяет снизить издержки вчетверо, до 50 центов, то хозяин последней и правда получит весьма солидную ренту. Выйдя на рынок, оба производителя будут продавать свое зерно по одной цене, скажем, 2 доллара 10 центов за бушель, и полтора доллара разницы в затратах отправятся прямиком в карман обладателя более плодородной земли.
В том, на что указывают приведенные расчеты, трудно усмотреть вред для общества. Зловещие последствия откроются нам в полной мере лишь после того, как мы поместим их в контекст возникшего в воображении Рикардо мира.
Давид Рикардо был убежден, что стремление к росту является врожденной характеристикой экономического мира. Накопив достаточное количество капитала, предприниматели строили новые магазины и заводы. В результате спрос на труд возрастал. Это приводило к увеличению зарплат, но лишь временному, поскольку улучшенные условия очень скоро заманивали неисправимых работников в сети "домашних удовольствий", и поток новых работников влек за собой исчезновение всех полученных до того преимуществ. Именно на этой стадии мир Давида Рикардо сворачиваете сторону от прекрасного будущего, описанного Адамом Смитом. С ростом населения, замечает Рикардо, возникает необходимость введения в оборот все менее пригодных к возделыванию земель. Множащиеся рты потребуют зерна, для производства которого понадобятся новые поля. Весьма очевидно, что эти прежде не засеянные участки будут менее производительны, чем уже находящиеся в пользовании, ведь только дурак мог не начать с лучшей из земель, имевшихся в его распоряжении.
Следовательно, растущее население не только потребует обработки все новых и новых земель, но и повысит затраты на производство зерна. Естественно, с ними поднимется и его цена, а также ренты наиболее удачно расположившихся помещиков. Мало того, возрастут и вознаграждения работников. Почему? Поскольку теперь производство зерна обходится дороже, оплату труда работника следует повысить, чтобы ему хватило на ту самую краюху хлеба, без которой он умрет с голоду.
Мы вплотную подошли к развязке нашей трагедии. Капиталист, благодаря чьим усилиям общество и пожинает плоды прогресса, оказывается зажат сразу с двух сторон. Во-первых, вследствие роста цены хлеба он вынужден повышать зарплаты. Во-вторых, с введением в оборот менее плодородной земли занимающие лакомые участки помещики заметно выигрывают. Достающийся помещикам кусок общественного пирога увеличивается в размерах, и происходить это может за счет только одного класса - капиталистов.
Куда уж дальше от великого праздника прогресса, на который нас приглашал Адам Смит! В его мире постоянное усовершенствование разделения труда шло на пользу всему обществу и позволяло каждому постепенно увеличивать свое благосостояние. Теперь же мы видим, что такое заключение вытекало из неспособности Смита разглядеть в земле препятствие на пути прогресса. Во вселенной шотландца плодородная земля неисчерпаема, и ничто не заставляет ренту повышаться параллельно с ростом населения.
В мире же Рикардо все выгоды доставались одной группе людей - землевладельцам. Работник отвечал на каждое увеличение зарплаты расширением семьи, и его собственные дети лишали его выигрыша, возвращая к существованию на грани голодной смерти. Что до работавшего, сберегавшего и снова вкладывавшего свои средства в производство капиталиста, то он очень скоро обнаруживал: все тщетно, его расходы на зарплату растут, а прибыль сокращается. Помещику оставалось лишь смотреть со стороны, как растет рента, а затем собирать ее.
Ничего удивительного, что Рикардо выступал за отмену хлебных законов и демонстрировал преимущества свободной торговли, и среди них - возможность ввоза в Англию дешевого зерна. Ничего удивительного, что на протяжении тридцати лет помещики ложились костьми, лишь бы не допустить появления в стране дешевого зерна. И уж тем более понятно, почему молодой капиталистический класс усмотрел в построениях Рикардо насущно необходимое теоретическое обоснование своих действий. Несли ли они ответственность за низкие зарплаты? Нет, виной тому была лишь близорукость плодящих потомство работников. Стоит ли обществу отблагодарить их за заметный невооруженным глазом прогресс? Несомненно, но при нынешнем положении вещей они не видели никакого смысла тратить свою энергию и сбережения ради дальнейшего расширения производства. Все их усилия вознаграждались крайне сомнительным удовольствием: они наблюдали, как ренты и денежные выплаты рабочим росли на фоне падающих прибылей. Капиталист сидел за рулем экономического автомобиля, но все удовольствие и выгоды от поездки доставались не ему, а комфортно расположившемуся на заднем сиденье помещику Разумный предприниматель вполне имел право задаться вопросом: а стоит ли игра свеч?
Кто, как не пастор Мальтус, мог неожиданно встать на защиту помещиков от Рикардо?
Нам не следует забывать, что Мальтус был знатоком не только в вопросе о народонаселении. Прежде всего, он был экономистом; вообще говоря, он первым озвучил рикардианскую теорию ренты и сделал это задолго до того, как ее взял на вооружение и усовершенствовал сам Рикардо. Сделанные Мальтусом выводы заметно отличались от заключений его друга. На страницах своих собственных "Начал политической экономии", вышедших спустя три года после появления труда Рикардо, Мальтус замечает: "Рента вознаграждает не только за сегодняшнюю отвагу и мудрость, но и за вчерашнюю силу и прозорливость. Каждый день трудолюбие и одаренность приводят к покупке все новых участков земли". Здесь священник счел нужным сделать сноску: "Стоит отметить, что, будучи помещиком, мистер Рикардо служит прекрасной иллюстрацией к моим рассуждениям"[84].
Такие контраргументы выглядели не слишком убедительно. Ведь Рикардо и не пытался изобразить помещика в качестве корня всего зла. Он прекрасно знал, что зачастую землевладельцы помогают повысить производительность собственных ферм, хотя и отметил, что в таком случае они просто-напросто берут на себя функции капиталистов. Все это не помешало ему показать, опираясь на железную логику, что в качестве собственников они выигрывали даже в том случае, если не обращали на свои земли никакого внимания. Не заручаясь ничьим согласием, порождавшие экономический рост силы перекачивали связанные с ним выгоды в карманы собственников земли.
У нас нет возможности подробно изучить все аспекты этого спора. Что важнее всего, предсказанные Рикардо прискорбные последствия существования ренты так никогда и не воплотились в жизнь. В какой-то момент капиталистам удалось сломить сопротивление помещиков, и дешевое импортное продовольствие хлынуло на английский рынок. Во времена Рикардо пшеничные поля угрожали полностью занять склоны холмов, а всего несколько десятков лет спустя последние вновь превратились в пастбища. Стоит подчеркнуть, что рост населения никогда не был настолько серьезным, чтобы привести к истощению продовольственных ресурсов страны. Рикардианская теория ренты произрастает из различий между наиболее и наименее плодородными участками земли, а успешное решение проблемы перенаселения вызовет сокращение этих различий и, следовательно, не позволит ренте достичь статуса проблемы национального масштаба. Но задумайтесь хотя бы на секунду над такой возможностью: а что, если сегодняшней Британии потребуется прокормить сто миллионов голодных ртов с помощью выращенных внутри страны зерновых? Представьте также, что хлебные законы так и не были отменены. Стоит ли сомневаться, что нарисованная Рикардо картина подчиненного землевладельцам общества станет ужасающе реалистичной? В современном западном мире проблема ренты перешла в разряд теоретических головоломок, возбуждающих умы кабинетных ученых. Это произошло не потому, что теория Рикардо была ошибочна. Мир спасся от рикардианской напасти лишь потому, что производственные и технологические прорывы уберегли нас от предсказанных Мальтусом бедствий. Наступление промышленной эпохи не только позволило нам заметно сократить уровень рождаемости, но и существенно улучшило нашу способность выращивать еду на ограниченном объеме годной для возделывания земли.
Мальтус не терял времени зря - он обнаружил новую причину для волнений. Теперь его тревожила возможность, как он сам выражался, "общего перепроизводства" - потока товаров, которые никто и не думает покупать.
Нам такое допущение кажется очевидным, а вот Рикардо был уверен, что глупее этого он давно ничего не слышал. Конечно, время от времени экономика Англии испытывала трудности, но каждая из них имела свою причину, вроде банковского краха, неожиданного всплеска спекулятивной активности или войны. Более того, математический склад ума убеждал Рикардо в логической невозможности "общего перепроизводства". Следовательно, оно просто-таки не могло произойти.
Использованное Рикардо доказательство впервые сформулировал молодой француз по имени Жан Батист Сей. Он основывался на двух простых предположениях. Во-первых, по мнению Сея, желание обладать товарами было поистине безграничным. Адам Смит был прав, утверждая, что размер желудка человека сдерживает его желание поглощать еду, но стремление к обладанию одеждой, мебелью, украшениями и предметами роскоши не знает пределов. Сей добавлял, что эти бесконечные запросы поддерживались способностью оплатить приобретение желанных товаров. Ведь каждый товар требовал затрат на свое производство, а все затраты превращались в доходы того или иного человека. Зарплата, рента, прибыль - эти деньги обязательно кому-нибудь доставались. Так о каком же перепроизводстве может идти речь? На товары существовал не просто спрос, но спрос платежеспособный. Лишь ошибочные суждения могли, и то ненадолго, помешать рынку найти покупателей на все произведенные им товары.
Рикардо беспрекословно верил в правоту такого хода мыслей, но Мальтус придерживался иного мнения. Найти ошибку в доказательстве было сложно, особенно ввиду его кажущейся безупречности с точки зрения логики. Но Мальтус решил приглядеться повнимательнее к процессу обмена денег на товары, и у него родилась необычная идея. Разве не может возникнуть ситуация, спрашивал он, в которой спрос окажется меньше предложения в силу того, что людям свойственно делать сбережения?