На подоконнике стоял кувшин с сорокатравником. Юл налил полный стакан, выпил. Сорокатравник был великолепным адаптогеном. Надо будет предложить Петрову, а то такая перемена мест: Австралия - "Фридом" "Европа" - столица - миссия... спит, как сурок, даже не шевельнулся ни разу. Бывают такие... крепыши... никакой сорокатравник им не нужен. Юл, морщась от полынной горечи, выпил еще один стакан. Монахи стояли не шевелясь. В позе готовности они могли стоять сутки, не уставая и не теряя боеспособности. Судя по всему, у Терксхьюм была бурная история.
До восхода солнца оставался час, ложиться не имело смысла. Юл, не одеваясь, подтащил кресло и сел так, чтобы видеть хоулх. Петров сказал, что первым впечатлением его было: тревожно. Да и как иначе, если на ярких, пестрых улицах города нет ни женщин, ни детей, а есть только мужчины, которые либо стоят - в одиночку, группами, - либо прохаживаются... и, конечно, тысячи взглядов вслед лимузину... Несколько последних дней и столица, и провинциальные города, и села - все жили под страшным гнетом слухов о предстоящем массовом похищении детей.
Четыре года назад было примерно то же, и, пока не кончился месяц Ринь, все сходили с ума и метались, но тогда это было сумбурно, беспорядочно... И когда истек последний, восемнадцатый день этого короткого страшного месяца и подвели итоги, оказалось: девятнадцать младенцев действительно было похищено, а пять десятков их истребили преступные матери, знавшие, что человек, рожденный в этом месяце, принесет страшные беды и себе, и родным, и земле, по которой он ходит. Все они были преданы анафеме как язычницы и ведьмы, и не было, наверное, ни одной проповеди, в которой не проклинались бы языческие кровавые обряды, и вот прошли четыре года, и вновь настал месяц Ринь, и все вернулось к исходной точке...
Сидеть было жарко, кресло грело как шуба. Юл встал, подошел к кондиционеру. Кондиционер работал, но надо было долго держать руку у раструба, чтобы почувствовать прохладу. Упало напряжение в цепи. Видимо, опять перебои с соляркой... Хоулх стоял, как скульптурная группа, и коптил небо факелами.
За без малого полтысячи лет своего правления династия О провела две реформы: перевод языка Понго с иероглифического на звуковое письмо (постепенно на это же письмо перешли и все другие языки, кроме дворцового) - около двухсот лет назад; и принятие христианства в его ортодоксальной версии - тридцать лет назад. Тем самым был нанесен тяжелый удар господствовавшему ранее язычеству - поклонению Игрикхо; Терксхьюм же, к которой христианские догматы подходили, как ключ к замку, расцвела пышным цветом. Юл не знал, какие именно подводные течения привели к заключению Братского Сюза; только теперь Терксхьюм признавалась идентичной православию, а все, исповедавшие ее - православными христианами; обряд Юмахта - пролитие на новорожденного соленой воды и нанесение крестообразной ранки на грудь в память о сыне Создателя Ахтаве, принявшем мученическую смерть от мечей язычников, - этот обряд засчитывался за крещение. Понятно, что такое внезапное возвышение - из безвредных еретиков в духовные лидеры - не оставило иерархов Терксхьюм равнодушными; у Юла были подозрения, что роль равноправной части в двуединстве им скоро наскучит. Очень похоже, что в прошлом уже существовало подобное двуединство - двуединство поклонения Игрикхо и Терксхьюм. Это Юл понял, разбираясь с манускриптами на дворцовом языке и обнаружив, что буквы алфавита Понго созданы на основе редкоупотребляемых иероглифов константного ряда. Теперь совершенно по-новому читались некоторые стихи, обрели иной смысл географические названия, имена. Но особенно преобразился календарь. И если буквы, составляющие слово "Ринь" - имя одного из древних пророков Терксхьюм - прочесть как иероглифы, то получится "жертвоприношение младенца"...
До принятия христианства - то есть еще тридцать лет назад - в этом месяце, бывающим раз в четыре года, в Священных Рощах Игрикхо приносились в жертву все новорожденные. На пне свежеспиленного дерева Игри крошечное тельце разрубали на шесть частей ударами кривых ритуальных мечей из синего железа. Акт жертвоприношения длился шесть с половиной минут: от момента, когда солнце коснется горизонта, и до его исчезновения с небосвода. Каждый дротх - группа из трех служителей низшего ранга и одного Посвященного успевал за это время умертвить до пятнадцати младенцев. К утру на пнях не оставалось даже пятен крови: Игрикхо уносили, выскребали, вылизывали все. И так - до дня восемнадцатого, когда пни-алтари обкладывали смолистыми поленьями и сжигали... дымом горящего, вернее, тлеющего дерева Игри пропитывались одежды всех, толпами стоящих вокруг костров, и дым этот был таков, что прикосновение его сохранялось до зимних месяцев, и носящий эту одежду обладал многими привилегиями, о которых и помыслить не мог рядовой подданный Императора О. Это странно, поскольку местные жители не распознавали запахов; ни в одном из языков не было даже самого понятия "запах"...
Шестнадцать лет назад Великим Указом Императора О человеческие жертвоприношения были приравнены к убийствам. Но никто не рискнул бы сказать, что они прекратились.
В остальное время Священные Рощи тоже не пустовали: многочисленные паломники бродили по тропам, размышляя, и многие предавались медитации у деревьев Игри, на которых, как огромные серые морщинистые груши, висели Игрикхо. Юл бывал в Рощах - и с Филдингом, и до него, - и каждый раз приходилось тащить себя туда за шиворот, а потом еще подгонять пинками; даже залив ноздри тетракаином, чтобы анестезировать обонятельные рецепторы, и вставив фильтры, нельзя было полностью защититься от прожигающего насквозь, как нашатырь, запаха Игрикхо; запах этот, кажется, впитывался порами кожи, вцеплялся в глаза, оставался на языке... Потом не спасали ни горячая вода, ни самые сильные дезодоранты - неделю, а то и две недели смрад преследовал, настигая в самые неподходящие моменты: например, когда отбираешь в оранжерее мастера Аллюса цветы для Кэтрин и хочешь понюхать незнакомую орхидею... Юл встал и начал одеваться. Жаль, не успел познакомить Петрова с Аллюсом - обоим было бы интересно. Мастер Аллюс, известнейший ювелир - поставщик Дворца, меценат, книжник, с немалым риском достававший для Юла древние тексты, стихийный естествоиспытатель, подвергший сомнению догматы обеих религий в монографии "Презумпция непрерывности", - очень настойчиво просил своего друга Юлия Седых при первой же возможности познакомить его не только с работами земных ученых-естественников, но и с самими учеными, как только они ступят на землю Империи О. Сделать это было очень непросто - по разным причинам. На памяти Юла Петров был первый естественник, который появился здесь не под маской гуманитария; что-то сработало - или не сработало? - в недрах канцелярии Малой Прихожей Дворца. Юл натянул брюки, сунул ноги в сандалии и уже почти вышел из комнаты, когда боковым зрением уловил движение за окном. Возвращались... так... действительно, окхрор, лицо знакомое, видел где-то на церемониях... и с ним - вот это да! - иеромонах отец Никодим, офицер безопасности российского представительства... Интересно, подумал Юл, отступая в темноту комнаты, он-то что тут делает? Не к добру... Хоулх перестроился и принял окхрора в себя. Развернулся и заскользил к выходу. Отец Никодим, подумал Юл. Он же Григорий Федорович Костерин, сорок четыре года, бывший полковник Охраны, переведен сюда с глаз долой после громкого скандала: убийства при попытке похищения сотрудницы Сибирско-Балтийской торговой компании Тамары Сунь. Замять скандал не удалось, Конфедерация требовала выдачи преступников, и в результате тот, кто стрелял, получил двадцать пять лет строгой изоляции и покаяния, а тот, кто организовал акцию, отправился на новое место службы - по иронии судьбы, на корабле той самой "Сибатко". Сейчас он стоял, весь в черном, и по мере удаления хоулха все более сливался с темнотой...
Кэтрин спала. То, что болезнь поражала переводчиков чаще, чем кого бы то ни было, объяснялось просто: они - пять-семь человек - контактировали с местным населением больше, чем все остальные земляне, вместе взятые. Местные же буквально фонтанировали летучей органикой. Болезнь была, в сущности, атипичной аллергической реакцией на какой-то конкретный, хотя и неустановленный антиген. При необходимости человека можно было за два-три дня поставить на ноги, используя общие иммунодепрессанты. Но этого предпочитали не делать: снижать напряженность иммунитета в здешних непростых условиях было рискованно. Больной же от болезни не страдал, скорее, наоборот: возвращаясь из многодневного сумеречного полусна, он рассказывал о чрезвычайно ярких и насыщенных событиями снах - еще более ярких, чем онейропии... или не рассказывал. Кэтрин шевельнула рукой, что-то пробормотала; под веками двигались глаза. Ей предстояло пробыть в таком состоянии самое малое две недели. Колокольный звон поднимет ее, она приведет себя в порядок, поест - все это автоматически, никого не замечая; когда запас простейших действий исчерпается, она снова ляжет в постель. Юл провел рукой. Юл провел рукой по ее волосам и вышел, плотно прикрыв дверь. Остановился на галерее, ловя лицом потекший из щелей в куполе предутренний ветерок. Потом заскрипела лестница, Юл хотел обернуться, но догадался, кто это, и оборачиваться не стал.
Кэтрин спала. То, что болезнь поражала переводчиков чаще, чем кого бы то ни было, объяснялось просто: они - пять-семь человек - контактировали с местным населением больше, чем все остальные земляне, вместе взятые. Местные же буквально фонтанировали летучей органикой. Болезнь была, в сущности, атипичной аллергической реакцией на какой-то конкретный, хотя и неустановленный антиген. При необходимости человека можно было за два-три дня поставить на ноги, используя общие иммунодепрессанты. Но этого предпочитали не делать: снижать напряженность иммунитета в здешних непростых условиях было рискованно. Больной же от болезни не страдал, скорее, наоборот: возвращаясь из многодневного сумеречного полусна, он рассказывал о чрезвычайно ярких и насыщенных событиями снах - еще более ярких, чем онейропии... или не рассказывал. Кэтрин шевельнула рукой, что-то пробормотала; под веками двигались глаза. Ей предстояло пробыть в таком состоянии самое малое две недели. Колокольный звон поднимет ее, она приведет себя в порядок, поест - все это автоматически, никого не замечая; когда запас простейших действий исчерпается, она снова ляжет в постель. Юл провел рукой. Юл провел рукой по ее волосам и вышел, плотно прикрыв дверь. Остановился на галерее, ловя лицом потекший из щелей в куполе предутренний ветерок. Потом заскрипела лестница, Юл хотел обернуться, но догадался, кто это, и оборачиваться не стал.
- Здравствуйте, Юлий Владимирович, - сказал отец Александр, встав так же, как стоял Юл: опираясь локтями о перила, - и на таком расстоянии, будто между ними стоял невидимый третий. - Как ночевали на новом месте?
- Здравствуйте, Александр Михайлович, - сказал Юл. - Ночевал? Спасибо, нормально. Жарко только - отвык.
- Ваш сосед спит совершенно безмятежно, - сказал отец Александр. Завидное здоровье.
- Завидное, - согласился Юл. - Мы куда-то идем?
- Идем, - сказал отец Александр. - Сейчас будет готов завтрак... - он вздохнул. - Этой ночью Игрикхо похитили, самое малое, четырнадцать детей... наверняка больше, потому что из многих мест сообщения еще не пришли. Попыток похищения было около сотни. И в двух случаях похитителей удалось захватить.
- Игрикхо? - удивился Юл.
- Представьте, нет. В одном случае - бродяга, в другом - служители Рощ. Сейчас мы с вами направимся на Круг Посвященных. Туда их и привезут.
- Кто привезет - Терксхьюм?
- Нет, крестьяне, прихожане отца Филарета - помните его?
- Помню, - сказал Юл, - отчего же...
- А почему вы решили, что Терксхьюм?
- Просто для них это такой подарок, - Юл замялся было, продолжать или не продолжать, и решил продолжать, - что они вполне могли бы преподнести его себе сами.
- Такое предположение, - начавшим звенеть голосом произнес отец Александр, - просто оскорбительно!
- Возможно, - согласился Юл. - Но оно логично. И вообще: у вас не возникает впечатления, что готовится нечто большее, чем просто принятие мер безопасности для детей? Не может быть, чтобы у вас такого впечатления не возникало...
- Юлий Владимирович, - сдерживаясь, сказал отец Александр, - а не кажется ли вам, что вы... м-м...
- Переступаю черту? - подсказал Юл.
- Что вы разговариваете со мной, как богатый дядюшка с нищим племянником? Да, мы бедны, а вы богаты, да, мы целиком зависим от вашего благорасположения - да, да, да! Но не забывайте, что мы ступили на этот путь сознательно, имея целью сохранить Господа нашего Иисуса Христа в душах... извините.
- Это вы меня извините, - сказал Юл. - Поймите, я встревожен не меньше вас, и когда чувствую, что от меня что-то скрывают...
- Да не скрывают, - поморщился отец Александр. - Просто пока ничего достоверно не известно. Слухи, обрывки слухов... может, сейчас, на Кругу...
Но и на Кругу ничего стоящего узнать не удалось. Из трех захваченных Служителей один умер по дороге, а двое были без сознания. Посвященные утверждали, что преступные Служители таковыми не являются, поскольку давно изгнаны из рядов. Терксхьюм утверждали обратное. В подчеркнуто корректных репликах, которыми обменивались стороны, содержалось множество мутных намеков и ссылок на скользкие обстоятельства. Юл переводил, пытаясь ухватить все смысловые пласты, часто не успевал за разговором, отец Александр переспрашивал, и это еще больше сбивало темп. Своего "жучка" Юл настроил на передачу, информация шла в посольство, и после полудня, уже на обратном пути, Юла вызвал Лейкунас, офицер безопасности. Он сказал, что посольство окружено многотысячной толпой и в толпе замечены лица, имевшие отношение к "Купели". Одновременно поступают сведения, что большинство активистов "Купели" покинули столицу. С "Европы" сообщают, что замечено движение нескольких пеших колонн в направлении Долины Священных Рощ. Лейкунас просил Юла принять меры к тому, чтобы до наступления темноты разместить группу Филдинга на территории миссии; посол уже обратился к архиепископу с соответствующей просьбой. Компьютерное моделирование ситуации, произведенное на "Европе", дает восьмидесятипроцентную вероятность религиозного мятежа, "варфоломеевской ночи" в местном антураже: физическое уничтожение Служителей Священных Рощ совместными усилиями Терксхьюм и "Купели" при сочувственном нейтралитете Дворца. Из-за условий рельефа эвакуация группы Филдинга и прочих незаинтересованных землян непосредственно на "Европу" практически невозможна. Планы эвакуации прорабатываются.
Та-ак... Юл почувствовал, как заломило между лопаток. Ах, черт... думать, приказал он себе. Думать. Он вызвал Филдинга и передал ему распоряжение Лейкунаса. Филдинг сказал, что он уже в курсе и пусть Юл не занимает частоту. Юл сунул крокодильчика в карман и ускорил шаг, нагоняя отца Александра. Солнце стояло в зените, небо было белое, дорога тоже была белая, и мягкая белая, как мука, пыль лениво поднималась над дорогой на высоту колен и так и висела, не оседая. Под ногами нервно дергалась черная клякса тени. И черная, гордая, как знамя, фигура отца Александра шагах в ста впереди, отделенная от Юла дрожащим маревом, была совсем из другого мира.
На хозяйственном дворе миссии оживленно обсуждались утренние события. Оказывается, Петров сумел, объясняясь когда на пальцах, когда в пределах той сотни русских слов, которыми владели подчиненные завхоза, монаха отца Сергия, - сумел очаровать их и, каким-то образом пролавировав между ритуальными запретами, взять у всех пробы крови, соскобы кожи и слизистой, и даже - совершенно невероятно - слюну и волосы. Оставив прислугу в состоянии приятного, приподнятого обалдения, он с садовником, прихваченным в качестве толмача и проводника, отправился в монастырь Бойбо... Юл выслушал все это, покрутил за цепочку "жучка", забытого Петровым в комнате, и пошел к отцу Сергию выпрашивать мотоцикл. Разумеется, потребовалось разрешение архимандрита, и в путь Юл отправился, имея за спиной пассажира: инока Георгия, в миру Олега Улько, двадцатипятилетнего крепкого парня со скупыми движениями мастера рэддо. С ним Юл был в предельно близких отношениях - то есть на "ты". Олег не скрывал, что Юл ему интересен не только сам по себе, но и как праправнук того самого майора Седых, который остановил гражданскую войну. Юл не исключал, что интерес инока подогрет отцом Никодимом, но семейную легенду рассказал.
В сентябре девяносто седьмого года, когда фронты замерли в неустойчивом равновесии и дело должно было вот-вот дойти до обмена ядерными ударами - пальцы уже лежали на кнопках, - к Казанскому вокзалу подошел воинский эшелон, и две роты морских пехотинцев, прибывших на нем, почти без боя захватили здание вокзала, станционные службы и прочее - и тут же вынесли на руках из вагонов и установили на перронах и помещениях вокзала какие-то контейнеры. Майор Седых, командовавший всем этим безобразием, позвонил по телефону в Генштаб и заявил, что в его, майора Седых, распоряжении имеются двадцать два ядерных заряда мощностью от сорока до шестисот килотонн и что он намерен детонировать их, если Временный комитет граждан и Генштаб в течение трех суток не начнут переговоры с сепаратистами. Переговоры не начались, и тогда со станции вышел тепловоз, толкая перед собой один вагон. Доставив вагон на тридцать восьмой километр, тепловоз вернулся; предупрежденное окрестное население в панике бежало. Ровно в двадцать один час облака над Москвой озарились голубым нестерпимым сиянием, и землю тряхнуло; ударная волна, от которой повылетало немало стекол, и мощный гул добавили генералам ощущения реальности происходящего; наконец, над горизонтом медленно встал, освещенный закатным солнцем, кошмарный гриб... ветер дул от города, и смертельный след не лег на кварталы, но на триста километров к юго-востоку люди не селились потом лет двадцать... Утром группа генералов и высших священнослужителей вылетели в Астрахань; через три недели был подписан договор о мире и границах. После этого ядерные заряды были демонтированы и увезены, а сам вокзал окружен полком "Пересвет"; бой длился двое суток. Морские пехотинцы и их командир погибли. На следующий день все они поименно были преданы анафеме; тела их погребли бесчестно. На некоторых фресках Страшного Суда майор морской пехоты Седых изображен в огненном озере по соседству со Львом Толстым... Все это, конечно, весьма отличалось от текста "Предания о новом Искариоте", одной из первых глав "Повести о воспрении земли Русской" - официального курса истории Православной Российской Империи... как там: "И воссташа Россы на зверя средиземного, поганого, ведомые Словом Божьим..." Юл испытывал почти физиологическое отвращение к "Повести..." - к ее бессовестной лжи в большом и малом, к бездарной стилизации под старину, - и в то же время никак не мог не возвращаться к ней - высмеивая, издеваясь, но возвращаться... это было что-то болезненное. Шестьдесят миллионов убитых и умерших в годы гражданской войны... и как оправдание крови - двенадцатиметровой высоты стальная сетка вдоль границ... Новый Иерусалим со стенами из ясписа...