– Ладно, – в один голос сказали братья.
– А для того чтобы и впредь между вами споров не было, – продолжала красавица, стоявшая между молодыми гайдамаками с гордым и властным видом, – и так как это не годится, чтобы дела решали две головы и повелевали два голоса, то отныне вы все должны отдаться под мою власть. Согласны вы поклясться повиноваться мне?
– Почему же нет? – сказал, засмеявшись, Метуд. – Красивой женщине легче повиноваться, чем мужчине.
– Я согласен, чтобы ты была нашей королевой, – прибавил Симфониан.
Братья созвали остальных, быстро подошедших на зов карпатского рога, – и после непродолжительного совещания вся эта дикая орда присягнула красивой и хитрой девушке.
* * *Спустя немного времени после побега Матрены управляющий сидел в одно прекрасное утро перед зеркалом с салфеткой вокруг шеи и с намыленным лицом и брился. Вдруг женский голос со двора окликнул его по имени. Думая, что это зовет его жена, он встал, подошел к окну и высунулся в него.
В то же самое мгновение, как он разглядел, что перед ним не Замби, а бежавшая Матрена, сидевшая в своих сафьяновых сапогах и вышитом полушубке верхом на лошади, как мужчина, Матрена успела закинуть ему на шею петлю по-казацки и вернулась галопом.
Управляющему ничего другого не оставалось – если только он не хотел быть задушенным, – как выскочить в окно – как был с салфеткой на шее – и скорой рысью побежать за лошадью Матрены.
Все это было делом одной минуты. Прежде чем управляющий успел опомниться, деревня уже осталась позади. На беду его никто в господском дворе не заметил его комического похищения. Первая услышала об этом его жена, которой крикнула с поля крестьянка:
– Вон едет верхом Матрена, а пан управляющий мчится за ней, как бесноватый!
Пани Замби, возвращавшаяся с прогулки, повернула лошадь. Сначала она подумала, что ее муж помешался, но пробежавший мимо крестьянский мальчишка закричал:
– Она тащит его, как теленка, на веревке!
Матрена тем временем исчезла со своим пленником в лесу. Когда пани Михайловская разослала своих людей в погоню, было уже поздно: смелая амазонка добралась уже до своего убежища на скале. Теперь только, пустив лошадь шагом, она оглянулась и, заметив, в каком виде бежал за ней управляющий, разразилась громким смехом.
– Матрена! – взмолился несчастный. – Что ты со мной делать хочешь? Ты хочешь убить меня? Пощади мою жизнь – ты получишь денег, много денег, сколько пожелаешь!
Бритву он все еще держал в руке. Матрена снова расхохоталась:
– Брось нож!
Он послушался и, когда они вскоре очутились в разбойничьем лагере, весь дрожа, упал перед Матреной на колени и снова стал молить ее о пощаде.
– Я тебя убивать не буду, – насмешливо сказала она, – но я накажу тебя так, как ты заслуживаешь, влюбленный негодяй. Не как с человеком я с тобою буду обращаться, а как с животным, каков ты и есть, – и даже еще хуже: как с неодушевленным предметом, которым я буду пользоваться, как мне вздумается.
– Накажи меня, я этого заслужил, – согласился Михайловский, – только оставь мне жизнь!
Тогда Матрена сняла с его шеи петлю.
– Одно только запомни, – сказал она, – если ты попытаешься бежать, я без всякой жалости велю повесить тебя на первой ветке.
И вот управляющий остался у разбойников. Каждый раз, когда они переходили с места на место в новый лагерь, Матрена нагружала его вещами и погоняла впереди себя, как вьючное животное. В этих случаях она называла его своим ослом и угощала его, как осла, ударами плетки.
Если же они останавливались, Михайловский должен был тотчас же опуститься на четвереньки и Матрена садилась на его спину, как на диван. Как только он ей понадобится, она только воскликнет: «Где моя скамья?» – и бедняга управляющий тотчас же устраивает из своего тела удобную скамью.
Покрытый медвежьей шкурой, он служил ей своего рода троном, когда она вершила правосудие, выслушивая жалобы крестьян, которые тогда довольно часто отправлялись в горы, чтобы попросить у гайдамаков защиты и поддержки против своих тиранов и мучителей, против дворян, против их управляющих, против корыстолюбивых священников и евреев.
И всегда, когда разбойники посещали какую-нибудь деревню неподалеку от Карпат, никто не осмеливался и думать о сопротивлении, – наоборот, делались всевозможные приготовления, чтобы оказать сердитым гостям наилучший прием.
Для них накрывались столы, подавались обильные блюда, водка лилась ручьями, играли евреи-музыканты, которым выпала на долю в Галиции роль цыган. Затевались танцы, буйные ребята вертелись с деревенскими красавицами, водили хороводы под грустные звуки оркестра, а Матрена, величественно растянувшись на своей живой скамье, созерцала веселые пляски и, время от времени похлопывая ногой беднягу управляющего, насмешливо спрашивала:
– А что, ты до сих пор в меня влюблен?
Однажды к гайдамакам пришел маленький краснощекий еврейский парнишка в перепачканном светло-зеленом кафтане и передал Матрене письмо от ясновельможной пани Замби Михайловской. Это было очень мило, но вот только никто не мог прочесть письма – ни гайдамаки, ни Матрена, ни светло-зеленый парнишка. Позвали пана управляющего.
– Моя жена просит тебя отпустить меня, – сказал он, пробежав письмо Замби, – и изъявляет готовность представить выкуп за меня в размере ста дукатов.
Матрена громко расхохоталась.
– Скажи вельможной пани, что она может получить его! – сказала она. – Столько, впрочем, этот бездельник и не стоит. Но только она должна сама за ним прийти.
На следующий же день пани Замби явилась в разбойничий лагерь, куда проводил ее зеленый еврейский парнишка, верхом на коне. Матрена приняла ее, растянувшись на своей живой скамье, на которой предварительно разостлали медвежью шкуру.
– Вот деньги, – сказала пани Михайловская, высыпав их в подол Матрены. – Где мой муж?
– Сейчас получишь его, – ответила Матрена. – Только надо тебе раньше узнать, за что я его наказала.
– Молчи ради бога! – донесся из глубины земли голос. Замби с изумлением оглянулась.
– Я была честная девушка, – продолжала Матрена, – я ничего не украла, ни гроша, ни ленточки. Этот лицемер, этот негодяй, который бегал за каждой юбкой, несправедливо обвинил меня.
– Да молчи же, ради бога! – послышался снова подземный голос.
– Да, твой муж пришел тогда днем, – начала снова Матрена, – подарил мне шелковый платок, и кораллы, и сережки и потом стал приставать ко мне со своей любовью, а когда я прогнала его и ты подошла в это время, он стал бранить меня воровкой.
– Господи Иисусе, Пресвятая Дева!.. – прозвучало из-под земли.
– Да кто это там все разговаривает? – спросила Замби.
– Это тот влюбленный, который служит мне теперь вьючным ослом и скамейкой, – ответила Матрена.
Она быстро поднялась, стащила медвежью шкуру, и пан Михайловский оказался на четвереньках перед своей женой.
– Вот так красиво, нечего сказать! – воскликнула пани. – Ну, погоди же, теперь я узнала тебя и буду с тобой обращаться так, как ты этого заслуживаешь!
– Замби, прошу тебя…
– Марш, ступай домой! – крикнула пани Михайловская, вскочив на свою лошадь. – Ах ты изменник! Ах ты старый донжуан! Ну, если ты так хорошо себя чувствуешь в этой роли, так будь же ты отныне и моим вьючным ослом!
Сконфуженный, поплелся управляющий вслед за ней и долго, долго доносились до него насмешки и веселый смех Матрены, и эхо глумилось над ним, повторяя раскаты смеха.
Власта
После семилетней войны и Германия и Австрия до того одичали и деморализовались, что понадобились самые энергичные мероприятия правительств, чтобы мало-помалу привести в норму жизнь обеих стран. Особенно это сказалось в Богемии и в соседней с нею Баварии, обильных густыми, часто непроходимыми лесами, сделавшимися убежищем мародеров, цыган, воров и разбойников. Благодаря им не оставалось ни одной улицы безопасной, а в тех местах, где было мало войска, совершались даже нападения и громились дворянские поместья.
Несмотря на это, в первый же карнавал после ужасных годов войны все набросились на развлечения так стремительно и страстно, как будто старались наверстать пропущенные праздники и потерянное время, как будто боялись, что после недолгого упоения снова начнется кровавая пляска солдатских постоев, контрибуций, пожаров и разгромов.
И вот на бал-маскарад, устроенный графом Гудецом в своем замке в Пильзене 21 января 1764 года, собралось все окрестное дворянство, съезжавшееся в собственных закрытых санях-каретах на полозьях и в сопровождении вооруженных слуг.
В числе множества знатных дам, красавиц, заставлявших усиленно биться в эту бальную ночь мужские сердца, была и молодая вдова, баронесса Бубна. С самого начала она была признана самой блестящей красавицей, способной оставить в тени всех соперниц, но это положение царицы бала она сохраняла недолго: в полночь, когда все замаскированные молодые дамы должны были снять маски, скипетр и корона были единодушно присуждены фрейлейн Власте фон Миловец.
Четыре барышни-родственницы явились в костюмах карточных королев, из них Власта была дамой червей; она-то и покорила разом все сердца.
Прежде всех объявил себя рыцарем Власты сын хозяина дома, молодой граф Фердинанд Гудец, состоявший до сих пор рыцарем красивой вдовы. Он усердно оказывал ей тысячи маленьких услуг, чтобы заслужить ее благоволение, танцевал только с ней одной, а по окончании бала усаживая фрау фон Миловец и ее дочь в сани, граф Фердинанд испросил себе разрешение явиться к ним на днях с визитом.
Баронесса Бубна уехала с бала, глубоко уязвленная в свое тщеславное сердце, потому что до сих пор она привыкла видеть у своих ног всех мужчин, а молодого графа Гудеца она особенно охотно привязала бы к своей триумфальной колеснице – так нравилась ей его наружность и такое удовольствие доставляла его живая, остроумная беседа.
Через два дня граф Фердинанд Гудец явился к Миловец засвидетельствовать свое почтение и был принят как нельзя лучше. Хозяйка дома вскоре нашла желанный предлог оставить молодых людей одних, а так как умная и энергичная Власта не была кокеткой, то они встретились скоро с графом, страстно влюбленным в нее, на полдороге.
Граф Фердинанд пел под аккомпанемент гитары итальянский романс, не спуская все время горячего, полного мольбы взгляда своих темных глаз с Власты, и, когда она, покраснев, опустила глаза под его взглядом, он опустился перед ней на колени и поклялся ей в вечной любви и верности.
Прекрасный союз сердец был заключен, а через несколько дней был освящен согласием родителей.
Везде только и было разговоров, что о помолвке молодого графа с красавицей Властой.
Мужчины завидовали ему, молодые дамы преследовали невесту ревностью и язвительными словами; одна баронесса Бубна молчала. Она не говорила ничего, но тем более твердо решила действовать.
Граф Фердинанд Гудец вел до сих пор легкомысленный образ жизни и делал без ведома своего отца значительные долги. Одному только пильзенскому ростовщику, Маркусу Розенталю, он должен был ровно пять тысяч гульденов. К этому-то Розенталю явилась в один прекрасный день баронесса и откупила у него вексель графа.
Фердинанд немало испугался, когда узнал, что состоит теперь должником красавицы вдовы, потому что он тотчас же сообразил, для чего это было сделано, и не ждал ничего хорошего.
Он попытался обратиться с просьбой к баронессе, но это было бесполезно: она ответила на его просьбу одним громким, насмешливым хохотом; а так как его отец отказался от уплаты и залог вещей не дал ему нужной суммы, что баронесса и предвидела, то она добилась по суду ареста молодого графа за долг.
До сих пор все было правильно рассчитано, но, когда пришлось арестовать молодого графа и отвести его в долговую тюрьму, не нашлось ни одного чиновника, у которого хватило бы духу на это, и баронессе было предоставлено самой привести приговор в исполнение.
Но она была не такая женщина, чтобы струсить перед этой рискованной задачей.
Однажды вечером, когда Фердинанд фон Гудец возвращался в Пильзен от Власты, по дороге в лесу на него напали вооруженные замаскированные всадники. Произошло это так неожиданно и так быстро, что граф не успел еще даже вытащить свой пистолет, как оказался уже схваченным и обезоруженным. Двое слуг его бежали, а его самого связали и сунули в рот платок.
Потом на него накинули мешок, положили в закрытую карету и увезли быстрой рысью.
Карета остановилась, графа вытащили из нее и понесли вверх по лестнице. Там с него сняли мешок, вынули платок, и Фердинанд увидел перед собой красавицу вдову, сидевшую на софе против него и смотревшую на него со снисходительным презрением.
– Что все это значит, баронесса? – спросил он, изумленный.
– Что вы – мой пленник, граф! – ответила красавица. – И останетесь моим пленником до тех пор, пока не заплатите мне вот эту безделицу.
Она показала ему вексель.
– В таком случае я, значит, не скоро получу свободу, – ответил он со вздохом.
– Очень возможно! – обронила она, кокетливо откидываясь на подушки софы и поигрывая своими темными, слегка вьющимися волосами.
Она была не причесана и не напудрена и была вдвое прелестнее в своем розовом шелковом капоте с белыми кружевами.
– Вам предоставляется, однако, свободный выбор: вы можете отправиться в долговую тюрьму, если желаете, или же остаться у меня в замке, моим пленником. Выбирайте!
– Выбор не труден.
– Обещайте же мне честным словом, что не выйдете из моего дома без моего позволения, – с меня этого довольно.
– Вот вам рука моя.
– Отлично, – сказала баронесса, – больше мне ничего не нужно. Если только вы пробудете здесь у меня некоторое время, то вы будете не только пленником моим, а останетесь моим рабом навеки.
– Как я должен это понять?
– Это значит, что я накажу вас тем, что заставлю вас безумно влюбиться в меня.
– Для чего же вам это нужно?
– Чтобы отомстить вам за вашу неверность… ведь вы прежде мне поклонялись. И еще… для того, чтобы доказать моей сопернице, что мои чары еще могущественнее, чем ее. А пока – пойдемте отужинаем вместе.
* * *Две недели во власти красивой, очаровательной женщины – и задуманное дело увенчалось успехом. Граф Гудец забыл о Власте и лежал побежденный – больше, бесповоротно покоренный – у ног баронессы Бубны, игравшей им, как та девушка майским жучком, которого держала на ниточке.
Месть, которую она замыслила, удалась ей вполне. Однажды вечером, когда граф молил ее о благосклонности, стоя на коленях, баронесса сама продиктовала ему письмо к Власте, в котором он, возвращая ей слово, говорил о себе, что сделался рабом красавицы вдовы.
Когда письмо было отослало в Миловец с верховым, баронесса позвала графа Фердинанда к себе в будуар.
– Что прикажете?
– Я хотела только сообщить вам, что вы свободны, совершенно свободны.
– Как прикажете понять это? – спросил граф Гудец, озадаченный, потому что заметил змеившуюся на полных губах баронессы улыбку – такую злую, что у него сердце сжалось.
– Вы не воображаете, надеюсь, – холодно ответила она, – что я в самом деле хочу всю жизнь держать вас на цепи? Это была только шутка. Теперь вы наказаны, Власте я отомстила – цель моя достигнута. Теперь вы можете уходить, мой влюбленный селадон.
– Баронесса! – воскликнул Гудец, бросившись к ногам жестокой красавицы. – Сжальтесь надо мной… я люблю вас… я умру, если вы меня отвергнете!
Прекрасная вдова громко расхохоталась и со смехом указала ему на дверь.
Когда он уезжал верхом, она стояла на балконе, продолжая хохотать, а он опустил голову, пристыженный, уничтоженный…
* * *Когда Власта фон Миловец получила письмо графа с отказом, она заперлась в своей комнате и проплакала всю ночь. К утру она совершенно овладела собой. В ответ на слова утешения матери она сказала:
– Я уже справилась с этим, но я не успокоюсь до тех пор, пока не будут наказаны граф и эта Бубна.
– Что же ты хочешь делать, дитя мое?
– Предоставь это мне. Это мое дело.
Час спустя из замка выехал Конрад, старый слуга, необычайно преданный фрейлейн Власте, и с того времени в течение целой недели в замок тайком приходили и украдкой выходили из замка ребята самого подозрительного вида. А затем, в одну бурную февральскую ночь, Власта вдруг исчезла и вместе с ней исчезли из дома несколько верных, испытанных слуг.
В одном уединенном лесном кабачке они встретились с компанией – человек в тридцать – отпетых ребят, частью беглых солдат, частью бродяг, которых набрал и вооружил Конрад.
Когда они еще раз поклялись Власте в верности и повиновении, она приняла начальствование над этой кучкой буйных, решительных молодцов, готовых ни перед чем не останавливаться. В ярко-красной, как кровь, гусарской куртке, в треугольной шляпе на белокурых волосах, украшенной вместо пряжки червонной дамой, с саблей на боку, она ехала верхом во главе отлично вооруженной шайки, командуя каждым ее шагом.
Через несколько дней беспримерное волнение и паника охватили все население вокруг, от Пильзена до самого Богемского леса. Только и толков было, что о страшной разбойничьей шайке, во главе которой стоит девушка, которая совершила уже целый ряд поджогов и погромов в имениях и барских усадьбах.
Но лихорадочный испуг, охвативший население, вскоре улегся, когда обнаружилось, что все нападения и набеги совершались только на владения графа Гудеца и баронессы Бубны. Их владения опустошались, но больше никого не трогали и на волос; даже когда разбойники располагались где-нибудь на отдых и для пополнения новых запасов провианта, они за все платили аккуратно и щедро.
И баронесса, и граф Гудец поняли тогда, что тут совершается страшное дело мести, а так как им было известно, что Власта исчезла из родительского дома, то у них не оставалось сомнения в том, что во главе шайки, разгромившей и расхитившей их имущество, стоит именно эта гордая, энергичная девушка.