– Боже мой, какое блаженство! Как не хотелось мне к вам возвращаться! – пролепетала Алевтина Вторая.
– Ну что, ну что? Удалось? – торопил ее Голосевич.
– Не все. Слишком быстро все завершилось.
– Что удалось узнать?
– «И будет царь встречен лещом с тарелкой». Только это. О «благоразумии» ничего не узнала.
– Так что такое «лещ» и «тарелка»?
– На берегу озера Лобное есть рыбацкая деревня Блюды. Рыбаки славились уловами леща. Значит, царь будет встречен рыбаками из деревни Блюды. Это и есть «лещ с тарелкой». Но большее узнать не сумела.
Между тем Алевтина Первая постепенно пришла в себя. Ее плоское, как чехол, тело обрело некоторый объем.
– Неполное толкование чревато ошибкой, порой смертельной. Придется прибегнуть к последнему средству.
– Какому? – робко спросил Зеркальцев.
– Придется вызвать дух старца Тимофея и спросить у него напрямую.
– Потрудитесь во славу Империи, – торопил их Голосевич, и его царственное лицо светилось, как столовое серебро.
Обе женщины придвинули кресла к столу. Вытянули руки и сцепили их сухими длинными пальцами. Замерли, худые, остроносые, с пепельными распущенными волосами. Напрягли свои узкие плечи, длинные, перевитые венами шеи, тонкие, в натянутых жилах запястья. Их стиснутые пальцы побелели от напряжения. Подбородки заострились, и на них выступили голубоватые косточки. Лица начинали дрожать, тощие тела трепетали, губы дергались в судороге. Дрожь становилась сильнее, и больная вибрация передавалась в окружающее пространство. Дрожал стол, книжные полки, фолианты и свитки. Плескался настой волшебных листьев в графинчике.
Зеркальцев чувствовал, как дрожит и сотрясается воздух, словно у его лица работал отбойный молоток.
Вибрация сотрясала его тело, отслаивала от костей мускулы. Глаза плескались в глазницах. Зубы стучали. Казалось, сердце колотится о ребра. Мозг под сводом черепа хлюпал, колыхался, и одно полушарие смешивалось с другим. Вся его плоть, все кровяные тельца, все живые клетки дико плясали, покидали свои места, и эта сотрясенная плоть звучала, голосила, выталкивала из себя глубинные, запрессованные в нее видения и образы.
Вдруг возникла африканская женщина в пестрых одеждах, несущая на голове корзину с фруктами. Он видел ее мельком в Дакаре, когда мчался в автопробеге, и ни разу о ней не вспомнил. Но теперь вибрация освободила запрессованный в память образ. Промелькнуло дерево, увитое гирляндами, словно бриллиантовыми каплями, в сиреневом тумане Елисейских Полей. Мама, расчесывающая перед зеркалом свои чудесные каштановые волосы. Красные, в белых крапинах мухоморы, которые видел в детстве в лесу на даче. Начинали мелькать картины, которые не могли принадлежать его памяти. Какие-то орудия на больших деревянных колесах с железными ободами, и солдаты в старинных мундирах, надрываясь, проталкивают пушки сквозь топь. Какая-то тихая синяя речка, на берегу зеленые копна сена, и на одной копне яркий красный платок.
Эти зрелища принадлежали кому-то из его неведомых предков, излетели из генетической памяти, которую сотрясала вибрация.
Между тем Алевтина Первая и Алевтина Вторая от сотрясений утратили четкость своих очертаний.
Их контуры казались размытыми. Лица напоминали чашки, в которых плескался кисель. Глаза, языки, губы – все скакало и кружилось отдельно, будто бурлил и вращался миксер. По стиснутым рукам пробегали электрические разряды, запястья были перевиты молниями, которые уходили в рукава платьев, и там, под тканью, окружали их худые тела струящейся плазмой, как изоляторы высоковольтных линий. В воздухе пахло озоном.
Вибрация, которую они создавали, распространялась за пределы комнаты. Сотрясала город, рябила поверхность реки, создавала в тучах крутящиеся вихри. Женщины трясением своих тел будоражили Вселенную. Планеты тряслись на своих орбитах, готовые с них соскочить. Кометы меня свои траектории, задирая хвосты, как огромные испуганные кошки. Тонкие миры, прозрачные, как слюда, крошились, и сквозь них просились растревоженные духи. Гармония потустороннего мира, где после смерти находили успокоения души, была сотрясена, и души летели во все стороны, как семена одуванчика, на который пахнул ветер.
Зеркальцев увидел, как над столом, где в стиснутых руках бились ослепительные молнии, стало собираться облако дыма, будто испепелялся воздух, опадая легким фиолетовым прахом. И в этом фиолетовом дыму, сначала неясный, как тень, а потом все отчетливей, стал возникать старец. Он был похож на мучеников, которых изображают на фресках, – босой, в белых подштанниках, со сложенными на груди руками. Его борода была белоснежна, на лице сияли детские голубые глаза, и он казался человеком, которого внезапно разбудили во время послеобеденного сна и подняли с мягкого душистого сенника.
Толковательницы испускали последние силы, создавая вокруг старца дымный кокон, в котором удерживался вызванный из иного мира дух. Так в термоядерном реакторе магнитная ловушка удерживает пучок плазмы, не давая ему улетучиться.
– Скажи, что значит «снискавшим благоразумие»? – возопила Алевтина Первая, и этот вопль из вибрирующего горла прозвучал, как многократно повторяемое эхо.
– Что значит «снискавшим благоразумие»? – вторила ей Алевтина Вторая, и слова многократно подскакивали, как галька, пущенная по поверхности воды.
Старец колебался, как водоросль. Беззвучно, по-рыбьи открывал рот и исчез, словно весь вытек в невидимую щель.
Толковательницы разжали руки и упали без чувств лицами на дымящийся стол. В комнате царил ералаш. Все предметы были сдвинуты с места. У Голосевича в двух местах был прожжен пиджак. Зеркальцев видел, как из его рукава сочится струйка дыма.
– Ну что? Ну что? – теребил он толковательниц. Схватив за волосы, возил их лицами по столу.
Наконец Алевтина Первая пришла в себя и пролепетала:
– Ты знаешь, что рыбаки в деревне Блюды давно уже не ловят рыбу, а превратились в разбойников, которые нападают на проплывающие мимо лодки, захватывают яхты, требуя за них выкуп, как сомалийские пираты. Когда царь приплывет по ночному озеру к деревне Блюды, пираты превратятся в «разбойников благоразумных» и с песнопениями встретят своего царя. Вот что поведал старец.
– И еще он сказал, – добавила Алевтина Вторая, смахивая с головы клочья обгорелых волос. – Что нужно ехать в деревню Блюды этой ночью, дабы сбылось пророчество.
– Еду сегодня же! – воскликнул Голосевич. – Вы потрудились на славу. Вам нужно восстановить утраченные силы. Охрана! – Он громко хлопнул в ладоши.
В комнату вошел дюжий охранник и плюхнул на стол перед толковательницами два свертка с мясом. Бумага от сырости продырявилась, и наружу вылезло алое сочное мясо.
– Над этим мясом жертвенного тельца прочитана очистительная молитва. – Голосевич гладил толковательниц по облысевшим головам. – Какое у вас на очереди толкование?
– Что «умирать царевне будет больно». Но смысл его ускользает от понимания. Старец отказывается нам помогать. Здесь нужен девственник-юноша, который вдохнет в нас новые силы. – И обе толковательницы посмотрели на Зеркальцева желтыми злыми глазами, какие бывают у похотливых кошек.
Зеркальцев испытывал сладостное безумие, словно надышался эфира. Явь, в которую он был погружен, казалась бредом, и он плыл в его перламутровых прозрачных волнах.
Глава 10
Все, что происходило с ним в Красавине, напоминало расплывчатый сон, когда в кровь попадают дурман болотных цветов, отвар из пьяных грибов, ядовитые цветные лучи из магического фонаря. Он старался понять, где проходит грань, отделяющая сон и явь. Где кончается реальность и начинается сказка. Где рассудок теряет свои закономерности и погружается в помрачение. Ему казалось, он помнит момент, когда искривилось пространство и время, и он, подхваченный винтообразным вращением, покинул реальность. По спирали ввинтился в узкую горловину на трассе, где стояла одинокая обгорелая ель. Вынырнув по другую сторону реальности, очутившись в потустороннем мире таинственных старцев, безумных кликуш, венценосных владельцев рынка, загадочных пленниц, несущих свой крест в заточении. И если сесть в великолепный салон ХС90, помчаться обратно по трассе, достичь обгорелой ели, то можно вновь совершить винтообразный рывок. Выскочить из заколдованного пространства, вернуться в привычную, неопасную реальность автомобильных салонов, московских вечеринок, необременительных скоротечных романов. И на зеркально-черном корпусе автомобиля исчезнет вмятина от дикого камня, пущенного злобным ребенком.
Так думал Зеркальцев, оставаясь во власти неведомых чар, продолжая свои отношения с новыми знакомцами – обитателями потустороннего мира.
Вечером он уже находился на берегу реки Красавы, у деревянной пристани, к которой была причалена огромная яхта Голосевича, белая, с просторной палубой и хрустальной рубкой, над которой развевались два флага – Андреевский и черно-золотой, имперский.
– Мы должны сегодня же ночью пересечь «черные воды» Лобненского озера. Достичь деревни Блюды, где обитает «лещ с тарелкой». И обратить местных пиратов и бандитов в «разбойников благоразумных», готовых присягнуть «царю с серебряным лицом». Я – Удерживающий. Мне надлежит запечатать зло, замкнуть врата адовы. Преобразить разбойников в праведников.
Так говорил Голосевич, проводя Зеркальцева по трапу на борт яхты, и его лицо в вечернем свете мерцало таинственным серебром.
На палубе был накрыт стол на двоих. Зеркальцев с Голосевичем заняли места за столом, и им был предложен ужин. Холодное мясо, вяленое, копченое, посыпанное перцем и специями. «От жертвенного тельца с молитвой очищения», – говорил Голосевич, накладывая Зеркальцеву на тарелку. Рыба во всех видах – жареная, варенная в соусах, тонкого засола и копчения. «Из нашего озера Лобное, „по черной воде“ которого нам предстоит проплыть». Огурцы, помидоры, грибы, душистые огородные травы. «Все с торжища, из которого воздвигнется царство».
Яхта мягко отчалила и, бархатно рокоча могучим двигателем, уже плыла по Красаве, среди темно-зеленых берегов, на которых в сумерках белели церкви и золотые фонари отражались струящимися веретенами.
Дул прохладный ветер с невидимого озера. Телохранители Голосевича принесли два теплых пледа и заботливо укутали восседавших за столом собеседников. Зеркальцев отпивал из бокала итальянское вино, смотрел на белевшие в темноте церкви, и ему казалось, обнаженные купальщицы вышли на берег в прекрасной наготе, готовы погрузиться в студеные воды.
– Вот вы давеча, Петр Степанович, оригинально истолковали пророчество старца о заре и невесте Христовой, которая встретит царя с серебряным лицом. Что, дескать, царь проедет в монастырь к монахиням через бывший колхоз «Алая заря». В разговоре с Василием Егоровичем Макарцевым вы поспешили отказаться от своего толкования. А напрасно. И такое толкование возможно. Пророчества старца Тимофея даны нам в виде притч и иносказаний, и чем возвышенней и духовнее толкователь, тем ближе к истине само толкование. Вы видели сегодня, какого труда и духовного подвига стоили Алевтине Первой и Алевтине Второй их толкования. Каждая в силу своих духовных возможностей поднималась на определенный этаж ноосферы и отыскивала там смысл притчи. Но на более высоких этажах ноосферы таится иное, более полное толкование, иной раз отрицающее смысл предыдущего. Все толкования верны, и мы выбираем то, которое под силу нашему разумению. Толкование становится жизнью, отражающей уровень нашего понимания. Существует множество вариантов толкований и соответственно множество вариантов самой жизни. Не удивляйтесь, что помимо этой окружающей нас реальности, – Голосевич повел рукой по сумрачным берегам, сине-зеленой ночной волне, бегущей за яхтой, по тонкой мачте, на которой горел хрустальный огонь, – помимо этой реальности существует совсем иная, соответствующая иному толкованию.
Зеркальцев снова чувствовал, что мир, его окружавший, колеблется, зыбкий, неполный, до конца не воплощенный, и где-то рядом, невидимые, существуют другие миры, и он сам существует в этих мирах, и невозможно понять, который из этих миров подлинный и в котором из этих миров он, Зеркальцев, подлинный. И от этой мнимости и зыбкости мира кружилась голова, и в ней сочились тихие струйки безумия.
– Тогда, позволю спросить, как толковать пророчество о заре и Христовой невесте? – спросил Зеркальцев, сопротивляясь этому сладкому бреду.
– Мы трактуем это так, что царь с серебряным лицом явится в сияющем утреннем блеске молодого русского царства, и вместе с ним во всей вселенской полноте возродится православная церковь, эта истинная невеста Христова. Так трактует пророчество старца отец Антон, с которым вы вчера познакомились в обители.
Берега Красавы раздвинулись, растворились во тьме, и теперь яхту окружала сплошная темная вода, отливавшая за кормой таинственной синевой. Двигатель мощно и бархатно рокотал. Дрожал в вышине хрустальный огонь. Зеркальцеву чудились внизу, на нижней палубе, где находились каюты, приглушенная музыка, женские голоса, но все это, возможно, существовало в параллельной реальности, посылавшей о себе тайную весть.
– Когда вы посещали Тимофееву пустынь, вам, возможно, показалась странным царящая в ней пустота.
Действительно, великолепные, недавно возведенные кельи пустуют. Несколько монахинь, в них обитавших, переехали в лесной отдаленный скит Спас-Камень. Я развею ваше недоумение. Мы собираемся превратить Тимофееву пустынь в мощный духовный центр, откуда новое русское царство станет влиять на все мировые процессы. Если говорить языком современных политологов, мы собираемся из этой обители управлять мировой историей.
– Это как же? – спросил Зеркальцев, почти без интереса, не собираясь сопротивляться любому известию, которое сейчас прозвучит. Сладкие струйки безумия скользили в его голове, словно кто-то ласковый, женственный расчесывал его волосы, повергая в лунатическое сновидение.
– Мы заняты поиском девушек, наделенных даром толкования. Женская интуиция тоньше и возвышенней, чем мужская. Женщине удается проникнуть на более высокие этажи ноосферы. Мы отыскиваем этих одаренных девственниц, готовим их к пострижению в монахини. Соберем их всех в Тимофеевой пустыни и обучим искусству толкований. Мать Фекла, с которой вы познакомились, наставница будущих толковательниц, настоятельница будущего монастыря, который станет центром управления историей.
– Как же вы будете управлять историей? – Зеркальцев смотрел на серебряное сияние, исходящее от лица Голосевича, и волшебный ковчег нес его по черной воде лбом вперед, и все это было уже предсказано, и его, Зеркальцева, жизнь, и грядущая смерть, – все уже было исчислено неведомым старцем, который знал о мире все, от начала до скончания.
– Пророчества старца обладают свойством сбываться. Толковательницы своей русской женственностью и мистической прозорливостью станут предсказывать будущее, обрекая его на воплощение. Они станут протачивать русло еще не воплощенной истории. Мы станем контролировать этот процесс. Здесь, в Тимофеевой пустыни, будет ткаться половик истории руками русских монахинь, получивших дар толкований. Этот духовный центр нового русского царства будет могущественней, чем Шаолинь, величественней, чем священный город Кум, благодатней, чем Ватикан. Здесь будет духовная столица будущей России и, быть может, всего мира. Пусть царский дворец пребывает в Москве, пусть там собираются на свои заседания министры. Духовной столицей России станет Красавин. И нам не понадобится генеральный штаб и могучая армия, не понадобятся финансы и углеводороды. Мы будем господствовать на финансовых рынках, устанавливать цены на нефть, формировать мировые союзы, развивать научные школы, меняющие лицо планеты. Мы станем управлять историей не только в интересах России, но и всего человечества. «Все животы окормятся на моем огороде», – пророчествовал старец, предрекая своей обители вселенское значение.
Зеркальцев видел – белее снега стены священной обители. Сияют золотые кресты. В белоснежных палатах юные схимницы, облаченные в черное, единым дыханием и страстью возносятся в лазурную высь. Вычерпывают драгоценные истины. Невесомые силы несутся во все стороны света, управляя жизнью народов. Воздвигают и сокрушают царства, созидают и низвергают вождей. Отводят человечество от последней черты, посылая людям голубую путеводную звезду, что бриллиантом сверкает на раке священного старца.
Яхта плыла по ночному озеру. Синяя заря медленно и неохотно угасала над бескрайней водой. В небе туманились влажные звезды, по которым летел хрустальный огонь. Тихо рокотал двигатель. Из нижних кают долетали музыка и женские голоса. И все это было чудесно, и все это было предсказано, и он, Зеркальцев, был воплощением чьей-то любящей и всесильной воли.
– Как вы узнали, что станете царем? – спросил Зеркальцев, ожидая в ответе увидеть продолжение сна.
– Это было давно, еще при Советах. Мне было четырнадцать лет, и меня вместе с одноклассниками готовились принять в комсомол. Везде были развешаны красные флаги, висели портреты вождей. Пионеры были в галстуках, а мы готовились произнести клятву и получить комсомольские значки. И надо же такому случиться, мой одноклассник, симпатичный еврейчик Арон, показывает мне серебряный царский рубль. Весьма большая монета. На одной стороне профиль царя Николая, а на другой – двуглавый орел. Я взял у Арона рубль и стал рассматривать, вглядывался в лицо государя императора. И тут, как назло, подходит комсомольский вожак и говорит: «Покажи, что это у тебя?» Уж не знаю, что со мной сталось, но я быстро сунул рубль в рот и проглотил, чуть при этом не подавился. «Что это было?» – спросил вожак. «Шоколадка». И тут я почувствовал, что во мне появилась какая-то сладость и теплота, а Арон воскликнул: «Да у тебя лицо серебряное!» С этих пор я почувствовал себя избранным, знал, что меня ожидает великое будущее. Уже позже я познакомился с пророчеством старца: «Что будет снаружи, станет внутри. А что будет внутри, выйдет наружу». Это значит, что снаружи был профиль государя императора и он стал моим внутренним содержанием. А серебро, которое я проглотил и которое содержалось у меня внутри, проступило наружу на моем лице. Вот так и сбылось пророчество старца.