Платье получилось красивым, просто замечательным. Но немолодая бесприданница не смогла привлечь ничьих взоров из тех, кто мог сделать предложение. Мало того, вслед снова слышалось:
– Сестра госпожи Пушкиной…
– Какой?
– Да той, первой красавицы… из-за которой Пушкин стрелялся с Дантесом…
Вот и все. Первая красавица госпожа Пушкина… Дантес… а она снова никто.
Но куда больше Азю беспокоило другое. До гибели Пушкина и их отъезда в Полотняный Завод у Александры был нешуточный роман с Аркадием Россетом, братом прекрасной Александры Осиповны, с которой так дружил Пушкин. Красавец и умница Россет разглядел в Александре не ее косоглазие, а то, что позже увидел барон Фризенгоф, – душевность. Конечно, долгое девичество, неустроенность и откровенная бедность наложили на характер Ази не лучший отпечаток, она была нервной, временами просто невыносимой, могла беспричинно веселиться, а могла и по несколько дней ни с кем не разговаривать. Но в Аркадия была влюблена, а потому вела себя с ним ровно и нрав не выказывала.
Россет отвечал взаимностью, однако с ним случилось то, о чем твердит пословица: с глаз долой – из сердца вон. За те полтора года, что Александра отсутствовала в Петербурге, его сердце заметно поостыло, и нового романа никак не получалось, Аркадий относился к Гончаровой приветливо, но не более.
Эта трагедия заметно испортила Азе жизнь, а Наталье Николаевне стоила немало нервов, потому что сглаживать углы и успокаивать расстроенную сестру приходилось ей, больше некому.
Теперь Азя совсем потеряла надежду когда-либо выйти замуж. Ее уделом мог стать только вдовец с такими же детьми, как вон у Натальи Николаевны. Радости воспитывать чужих детей Александре не хотелось… А тут еще постоянное безденежье, потому что жить на 4500 рублей в год можно было в семье у Пушкиных, добавляя к их расходам лишь малую толику собственных средств, а сидеть на шее у Натальи Николаевны, которая и без того едва сводила концы с концами, невозможно. Как и жить отдельно во фрейлинском флигеле, где за все нужно платить самой. Замкнутый круг, который невозможно разорвать…
Каждая из сестер задумалась о своем – Азя о своей несчастливой судьбе, Таша о том, как жить без поддержки доброй тетушки. Екатерина Ивановна хоть и имела весьма тяжелый командный характер, но помогала хорошо. Как-то без нее будет?
Тетушка Екатерина Ивановна очень любила маленьких Пушкиных, каждый вечер проводила с детьми, даже если сестры уезжали куда-то – в гости, в театр… Она часто делала подарки, даже в Михайловское присылала детские книжки и игрушки. Каково будет детям без доброй бабушки, своих собственных они и не знали. Софья Ивановна не заменит свою сестру, хотя бы уже потому, что вовсе не так уж любит всех Пушкиных.
Екатерина Ивановна много помогала, но своим тяжелым характером сильно осложняла жизнь Пушкиных. Она часто капризничала и если уж кого невзлюбила, то не давала покоя. Тетушки часто ссорились между собой и требовали, чтобы племянницы их навещали, причем, если они бывали у одной, то непременно требовалось посетить и вторую. Иногда не выдерживала даже спокойная Наталья Николаевна, но она не возражала Екатерине Ивановне, только жаловалась Натали Фризенгоф…
И все-таки, не видевшие материнской ласки, в качестве заботы слышавшие только ежедневные выговоры и окрики, сестры были привязаны к Екатерине Ивановне, не говоря уже о потере такой поддержки. Наталья Николаевна чувствовала себя осиротевшей.
Перед сном она долго сидела, держа в руках небольшой портрет мужа. Было темно, экономили свечи, стараясь все делать при дневном свете, а вечерами собирались все в одной комнате, где сестры рукодельничали, мальчики рисовали или читали, Маша, как старшая, тоже старалась заняться рукоделием, а маленькая Таша играла. С наступлением темноты, чтобы не жечь лишних свечей, уходили спать. Поэтому Наталья Николаевна не видела изображения, она разговаривала с мужем скорее душой.
– Я не сдамся. Я все равно выращу детей и дам мальчикам образование, даже если для этого придется есть один хлеб и пить воду, а вместо свечи зажигать лучину.
Теперь Наталья Николаевна реже вспоминала стихи своего мужа, мысли заняты другим, даже детям вслух читала его сказки реже, их время тоже было занято другим.
Мальчикам скоро поступать в гимназию, их требовалось подготовить, значит, прошло то время, когда хватало их с Азей занятий, нужны учителя. Утро, как и прежде, начиналось с уроков, но теперь Наталья Николаевна занималась только с девочками, сыновей обучали специально приглашенные учителя. Каждый урок стоил дорого, – 3–5 рублей, это были значительные траты для семьи, но от них никуда не деться. С девочками продолжала заниматься сама Наталья Николаевна.
Дни тянулись скучные, похожие один на другой. Но Наталья Николаевна стала вынуждена выезжать в свет, и не только в салон Карамзиных.
В сочельник она проходила мимо магазина и невольно залюбовалась елочными игрушками. Вспомнилась собственная елка в Полотняном Заводе, которую устраивал ей дед. Украшенная множеством дорогих игрушек, лесная красавица притягивала к себе взор, заставляя подолгу стоять, разглядывая эти игрушки. Таша очень любила именно вот это – разглядывать елочные игрушки.
Вот и теперь взрослая женщина сначала застыла возле огромной витрины со множеством шаров, самых занятных фигурок и всякой всячины, а потом вошла в магазин. К празднику удалось скопить немного денег на подарки детям, и она вдруг решила, что чем покупать что-то бедненькое, лучше поярче нарядить елку, добавив к сделанным собственными руками украшениям еще и фабричных, а детям купить сласти, которых они обычно не видели.
Очарованная блеском и обилием красивых игрушек, она даже не сразу заметила немного странное поведение посетителей и продавцов. Все внимание было почему-то отвлечено от прилавков и витрин и приковано к той, у которой стояли всего двое. Там не было праздничной толчеи, и Наталья Николаевна направилась именно туда. Глаза заблестели от прелести, выставленной в витрине! Маше понравится вон та кукла в розовом платье, а Таша с удовольствием повесит на елку эту обезьянку…
– Госпожа Пушкина? Вы вернулись в Петербург?
От голоса она заметно вздрогнула. У прилавка стоял государь. Хотелось спрятаться, исчезнуть, но вежливость требовала присесть в легком реверансе.
– Да, Ваше величество.
– А почему я не вижу вас на балах? Мне было бы приятно. Ее величеству, я думаю, тоже.
– Да, Ваше величество…
– Как ваши дети, как их здоровье?
– Благодарю, Ваше величество, хорошо.
– Не буду подробно расспрашивать, надеюсь увидеть вас достаточно скоро и поговорить подольше. Желаю вам и вашим детям счастливого Рождества.
– Благодарю, Ваше величество. Желаю такого же Вам и Ее величеству.
Николай I ушел, а она осталась стоять, оглушенная. Вокруг оглядывались, шепотом пытаясь узнать, кто же это. Кто-то догадался:
– Пушкина! Царь сказал «госпожа Пушкина»!
По залу прошелестело: «Пушкина!»
Не желая быть объектом чужого внимания, Наталья Николаевна заторопилась домой, подальше от любопытных глаз. Ее уже не прельщал блеск игрушечных карет, милые личики кукол, мерцание огней… Даже в праздничной толпе Пушкиной не было покоя.
Ближе к дому она все же зашла в кондитерскую и накупила угощения, но внутри росло беспокойство… Государь напомнил, почти приказал, не желая слушать никаких возражений. Она не имеет права прятаться от света, она обязана посещать придворные балы…
Хотелось крикнуть: а кто мне даст денег на платья для этих балов?
Еще когда был жив Пушкин, она выходила из положения довольно простым, но эффективным способом. Придумала его домашняя портниха. У первой красавицы Петербурга на весь сезон бывало сшито не более двух лифов, правда, очень качественных, отлично сидевших. Перед каждым балом на этот лиф нашивались новые оборки, а после бала срезались и нашивались другие. Портниха была мастерицей, к ней часто присоединялись и горничные, потому что пришивать бантики и воланчики не требовало большого мастерства, а иногда бывало нужно за день переделать платье к следующему балу. Это стоило совсем немного, менялись только перчатки и туфельки.
Наталья Николаевна вздохнула: видно, придется снова браться за иглу не только ради домашних или детских платьев, но и для бальных тоже. Беда, что ныне портнихи нет, значит, все надо самой. Азя, конечно, будет рада, потому что ждать, когда же ее возьмет с собой Строганова, тоже тоскливо.
Она постаралась избавиться от мыслей о царе и балах, не стоило об этом думать в сочельник. Праздновали шумно и весело, хотя не слишком богато.
Но от сестры озабоченность Натальи Николаевны не ускользнула, она прекрасно знала, что если Таша так задумывается временами, значит, что-то произошло. Когда детей уже уложили спать, Пушкина поведала о своей встрече с царем и его почти приказании бывать в свете.
Но от сестры озабоченность Натальи Николаевны не ускользнула, она прекрасно знала, что если Таша так задумывается временами, значит, что-то произошло. Когда детей уже уложили спать, Пушкина поведала о своей встрече с царем и его почти приказании бывать в свете.
– Ташенька, но это же хорошо! Сколько тебе можно хоронить себя в четырех стенах?
– Я выезжаю.
– Куда? Разве что к Карамзиным? И это свет?
– В чем выезжать, Азя? И на чем?
Александра задумалась, но ненадолго, потом тряхнула головой:
– Теткино перешивать будем! У нее много.
К счастью, у Екатерины Ивановны и впрямь оказался богатый гардероб, он не соответствовал новой моде, не говоря уж о размерах, но у горничной были золотые руки. Такие же у самих сестер. В доме без конца что-то шилось, перешивалось, перекраивалось, на балах снова блистала Наталья Николаевна Пушкина, повзрослевшая, но от этого ставшая еще более красивой. Легкая красота милой девочки уступила царственной красоте взрослой женщины.
Мужчины снова были без ума, а Александра снова оказывалась на вторых ролях некрасивой сестры первой красавицы.
Вокруг Натальи Николаевны зароились желающие жениться. Но для нее первым условием были дети: «Кому мои дети в тягость, тот мне не нужен». Брать на себя ответственность за четверых детей даже ради безумно красивой женщины не решался никто, а те, кто все же рискнул, пытались выяснить, нельзя ли детей отдать на воспитание в казенный дом. В таком случае Наталья Николаевна не разговаривала вообще.
Но она никого не поощряла в поисках своей руки. Было заметно, что все светские визиты, балы, рауты, несмотря на очевидный большой успех даже в перешитых платьях, ее тяготили, что ей откровенно хочется поскорей вернуться домой…
Это заметил и император, во время танца попенял. Она смущенно вскинула глаза:
– Мне действительно больше нравится с моими детьми…
– Не знай я вас, счел бы кокеткой. Вы не намерены выйти замуж во второй раз? Трудно одной…
– Трудно, но… не за кого…
Человек, за которого стоило выйти замуж, появился неожиданно. Вернее, они вращались в свете, Наталья Николаевна видела его и раньше, но познакомиться не довелось.
Все плохое в этой жизни происходит вдруг. Впрочем, хорошее тоже…
– Петр Петрович Ланской просит принять.
– Ланской? Что-то я не помню такого. – Наталья Николаевна обернулась к сестре. Та тоже пожала плечами. У Ази было дурное настроение, впрочем, таковым оно теперь бывало очень часто. – Но все равно зови.
Горничная, кивнув, открыла дверь. В гостиную вошел рослый красивый военный.
– Позвольте представиться, Петр Петрович Ланской. Я привез посылку от Ивана Николаевича. Зная, что я еду в Петербург, он попросил завезти.
– От Ивана? Вот спасибо! Проходите, Петр Петрович, присаживайтесь. Расскажите, как там Ваня… Иван Николаевич. Азя, распорядись, пожалуйста, чтобы подали чай…
– Благодарю, но я не хотел бы вас стеснять…
– Вы торопитесь? А я надеялась, что вы расскажете нам об Иване Николаевиче… Наши братья лентяи, пишут крайне редко и нерегулярно.
В гостиную зашел Саша, что-то тихонько спросил у матери, та кивнула. Мальчик бочком направился к выходу, но душа не выдержала:
– У вас такой же мундир, как у моего дяди Ивана Николаевича.
– Верно, – рассмеялся Ланской, – потому что мы сослуживцы. Были сослуживцы, когда Иван Николаевич служил.
– А вот это что за знак?
– Как тебя зовут?
– Саша. Александр Александрович Пушкин.
В двери уже показалась вторая любопытная мальчишечья физиономия.
– А тебя?
– Гриша.
Наталья Николаевна не знала, что сказать сыновьям, но Ланской подозвал их к себе и принялся объяснять знаки отличия на своей форме. Вопросы, которые задавал старший, ему очень понравились:
– Намерен стать военным?
Тот важно и коротко кивнул:
– Да.
– А ты?
– И я, – так же важно подтвердил Гриша.
Снова пошел «мужской» разговор о военной службе, о преимуществах одного полка перед другим. Саша, как старший и почти взрослый, снисходительно смотрел на младшего, прощая, что тот пока не уразумел, насколько конный полк лучше любого другого.
Подали чай, Ланской попросил разрешения мальчикам остаться за столом. Наталья Николаевна с улыбкой разрешила. Так с ее детьми еще никто не разговаривал, Ланской держался с ними точно со взрослыми, которые просто не все знают и понимают. Мальчишки смотрели ему в рот блестящими, почти влюбленными глазами и старались не пропустить ни слова.
Но теперь возмутилась Маша:
– А мы?!
– Идите сюда и вы…
Девочки сели рядом с матерью, тоже внимательно слушали, хотя разговор о предстоящих маневрах был им совершенно неинтересен. Просто в доме, где гости бывали крайне редко, появился новый человек, и он разговаривал с Сашей и Гришей, а не просто гладил их по головке, как делали другие. Это был необычный гость.
– Петр Петрович, а у вас есть дети?
Почему-то этот вопрос смутил гостя.
– Нет, я даже не женат…
– Извините за бестактный вопрос…
– Ну почему же бестактный? Откуда вы могли знать о моем семейном положении?
– Мальчики совсем вас замучили?
– Нет, мне интересно с ними общаться.
Потом еще долго говорили об Иване Николаевиче, о том, как служится в полку, как часто приходится уезжать в разные командировки…
Когда пришло время уходить, Ланской почувствовал, что ему очень хочется вернуться в этот скромный дом еще, чтобы вот так посидеть за небогатым столом, рассказывая любопытным мальчишкам о службе, слышать мягкий смех их матери, ощущать теплоту домашнего очага…
Вернувшись в казарму, он, пожалуй, впервые по-настоящему ощутил разницу между ней и домом.
– Ты где был? Откуда вернулся такой мечтательный? Небось красотка попалась загляденье? – приятель заметил странное состояние Ланского.
Тот усмехнулся:
– Был у вдовы Пушкина.
Приятель даже присвистнул:
– Эк тебя занесло… А правда говорят, что она первая красавица Петербурга? Ну, была?
– Красавица? – Петр Петрович даже задумался. А ведь и правда, он побывал у самой красивой женщины Петербурга, Наталья Николаевна повзрослела, но красоты не растеряла, а он и не подумал об этом. – Красавица, только больше душевная…
– Что, некрасивая, что ли?
– Да нет же! Красива, очень красива! Только когда с ней говоришь, то про красоту забываешь.
– А ты о чем говорил?
– Я больше с ее сыновьями, любопытные мальчишки, все расспрашивали о знаках отличия и про маневры… Надо позвать их, чтобы посмотрели сами.
– Это не сыновья Пушкина ли?
– Чьи сыновья могут быть у вдовы Пушкина?
– Так ты для чего к ней ходил?
– Ее брат передал подарок, просил занести, я занес.
– Вот повезло! Кто бы меня попросил передать поцелуй красавице?
Ланской рассмеялся:
– Поцелуя как раз и не передавали. Зато чаем напоили и разговорами развлекли тоже. А еще приглашали заходить почаще.
Ланской стал заходить и подолгу общаться с детьми, вдовой и ей сестрой. Наталья Николаевна заметила, как чуть розовеют щеки Александрины. Неужели… Сестра была влюблена в Аркадия Россета, брата Александры Осиповны. Эта любовь была взаимной, но, не имея средств на содержание семьи, Россет не рискнул и делать предложение.
Теперь Александрине шел тридцать третий год, и для сорокапятилетнего Ланского она вполне подходила как невеста. Красавец генерал-майор Ланской состоял в свите Николая I, но больших доходов не имел, однако жениться он мог себе позволить. Возможно, это была бы и неплохая партия, но Петр Петровича больше внимания уделял Наталье Николаевне. Они подолгу беседовали об общих знакомых, старательно обходя несколько имен: Дантеса, барона Геккерна и Екатерины, а еще, конечно, Идалии Полетики, хотя встречаться с ней в свете Наталье Николаевне приходилось. Ланской же прежде был влюблен в прекрасную Идалию, и влюблен не на шутку…
В доме Пушкиной Ланской забывал и о своей несчастной любви, и о Полетике вообще, и даже о том, что перед ним первая красавица Петербурга. Он общался с душевной женщиной, любящей своих детей и ради них готовой на многие жертвы. Ланской видел, сколь экономно приходится жить Наталье Николаевне, как скромно вести себя, чтобы не подвергаться бесконечным нападкам досужих кумушек… Пришло время, когда он задумался о возможности женитьбы на вдове, но…
– А Петр Петрович сегодня придет?
– Он вам обещал? Значит, придет. Если не задержат какие-то дела на службе, обязательно придет.
– Я ему новый рисунок приготовил. Он обещал посмотреть и сказать, если что не так.
У Саши с Ланским не просто взаимопонимание, Петр Петрович для старшего из сыновей Пушкина словно наставник и строгий судья, все ему на показ, все под отчет. И Ланской эту роль принял, он старался поддерживать Сашу, как мог. Мальчик уже учился в гимназии и очень этим гордился, Петр Петрович знал обо всех успехах и трудностях своего подопечного. Ревнивый Гриша постоянно крутился рядом: