– А я тоже на следующий год в гимназию пойду!
– Конечно. И у тебя все получится.
Детям было хорошо с Ланским, ему очень хорошо в этом небогатом, но душевном доме, а Наталье Николаевне очень хорошо оттого, что хорошо им. Азя привычно переходила от одного состояния к другому, на ее горизонте снова появился Аркадий Россет и надежда на восстановление былых отношений, следовательно, настроение менялось в зависимости от встреч с любимым человеком и от его благосклонности.
Но у Аркадия не было средств содержать семью. Не было их и у Ланского…
Размышлял ли он о такой возможности? Наверное, но, как честный человек, вынужден был отказаться от мысли сделать предложение Пушкиной. Содержать четверых детей и жену в Петербурге он не мог, а получив должность вдали от столицы, должен был увезти с собой и семью. Это означало бы крах всех надежд Натальи Николаевны на образование сыновей.
Думала ли о такой возможности сама Наталья Николаевна? Наверное, тоже. Когда человек довольно долго и часто ходит в дом, когда его с радостью встречают дети, поневоле задумаешься о возможности связать с ним свою судьбу. Но она не хуже самого Ланского понимала невозможность этого. Как жаль, что у их с Пушкиным детей нет вот такого внимательного и мудрого отца!
Почему-то ей казалось, что и сам Пушкин не был бы против такого отчима своим Машке, Сашке, Гришке, Наташке.
И снова вмешался Его величество случай.
– Наталья Николаевна, вам нужны воды. Это не прихоть и не дань моде. Нужно ехать, иначе вы снова всю зиму будете болеть. Хотя бы в Гельсингфорс.
Доктор Спасский говорил убедительно, да она и сама понимала, что рисковать здоровьем просто не может: случись с ней что-нибудь, кому будут нужны ее дети?
Общими усилиями убедили, Азя согласилась побыть с детьми одна, графиня Строганова обещала заходить ежедневно, тетушка Софья Ивановна заботиться… А Вяземские просто брали с собой в тот самый Гельсингфорс на две недели. Это тоже выгодно, потому что позволило бы экономить на мелочах.
Уже взяты билеты, через два дня отправляться, потому сотню раз пересказаны указания, оговорено все, что только можно оговорить, тысячу раз повторены строгие инструкции, как вести себя и что делать в каком случае…
Она вставала с кушетки, на которой привычно пристроилась с книгой, и даже не поняла, как именно подвернулась нога, только раздался хруст и… на ногу не наступить!
– Ай!
Первой прибежала Маша:
– Что, мама?
– Нога…
– Что нога?
– Я, кажется, подвернула ногу. И сильно. Скажи Лизе, чтобы сбегала за доктором Спасским.
Доктор Спасский, ощупывая щиколотку, укоризненно качал головой:
– Нарочно постарались, чтобы не ехать?
Таша завопила:
– Мама не поедет на воды!
Это вызвало неподдельную бурю восторга у детей. Наталья Николаевна грустно улыбнулась:
– Ну куда же от них денешься?
Ногу туго забинтовали и заставили лежать, потому что вывих оказался нешуточным.
– Петр Петрович, Петр Петрович, а у нас мама без ноги!
– Что?!
– Да, она с кушетки не встает!
В голосе Гриши радость. Пока Ланской в прихожей раздевался, он успел огорошить наставника новостью.
– Да, мама ногу вывихнула.
– Тогда чему ты радуешься?
Гриша смутился, но ненадолго:
– Она никуда не поедет.
– Петр Петрович, я действительно не могу встать, потому простите, что приходится принимать вас вот так – полулежа.
– Пустяки. Что с вами случилось?
Наталья Николаевна рассказала, как и о том, что пришлось отменить поездку на воды.
Теперь Ланской приходил почти каждый день и проводил больше времени подле матери, дети, понимая ситуацию, не возражали. Они демонстрировали чудеса послушания и без напоминаний делали положенные уроки.
Беседы становились все продолжительней и задушевней. Ланского еще в первый день поразило, насколько дети осознают себя детьми именно Пушкина; разговаривая с Натальей Николаевной, он понял, что и вдова тоже ни на минуту не забывает о том, чья она вдова. Это было удивительно и волнующе. Первое впечатление подтвердилось: Пушкина очень красива внешне, но душа ее еще лучше. Нет, она не блистала умом, как та же Идалия Полетика. Она смущалась в беседе, и требовалось разговорить, чтобы слова лились свободно. Она не была прекрасно образованна, всего лишь на уровне приличного домашнего образования, не более. Видимо, многое вынесла из общения с друзьями Пушкина, из салонов Карамзиных, Вяземских и других…
Но она не была болтлива или завистлива, пусть этот язычок не был остер, но он и не был злословен. А искрометность ума вполне компенсировалась спокойной глубиной мысли, только не всем она приоткрывалась. Отсутствие блеска в разговоре заменяла душевность… Это была домашняя женщина, прекрасная мать и жена, которую нужно было оберегать и любить. Только кому?
Чем больше времени проводил Петр Петрович у Пушкиных, тем больше поражался тому, как эта хрупкая женщина умудряется выстаивать в тех условиях, в которых оказалась. У хрупкого прекрасного цветка обнаружился внутри стальной несгибаемый стержень. Вот вам и первая красавица, у которой, казалось, кроме мыслей о светском успехе, ничего не должно быть в голове.
Однажды зашел разговор о Лермонтове. Наталья Николаевна вспомнила, как сама познакомилась с поэтом и как долго беседовала с ним в салоне у Карамзиных.
В первый год после возвращения она вообще никуда не выезжала, бывала только у Вяземских и Карамзиных. Там и увидела Лермонтова, стихами которого восхищалась. Очень хотелось познакомиться поближе, поблагодарить за «Смерть поэта», но Лермонтов слова благодарности воспринял несколько отстраненно, отвечал сухо и вообще старался держаться от Пушкиной подальше. Наталья Николаевна поняла, что он тоже винит именно ее в трагедии с мужем, замкнулась, на общении не настаивала. Так и прошел почти весь сезон – Лермонтов старательно сводил все беседы к обмену дежурными фразами, она отвечала тем же либо вообще молчала.
Но в последний день перед своим отъездом на Кавказ, словно предчувствуя, что не вернется, Лермонтов весь день провел у Карамзиных. Ко всеобщему удивлению, он вдруг подсел к вдове и начал с ней разговор. Наталья Николаевна тоже удивилась, но разговор поддержала. В речи Лермонтова чувствовался надрыв, он был полон мрачных мыслей и предчувствий. Пушкина принялась успокаивать его, но не обычными уверениями в том, что не произойдет ничего страшного, а рассказывая о себе, о том, что судьба порой поворачивает так, что за ее подарки приходится бороться…
Видно, это было столь неожиданно для Лермонтова, что Михаил Юрьевич уже никого больше в тот вечер не замечал. А когда пришло время расставаться, с горечью посетовал, что столько времени по его вине они провели в разных углах гостиной! Поэт очень жалел, что не воспользовался возможностью общения с вдовой Пушкина. Она пыталась утешить, мол, вернется, и пообщаются. Лермонтов только грустно покачал головой. Наталья Николаевна почувствовала, что и правда не вернется.
– С вами действительно нужно разговаривать не в танце или в шумной компании многих людей, а вот так – наедине или среди друзей.
– Знаете, а ведь Пушкин тоже был совсем разный в свете и среди друзей.
Сказала и вдруг смутилась своей откровенности, но Ланской поддержал:
– Расскажите, я почти не знал Александра Сергеевича. Только поверхностное знакомство.
И Наталья Николаевна, почувствовав живой интерес, принялась рассказывать. Немного погодя она даже забыла, что перед ней сидит, по сути, чужой человек, с которым едва знакомы, она вспоминала больше для себя, чем для Ланского, а он слушал. Говорила о том, что среди друзей Пушкин был разговорчив, неизменно весел, искрометен, а попадая в светское многолюдное общество, превращался в почти желчного насмешника. Его злила пустота разговоров ни о чем, светская болтовня, сплетни, злословие. Зато беседа с умным человеком, неважно, кто он и какого звания, для Пушкина превращалась в истинное удовольствие. Так, он обожал разговоры с няней, с собственным дядькой Никитой, с крестьянами, обожал цыган, мог задержаться, не отпуская извозчика, потому что услышал от него новую байку…
Наталья Николаевна говорила, и перед ней снова вставал живой Пушкин, звучал его задорный смех, его голос, декламирующий стихи…
А Ланской молча слушал.
Вдруг она опомнилась:
– Простите, я вас совсем заговорила своими воспоминаниями…
Ланской вздрогнул:
– Нет, что вы!
И она поняла, что перед его мысленным взором тоже стоял Пушкин. Горячая волна благодарности захлестнула Наталью Николаевну:
– Спасибо вам, Петр Петрович.
– За что?
– Вы так… вкусно слушали…
Домой Ланской возвращался в растерянных чувствах. Ему очень хотелось еще и еще слушать эту женщину, о чем бы или о ком она ни говорила… Но Петр Петрович прекрасно понимал ответственность за четверых детей. Он был бы готов их воспитывать, но не имел возможности делать это. Наталья Николаевна не уедет из Петербурга, а ему не заработать столько денег, чтобы содержать семью. По своему положению он мог бы рассчитывать на бригаду или в лучшем случае дивизию, но только в провинции, а для Пушкиной это невозможно. И дело не в том, что первую красавицу, а она такой и оставалась, грешно увозить в глушь, дело в детях, сыновьях, которым нужно образование, дочерях, которых надо вывести в свет и выдать замуж.
Домой Ланской возвращался в растерянных чувствах. Ему очень хотелось еще и еще слушать эту женщину, о чем бы или о ком она ни говорила… Но Петр Петрович прекрасно понимал ответственность за четверых детей. Он был бы готов их воспитывать, но не имел возможности делать это. Наталья Николаевна не уедет из Петербурга, а ему не заработать столько денег, чтобы содержать семью. По своему положению он мог бы рассчитывать на бригаду или в лучшем случае дивизию, но только в провинции, а для Пушкиной это невозможно. И дело не в том, что первую красавицу, а она такой и оставалась, грешно увозить в глушь, дело в детях, сыновьях, которым нужно образование, дочерях, которых надо вывести в свет и выдать замуж.
Ланской в очередной раз пришел проведать Наталью Николаевну. Доктор Спасский все еще запрещал ей ходить, но Наталья Николаевна была занята делом, для которого резвые ножки не требовались.
– Что это вы делаете?
Она спокойно подняла на Ланского глаза:
– Шью.
– Шьете? Но почему вы?
– Потому что у меня нет возможности купить дочери пальто. Я переделываю свое, иначе ей не в чем выйти на улицу.
Он был смущен. Пушкина улыбнулась:
– Петр Петрович, не смущайтесь, меня вот нисколько не смущает необходимость делать это своими руками. Если нет возможности заказать портнихе, нужно сделать самой.
Наталья Николаевна рассмеялась, но смех вышел грустным.
– Это я только в деревне ничего не умею, а рукодельничать нас маменька научила. Вернее, не она, но заставила научиться.
Ланской в тот день не мог долго сидеть, только отдал принесенное Саше, пожелал скорейшего выздоровления и откланялся – дела в полку.
Когда через некоторое время к дому снова подъехал экипаж, Наталья Николаевна решила, что это вернулся Ланской, и продолжала как ни в чем не бывало шить. Но почти сразу в комнату вбежала Азя:
– Государь!
– Кто?!
Ответить сестра не успела, как и сама Наталья Николаевна спрятать работу.
Николай Павлович действительно заехал узнать о здоровье Пушкиной.
– Лежите, лежите, не вставайте. Я заехал, чтобы пожелать вам скорейшего выздоровления, без вас на балу было скучно. – И тут же с изумлением: – Что это вы делаете?
Она ответила так же спокойно, как и Ланскому:
– Шью.
Император чуть нервно усмехнулся:
– В Петербурге перевелись модистки и портнихи?
– Нет, Ваше величество, но им нужно платить…
Он что-то еще спрашивал, она отвечала. Николай Павлович был чуть растерян, разглядывая весьма скромное жилище первой красавицы.
– Как же вы живете?
Наталья Николаевна обвела рукой вокруг себя:
– Как видите…
– А как ваши болдинские имения, они не дают доход?
– Болдино не принадлежало моему мужу, оно было всего лишь передано в пожизненное пользование и после смерти вернулось к его отцу.
Несколько мгновений царь задумчиво смотрел в стену, потом осторожно поинтересовался:
– Я видел генерала Ланского, он у вас бывает?
– Да, Петр Петрович сослуживец моего брата. Он много внимания уделяет моим детям. Я благодарна генералу Ланскому.
– Почему бы вам не выйти за него замуж?
Наталья Николаевна вскинула на царя глаза, возразила почти с укоризной:
– У меня четверо детей…
Николай Павлович поднялся, усмехаясь:
– Но от этого вы не стали менее прекрасной. Я рад, мадам, что вы выздоравливаете. Старайтесь не работать так много, нежные пальчики не должны испытывать уколы иглой. Я подумаю, как вам помочь.
Визит был окончен, откланявшись, царь уехал.
Проводив нежданного гостя, Азя вернулась в комнату и застала сестру всю в слезах:
– Что ты, Таша? Государь же обещал помочь.
– Помочь… а чем я должна буду платить за эту помощь? – Она снова залилась слезами. – Раньше у меня был муж, а теперь заступиться некому. Нужно было оставаться в Заводе или вообще в Михайловском…
– Ташенька, может, тебе замуж выйти? Я понимаю, что ты Пушкина помнишь и любишь, но ведь семь лет уже и дети… И Пушкин говорил, чтобы через два года замуж выходила…
– Вот то-то и оно, что дети. Всем нужна я, но без детей. Как Граффео просил: нельзя ли детей определить в казенные заведения? Кому мои дети в тягость, тот мне самой не нужен. Неужели, чтобы женой стать, нужно от Машки, Сашки, Гришки и Наташки отказаться? Нет, ни за что!
– А вон Петр Петрович, такой не заставит отказываться.
– Но у Петра Петровича доход чуть больше нашего, куда же ему на шею четверых-то?
Александре хотелось закричать, мол, что же теперь, навсегда одной остаться? Но не сказала, знала, что сестра ответит: если нельзя с детьми, значит, одной.
Она глубоко вздохнула:
– Может, в Завод вернуться? Жили же мы там как-то. Или вон Софья Ивановна говорила, что в Степанково ездить можно.
– Нет, Азенька, там мы не хозяева. Мы с тобой только в Михайловском хозяева.
– Поехали в Михайловское. Будем, как Прасковья Александровна, помещицами, растолстеем, станем важничать и ругаться со старостой… Поехали, а?
– Я уж тоже думаю, что мы зря в этот год в Михайловское не уехали.
– Поехали, еще не поздно.
Но договорить не удалось, вернулись с прогулки дети, загалдели, что-то рассказывая… Однако мысль, что нужно уезжать в деревню или вообще переезжать туда жить, осталась.
Ночью Наталья Николаевна долго лежала без сна и беззвучно рыдала:
– Где ты, Пушкин? Если бы ты знал, как мне без тебя плохо, как трудно одной с четырьмя детьми, как трудно при дворе. Царь милостив, но он и требователен. Ни отказаться от помощи, ни избежать ловушки, если ее примешь, нельзя. Что мне делать, Саша?
Единственным выходом действительно стал казаться переезд в Михайловское надолго.
Она постаралась болеть подольше, чтобы не выезжать на балы. Шли неделя за неделей… И вдруг…
– Генерал Ланской.
Петр Петрович пришел при параде, был заметно взволнован, попросил разговора наедине.
Азя схватилась за сердце: ну ясно же, зачем! Неужели сделает предложение? Это хорошо, только Ланской не Строганов, у него имений по России нет, на что жить? И все равно, лучше бедно, но с мужем, чем одной…
– Наталья Николаевна, я получил новое назначение…
Вот и все, он пришел, чтобы сообщить о том, что получил новое назначение, что уезжает, что рад был знакомству и будет писать, если позволят… Наталья Николаевна почувствовала, как тоскливо сжало сердце, рядом оказался человек, с которым хорошо даже просто помолчать, который принял ее детей, принял ее память о муже, и вот он тоже ее покидает.
Попыталась улыбнуться:
– Я рада за вас, Петр Петрович, вы достойны повышения по службе.
– Это не просто повышение, государь изволил назначить меня командиром лейб-гвардии Конного полка в Стрельне.
Это было не просто повышение, это умопомрачительное повышение…
– Теперь у меня есть возможность сделать то, чего я страстно желал бы давно. Я прошу вашей руки, Наталья Николаевна. Знаю, что первое ваше требование – хорошее отношение к детям. Ваши дети будут моими…
– Петр Петрович… они останутся детьми Пушкина, достаточно просто хорошо к ним относиться. Но…я попросила бы дать мне подумать, я не могу ответить сразу. Простите меня.
– Да, конечно. Я не тороплю. Вы сами определите, когда дать ответ.
– Петр Петрович, вам это посоветовал… государь?
– Государь? Нет, но его поставить в известность будет необходимо. Я обязан буду спросить у него разрешение на женитьбу. Надеюсь, не откажет. Если, конечно, согласитесь вы.
В этот вечер они с Азей снова долго плакали. К матери подошел Саша и серьезно спросил:
– Петр Петрович будет нашим отцом?
– Вашим отцом был, есть и будет Пушкин. А Петр Петрович может стать вашим отчимом. Если хотите, конечно.
– Хотим!
Сашу поддержал брат, а потом и пришедшие в комнату девочки.
Александра развела руками:
– Таша, придется тебе выходить замуж за Ланского, дети так решили…
Наталья Николаевна вздохнула:
– Они дети, Азя…. Я подумаю…
– Что тебя беспокоит? То, что государь вдруг сделал Ланского командиром полка после обещания помочь тебе?
– Да. Если Петр Петрович делает это по императорской указке, то мне трудно будет жить…
– Но ведь он сказал, что еще даже не спрашивал разрешения на женитьбу…
Ночью она снова лежала без сна и советовалась с Пушкиным. Долго стояла на коленях перед образами… К утру на душе стало совершенно спокойно.
На следующий день Ланской пришел как обычно, чтобы Наталья Николаевна не подумала, что он требует немедленный ответ, сразу объяснил:
– Я к мальчикам, принес рисунок формы…
– Да, конечно, Петр Петрович, только позвольте сначала мне.
– Я не тороплю вас, Наталья Николаевна.
– Я приняла решение. Я приму ваше предложение, если вы согласитесь на несколько условий.
– На любые.
– Нет, выслушайте и подумайте. Эти четверо детей навсегда останутся детьми Пушкина и никогда не будут звать вас отцом, только Петром Петровичем. Я не хочу, чтобы они забыли, кто их отец.