«Почему я раньше никогда так не пробовал?..»
Он смотрел, как постепенно отдалялась земля, и побаивался забираться слишком высоко – на случай, если чудесное наитие неожиданно кончится.
Время от времени его полёт в самом деле утрачивал лёгкость, лодочкой снова завладевала неодолимая земная тяга, Коренге становилось невмочь удерживать себя в воздухе, он устало прижимался к глинистому склону… Но однажды разбуженное умение всё-таки не до конца покидало его, и он вновь воспарял, и с каждым разом это получалось у него всё естественней. Так, словно нарабатывала силу некая мышца и становился привычным едва освоенный навык…
Что-то разбудило Коренгу, и первым ощущением, посетившим его наяву, была саднящая обида.
«Опять мне всего лишь приснилось!..»
Всё его существо ещё жило дивным чувством полёта, ему безумно хотелось сесть в тележке, расправить руки и, может быть, оторваться-таки от земли… Он знал, что наяву ничего не сбудется, зато насмешек, скорее всего, будет не обобраться, и это знание было каменным весом, которого он не мог одолеть.
Сон понемногу бледнел, отодвигаясь из сиюминутной памяти в глубину, и Коренга стал соображать, что же его разбудило. Торон безмятежно спал возле тележки, свернувшись мохнатым клубком. Значит, ничего опасного и даже подозрительного поблизости не происходило. Коренга приподнялся на локте и прислушался к негромким голосам, раздававшимся чуть поодаль.
Вернее, голос раздавался только один – старика Тикарама, а его приёмная внучка лишь едва слышно всхлипывала, и тут с Коренги окончательно слетел сон, поскольку тот не мужчина и подавно не венн, кто будет спокойно спать, когда рядом плачет девушка. Коренга осторожно сел в тележке и стал смотреть в темноту.
Впрочем, кругом было не так уж и темно. Ночь стояла хотя и безлунная, но до того ясная и прозрачная, словно поверженный Змей навсегда уволок с неба все тучи. В такую ночь никогда не бывает совершенно темно, даже самой глухой осенью, а весной и подавно. Отблеск множества звёзд ткёт прозрачную серебряную паутину и, ничего вроде бы не освещая, всё-таки не даёт сомкнуть челюсти мраку, позволяя различить сперва макушки деревьев по сторонам, а потом и тропу под ногами…
Коренга привычно нашёл взглядом несколько знакомых созвездий и поздоровался с ними как с добрыми друзьями. Он знал, конечно, что в самых разных краях людям светит одно и то же солнце, а по ночам – одни и те же звёзды. Но ничего с собой поделать не мог: уехать из дому за тридевять земель и, задрав голову, увидеть над собой совершенно домашние звёзды… ну, может, чуть иначе развёрнутые в небесах… – это ли не чудо Богов?
«У меня всё хорошо, мама. Я всё-таки приехал страну Нарлак. Я даже увернулся от Змея, который хотел меня съесть, и скоро попаду в Фойрег, как собирался…»
Звёзды ласкали его лицо, он некоторым образом чувствовал, что весточка домой будет ими передана. Хотя на самом деле мать с отцом знали наверняка только то, что их сын был ещё жив…
После этого Коренга нашарил глазами Тикиру и её деда.
Нетрудно было понять, из-за чего плакала отчаянная и бесстрашная девка. И старик больше не пенял ей за то, что пошла против его воли. Он гладил прижавшуюся к нему Тикиру по голове, хотя что он мог для неё сделать? Разве что вот так пригреть, приголубить – а после отвлечь от ранящих мыслей, коли всё равно невмоготу спать. И точно, старик сказал что-то на языке, которого Коренга не понимал, но слова его можно было истолковать лишь как «ладно, внучка, давай делом займёмся». Тикира послушно кивнула, высморкалась – и скоро в десятке шагов от Коренги потихоньку затеплился светильничек. Маленький, прозрачный, небьющийся и не проливающий масло, из тех, что развозились по всей земле удалыми купцами из стекловарных мастерских Галирада. Коренге его свет показался ослепительным, он чуть не юркнул обратно под щит тележки – увидят, решат ещё, будто он соглядатайствовать взялся! – но крохотное пламя тут же прикрыли колпачком, чтобы не било в глаза да и не смотрели дед с внучкой на Коренгу.
Перед Тикарамом уже стоял его кожаный короб, тот самый, неподъёмный, который Коренга ещё не хотел брать в лодочку, боясь опрокинуться в водовороте. При виде его у молодого венна сразу заболели синяки на ногах. Угловатая сума так и ехала с ними, и Коренга не видел, чтобы они её раскрывали. Значит, не съестной припас там сохранялся и не одежда: что же за груз, стоивший, чтобы биться за него насмерть, как девка тогда на крыше развалины?.. Теперь Тикарам распутывал завязки, и Коренга сообразил, что сейчас увидит стариково сокровище. Ему стало стыдно собственного любопытства, ведь, что бы ни оказало себя в чужом пестере, его, Коренги, это никоим образом не касалось. Однако отвести глаз, как, может быть, подобало, он не смог.
«А что? Я же никакой корысти не замышляю…»
В это время узловатые старческие пальцы наконец совладали с тесёмками, кожаное горло раздвинулось, и Коренга увидел, ЧТО сохранялось в драгоценной суме.
Там лежали книги.
Плотно притиснутые одна к другой, словно грибы в кадушке под гнётом.
Сразу всё стало понятно. И несусветная тяжесть пестеря, и та ценность, за которую так отчаянно воевала храбрая Коза. Коренга успел про себя зачислить Тикарама в книготорговцы и подивиться тому, как не боялся беспомощный старец путешествовать с таким многоценным товаром. Ещё он успел задаться вопросом, а не даст ли, покуда покупателей нет и не предвидится, ему Тикарам полистать какую-нибудь премудрую книгу – и тут же усовестился, ведь он даже ни разу ещё не удосужился открыть «Праведное звездословие», за которое страшные деньги отвалил в Галираде…
Но тотчас же все эти мысли разлетелись, точно вспугнутые воробьи, и были мигом забыты.
Потому что Тикира отстегнула от пестеря боковую зепь и, порывшись в ней, стала воздвигать рядом со светильничком не вполне понятную снасть. Лопавшийся от любопытства Коренга различил два поворотных круга, поставленную торчком металлическую дугу и несколько маленьких стеклянных зерцал – тех, что делали неразличимое внятным для глаза. Он видел такие у сольвеннского купца, приехавшего за речным жемчугом. Купец был добрым человеком и позволил увечному пареньку вдосталь повозиться с выпуклыми гладкими стёклами. Имея подобные зерцала, легко удавалось вытаскивать из пальцев занозы, а на пауков и муравьев лучше было вообще не смотреть – чего доброго, ещё ночью приснятся. Коренга потом пробовал вытаивать такие зерцала из чистого речного льда, и у него получилось, хотя и не вполне… Но не занозами же посреди ночи собирались заниматься внучка и дед? И уж подавно не насекомыми, ещё спавшими в летошних[44] скрученных листьях, в складках коры?..
Снасть опиралась тремя расставленными лапками на камень, кстати торчавший из песка рядом с облюбованным ими местом для ночлега (или они нарочно устроились подле него?). Девка довольно долго возилась, устраивая эти лапки, что-то сноровисто подкручивала и поправляла. Кажется, велика ли премудрость поставить треножку, чтобы устойчиво держалась? Однако работа оказалась кропотливой. Тикира то и дело заглядывала во внутреннее окошечко снасти, и, похоже, то, что она там видела, не удовлетворяло её. Она подносила поближе светильник, досадливо встряхивала головой и опять что-то поправляла. Наконец дед сказал ей – опять на незнакомом языке, но так, что Коренга понял:
– Поспешим, дитя, время уходит.
Он, между прочим, вынул из той же зепи увесистую на вид жестяную коробочку и, откинув крышку, следил за чем-то внутри. Коренга отчаянно напрягал зрение, но видел лишь, что в коробочке на ладони старика что-то двигалось, жило, мелькало.
– Готово, дедушка, – почти сразу отозвалась Тикира.
Старик поднялся, с видимым усилием расправляя негнувшиеся суставы. Похоже, он ещё не вполне отошёл от выпавшего ему испытания. Однако желание превозмогло телесную немочь. Тикарам склонился над поблёскивавшей снастью и начал осторожно поворачивать два ребристых колесика, Тикира же уселась подле светильничка и, вытащив из сумы самую верхнюю книгу, раскрыла её посередине. Коренга затаил дыхание, полагая, что девка сейчас примется читать вслух нечто необходимое для удивительного снаряда, но опять просчитался. Тикира откупорила продолговатую коробочку, извлекла перо и маленькую склянку чернил и приготовилась… писать!
Молодой венн впал в окончательное ошеломление, сообразив наконец, что сподобился подсмотреть нечто поистине чудесное. Эти двое хотели увидеть что-то внутри своей снасти и сотворить запись в книге. И её, эту книгу, потом смогут прочитать все, одолевшие грамоту. В том числе даже и он, Коренга!
Между тем старик обозрел звёздное небо, вновь припал глазом к зерцалу, потом к другому и третьему… Когда он обратился к Тикире, взмахом руки приказывая девчонке писать, Коренга жгуче пожалел о том, что с грехом пополам разумел только по-аррантски да ещё немного – по-сегвански и по-вельхски. Сколько же было на свете премудрости, которую он по лености своей не постиг! И чем, спрашивается, занимался?.. Летучих птиц мастерил?..
Молодой венн впал в окончательное ошеломление, сообразив наконец, что сподобился подсмотреть нечто поистине чудесное. Эти двое хотели увидеть что-то внутри своей снасти и сотворить запись в книге. И её, эту книгу, потом смогут прочитать все, одолевшие грамоту. В том числе даже и он, Коренга!
Между тем старик обозрел звёздное небо, вновь припал глазом к зерцалу, потом к другому и третьему… Когда он обратился к Тикире, взмахом руки приказывая девчонке писать, Коренга жгуче пожалел о том, что с грехом пополам разумел только по-аррантски да ещё немного – по-сегвански и по-вельхски. Сколько же было на свете премудрости, которую он по лености своей не постиг! И чем, спрашивается, занимался?.. Летучих птиц мастерил?..
Будь он искуснее в чужих языках, он бы разобрал следующее:
– Итак, сегодня, в четырнадцатый день месяца Миндаля, в пол-утра и две чашки по времени Мельсины, Дышло Колесницы явило себя в трёх ложках к югу от запада, будучи при этом в двух жбанах, пяти чашках и одной капле от зенита небесного. Таким образом…
Старик ненадолго задумался. Светильничек бросал отблеск снизу вверх на его лицо, превращая редкие седые волосы в сияющий золотой ореол. Коренга, по-прежнему не разумевший, о чём шла речь, внезапно поразился, насколько величественным и по-настоящему красивым стал в эти мгновения ничем вроде бы не примечательный Тикарам. Не укрылось от молодого венна и то, с каким восхищением смотрела на деда Тикира.
– …Таким образом, следует признать, что Эврих из Феда совершенно прав, оценивая восточное удаление здешних мест от столицы Аррантиады в четыре жбана, ковш и восемь чашек великого круга земного, против шести с получетвертыо жбанов, упоминаемых Салегрином Достопочтенным…
Тикира послушно записала. Потом встала помочь старику, убиравшему с камня таинственную снасть. Коренга еле успел тихо опуститься назад в свою тележку, в спальное меховое гнездо. Дед с внучкой не то чтобы таились от посторонних взглядов, но что-то подсказывало Коренге: присутствие любопытного их не слитком обрадует.
Знать бы ему, что за созерцателями звёзд наблюдала кроме его собственной ещё одна пара глаз, И что обладатель этих глаз, в отличие от него, прекрасно понимал саккаремскую речь…
ГЛАВА 33 Обозные охранники
К утру стало очевидно, что расчёт Шатуна, разведшего маячный костёр на макушке лысого холма, вполне оправдался. Сквозь рассветный зябкий туман, мешавшийся с дымом, к походникам вышли ещё два человека, оба сегваны. Если Коренга что-нибудь понимал, эти двое оказались ещё ближе к хоботу Змея, чем они с Эорией. У обоих одежда была изорвана и так забита грязью, что цвета не разберёшь. Частицы земли не просто запачкали кожу и ткань, они проникли внутрь самих нитей и остались там, заместив все когда-то яркие краски одной своей – серо-бурой. Волосы, бороды и усы у обоих слиплись от глины и торчали жёсткими перьями, грязные разводы на лицах делали двоих почти близнецами. Наверное, Змей не оставил им на пути ни одного чистого ручейка, да и отмоешься ли за один раз, если ветер вбил глиняный прах в тело не хуже, чем иглы мастера наколок вбивают сажу, золу и разведённую камедь! А ведь кабы не драное платье, оглоушенное выражение глаз и нехорошая дрожь, дёргавшая у одного из них щёку, молодцы были бы хоть куда. Видные, крепкие да ещё и при оружии.
– Охранники, – сразу, как только они появились, определил Шатун. – Из купеческого обоза, небось. Да где теперь тот обоз…
А Коренга, глядя на подходивших, невольно порадовался, что встречает их не один. Мало ли что придёт на ум таким удальцам! Не надумали бы поправить свою беду на чужой счёт! Это не дед с внучкой и не беспомощная толстуха, чьи нарядные сапожки годились только ступать по коврам, а не прыгать через ручьи!
Ему в самом деле показалось, что сегваны окинули сидевших у костра походников оценивающими взглядами, особенно присмотревшись к Шатуну и Эории.
– Мир по дороге… – сказал наконец тот, у которого не дёргалась щека. Он говорил по-нарлакски, и тем был почти исчерпан запас нарлакских слов, понятных Коренге. А сегван продолжал: – Куда путь держите?
– На Фойрегский большак пробиваемся, – ответил Шатун.
– Вместе пойдём, – сказал сегван как о решённом. – Меня зовите Ершом, а его, – он указал на молчавшего товарища, – Перекатом.
– Вместе веселей, – спокойно согласился Шатун. – Уж не обессудьте, нечем попотчевать, сами натощак путешествуем.
Такой вот вроде ничего не значивший разговор, а на самом деле сказано было многое. Коренга ещё раз с грустным облегчением порадовался, что путешествовал не сам по себе. «Я-то только из-за десяти спин храбриться горазд. Хорошо тому же дядьке Шатуну никого не бояться. Или Эории…»
Он нашёл глазами Эорию. Та, кажется, на своих береговых соплеменников вовсе не посмотрела, не заслужили. Она как раз кончила убирать волосы и склонилась над ластившимся Тороном. Между ними и Коренгой плавал дым от костра, и Коренга поначалу решил, что девушка грела в пёсьей шерсти озябшие руки. Но дым отнесло в сторону, и он увидел: тем же костяным гребнем, которым пользовалась сама, сегванка теперь вычёсывала пушистые «штаны» и роскошный хвост кобеля. Белёсое утро было совсем не тёплым, земля, далеко ещё не напитавшаяся солнцем, выдыхала засевшие в глубине остатки зимы. Однако Торону с его густой длинной шубой наверняка казалось, что за несколько дней он перенёсся из сольвеннских снегов почти в настоящее лето. Он начал линять. Подшёрсток ещё не лез клочьями, но на гребень Эории уже намотался порядочный ком пуха. Столь нежного и мягкого, что не знавши и не заподозришь, какой свирепый зверь его на себе вырастил. Торону нравилась забота, он всё валился перед сегванкой на спину, раскидываясь, точно щенок. Эория беззлобно бранила его по-сегвански, понуждала встать… и знай выкидывала травинки, веточки да рыжие сосновые иглы, запутавшиеся в зубьях гребня. Коренга удивился было, на что ей разбирать Торонов пух, который она всё равно сейчас выбросит, но тут ему на тележку взвалили тяжёлый пестерь старого Тикарама, и сразу стало не до того.
– Эй, красавица, – уже сзади расслышал он весёлый голос Ерша, – а меня так-то не почешешь?
Коренга мгновенно возненавидел сегвана и решил, что от этого человека они непременно дождутся беды. Он обернулся, ещё не зная, каким образом осадить непочтительного, понимая, что это будет очередным безрассудством, но намереваясь всё равно его осадить, – и поспел как раз к ответу Эории.
– Так ты подставляй зад-то, – не прерывая работы, равнодушно и спокойно проговорила дочь кунса. – А уж я посмотрю, гребнем по нему пройтись или коленом поддать.
Коренга выдохнул и подумал, что обозный охранник был дурак. Или просто плохой воин. Справный воин всегда распознает равного себе, как бы тот ни выглядел и чем бы ни занимался, хотя бы он меч точил, хлеб ел или собаку холил. А не распознает сразу, так он подождёт и присмотрится хорошенько, но с налёту никого дразнить не затеет!
Вот кто был истинным воином, так это Торон. Разнежившийся пёс небось не проспал гнева и беспокойства хозяина. Мигом перевернулся на лапы, глухо притопнув ими по земле, вскинул голову, навострил уши и перестал улыбаться. Ёрш пробормотал нечто неопределённое о злых девках, не ценящих, когда их красавицами называют, и отошёл, махнув рукой.
ГЛАВА 34 Полный жбан звёзд
Коренга ждал, чтобы на его навьюченную тележку сел, как вчера, ещё старик Тикарам, но тот решился идти своими ногами. Тикира сноровисто обрубила ровную молодую рябинку, погубленную лесобойной метелью, соорудила деду костыль. Коренга следил за ней с одобрением. И лесу лишней обиды не нанесла, и дерево выбрала правильное, не изломается небось. Не подведёт дедушку. Походники продвигались без спешки, и старик, казалось перенявший от рябинового посоха толику сил, не только не отставал, но даже время от времени уходил вперёд и сам ждал других, греясь на солнышке.
Ясная звёздная ночь привела за собой такой же ясный, прозрачный и безветренный день, в тихом воздухе разливалось почти настоящее тепло, отчего землю кутала едва заметная дымка. Шатун вёл своих спутников сосновым редколесьем, под колёса тележки ложился белый мох, зелёный с прошлого года брусничник и мелкая, игольчатая травка, кажется до того свыкшаяся с хвойным соседством, что сама уподобилась сосновым иголкам и перестала бояться зимы. На открытых к югу полянах царило сущее лето, и в то, что недалеко отступившая зима вполне может дохнуть ночным морозцем, не очень-то верилось. Коренга любил такие дни, эту сонную улыбку готовой пробудиться земли, только в его родных краях они наступали месяца на полтора позже, чем здесь.
Тикира по-прежнему держалась рядом с его тележкой, чью главную поклажу составляла их с дедом неподъёмная и неповоротливая сума. Коренга долго собирался с духом и соображал, как бы потолковать с девкой о подсмотренном среди ночи. Наконец шагавшая сзади Эория приотстала поправить сапог, и Коренга, понимая, что другой удобный случай может ещё не скоро представиться, быстро проговорил: