– Помню, – внимательно глядя на меня, ответила тетя Женя, вздохнула и добавила: – Конечно, помню. Что, проболталась Ивановна? А ведь как меня стращала… через нее я грех на душу взяла, теперь помирать страшно… И так грехов не счесть, а тут такое…
Я слегка растерялась, думала, придется долго уговаривать эту женщину, или она и вовсе не захочет общаться со мной, и вдруг она сама заговорила о том, что так меня волновало.
– Не могли бы вы рассказать поподробнее? – попросила я.
– Вы ведь не из милиции? – задала она встречный вопрос.
– Нет. – Лгать ей мне совершенно не хотелось.
– Выходит, я не ошиблась, вы его жена? Того, что за убийство посадили?
Признаться, я очень удивилась такой прозорливости, торопливо кивнула и замерла, а тетя Женя продолжила:
– То-то я смотрю, лицо ваше мне знакомо. Вы ведь к Андрею часто заходили, верно? Может, не обращали внимания на нас, стариков, а мы-то ведь все примечаем. Сидишь на скамейке, за внуком присматриваешь, ну и не только за внуком, само собой. У нас, старух, один общий грех: любопытство.
– Это не самый большой грех, – улыбнулась я.
– Может, и не самый, – согласилась тетя Женя. – Вы что же, сами все узнать решили? Небось не просто так у Раисы оказались?
– Не просто, – покаялась я.
– А муж? Все еще в тюрьме?
– Скоро выходит, через несколько дней.
– Зачем же тогда… или думаете виновного сыскать, отомстить и все такое прочее? Вот тут в одном кино такое показывали.
– Не в этом дело, тетя Женя, – начала я, пытаясь отыскать нужные слова. – Муж со мной развелся, за все время, что в тюрьме находится, ни разу не написал. Значит, считает меня виноватой. Может, я и виновата, да вот беда, не знаю, в чем. Одно я знала и тогда, и сейчас: мой муж Андрея не убивал.
– Ясно, – кивнула тетя Женя, взялась за вязание, но тут же отложила носок в сторону. – Что не убивал, это точно. Потому что его фотографию мне показывали, но это вовсе не тот был, кого я видела той ночью. А милиционеры все такие суетливые были, слова сказать не давали, сами спрашивали, сами и отвечали. Да если б хоть один со мной по-людски поговорил, разве бы я скрыла? Характер не тот. А они… Конечно, грех людей винить, сама хороша. Испугалась я очень, вот беда. Внук еще совсем маленький, дочка сильно болела, мужиков в квартире нет, вот и подумала, придут ночью и убьют всех, и мальчонку не пожалеют. А тут еще мужа Раисы убили, ну я и вовсе перепугалась. Да и подруга твердила: «Молчи лучше», вот и молчала…
– Расскажите, пожалуйста, что тогда произошло? – попросила я.
– Кошку я выпускала, замучила, стерва. Сидела возле двери, «мяу» да «мяу», вот и поплелась среди ночи. Только дверь открыла, и вдруг выстрел. Сначала я не поняла, что это, а потом второй раз ухнуло, точно, говорю, выстрел. Два раза то есть. Я ни жива ни мертва дверь свою захлопнула и точно к полу приросла, шагу ступить не могу, а сама в глазок… Андрюшина дверь распахнулась, и этот вышел…
– Вы его раньше видели, до той ночи?
– Нет. Вот тебя видела и мужа твоего тоже… Много тут у Андрея всякого народа перебывало, может, и этот был, но я его не помню. Высокий, волосы темные, красивый такой…
– А узнать вы его смогли бы?
– По фотографии, что ли? Может, и смогла бы… Не знаю. Испугалась я тогда, а ну, думаю, как меня заметит… ведь стреляли же… А он быстро к лестнице – и исчез. Утром по квартирам ходили, из милиции, и фотографию вашего мужа показывали… Я и сказала, мол, раньше видела, а в ту ночь не видела ничего. А вот услышала выстрелы да испугалась.
– Понятно, – кусая губы, заметила я. – А больше никто из соседей этого человека не видел?
– Может, видели, да помалкивали, как я. Кому же охота со всем этим связываться… Опять же страшно. А у вас что, есть на примете какой человек, ну, чтоб на него подумать? – хитро спросила тетя Женя, а я улыбнулась.
– Нет у меня такого человека, а жаль…
– Да уж… Хотя мужу вашему толку от этого немного, коли и так на днях освободится. Годов-то не вернуть, как ни крути.
– Что верно, то верно, – пришлось согласиться мне. – Тетя Женя, – решилась попросить я. – Можно я к вам еще приду… если вдруг появится у меня такой человек?
– Приходите, – кивнула она. – Надо будет, и в милиции расскажу, как все было. Пять лет назад рассказать бы надо, но… лучше поздно, чем никогда.
– Спасибо вам. – Я поднялась и пошла к двери.
– За что? – удивилась она и крикнула: – Ванюшка, проводи тетю!
Мальчишка выскочил из соседней комнаты и открыл мне входную дверь.
Если бы пять лет назад… Не думать об этом, а то начнешь выть в голос. Ничего не изменишь, сейчас важно найти того, кто все это устроил.
Покидая двор, я вновь вернулась мыслями к Андрею. А что, если мне только казалось, что он безобидный пьяница и хвастун? Что я вообще о нем знаю? Во время сеансов, пока он писал мой портрет, мы много говорили, но в основном о литературе, об искусстве. Андрей любил изображать из себя лектора, хмурил брови, напускал на лицо важность и вещал профессорским тоном. Наблюдать за ним было забавно. Иногда ему приходила охота пофилософствовать, и он высказывал различные идеи, которые часто противоречили одна другой, но его это не смущало. Если я указывала на такое несоответствие, Андрей начинал сердиться и заявлял, что существует свобода воли, он волен сегодня думать одно, а завтра другое и ничего плохого здесь не видит. В общем-то, я тоже не видела, потому что никогда серьезно не относилась ни к нему самому, ни к тому, что он говорил. Сам Андрей интересовал меня мало. Мне нравились некоторые из его друзей-художников, поговорить с ними было интересно, и я любила бывать в его студии. Возможно, будь я внимательнее к Андрею, трагедии бы не произошло… хотя, как знать. Кажется, я стала пессимисткой. Забавно…
Я не сразу сообразила, куда еду, и только когда свернула с улицы Горького на узкую улочку с односторонним движением и милым названием Ильинская Покатая, поняла, что направляюсь к Александру Гаврилову, человеку, который дружил с Андреем со школьных времен и должен был знать его очень хорошо.
Гаврилов в отличие от Андрея был настоящим художником, хотя Андрей утверждал, что тому просто везло. К тридцати пяти годам он стал довольно известен и отнюдь не бедствовал. Пару месяцев назад у него прошла персональная выставка в Доме искусств, я ее посетила, правда, самого Гаврилова тогда не встретила.
Хоть и не виделись мы давно, но на доброжелательный прием я все-таки рассчитывала, некогда у нас сложились очень хорошие отношения.
Гаврилов работал семь-восемь часов в день, обычно с утра и часов до трех, в это время скорее всего свободен, хотя мог отсутствовать дома, в этом случае мой приезд оказался бы напрасным.
Я поднялась на крыльцо с коваными перилами и симпатичным фонарем у входа и нажала кнопку звонка. Ждать пришлось недолго, дверь распахнулась, и я увидела юную красотку в коротком сарафане. Она улыбнулась и спросила:
– Вам назначили?
– Боюсь, что нет, – ответила я. – Я бы хотела поговорить с Александром Анатольевичем, если это возможно. Моя фамилия Верховцева…
– Заходите, я сейчас узнаю…
Я оказалась в просторном холле, а девушка стала торопливо подниматься по лестнице на второй этаж.
Я огляделась и даже присвистнула: дела Гаврилова явно шли в гору. Старый купеческий особняк ему достался по наследству, весь первый этаж занимала когда-то его бабушка. На втором этаже жили две одинокие старушки. Удобства в доме отсутствовали, и бабули очень тяготились этим. Вступив во владение первым этажом, Гаврилов продал свою квартиру, купил в новом районе две однокомнатные и переселил в них соседок-пенсионерок. Старушки остались довольны, а художник получил купеческий дом в свое полное распоряжение.
Второй этаж был чуть меньше первого, сломав наверху все перегородки,
Гаврилов устроил там прекрасную студию. После чего деньги у него кончились, и первый этаж оставался таким же, каким был при его бабушке. Старые обои в цветочек, мебель пятидесятых годов…
Теперь холл поражал дорогой отделкой, огромным ковром и хрустальной люстрой. Да, многое изменилось за эти пять лет.
– Привет, – услышала я, а повернувшись, увидела, как Гаврилов спускается по лестнице.
– Здравствуй. – Я улыбнулась и пошла ему навстречу. – Ты работал?
– Нет. Валялся на диване и читал о жизни Леонардо. Очень поучительно, скажу я тебе. Но если бы даже и работал, по случаю твоего визита с радостью бы забросил все. Сто лет не виделись, да?
– Лет пять, – поправила я. – О делах не спрашиваю. Судя по всему, они в порядке.
– Не жалуюсь. Что называется, попал в струю. Хорошо это или плохо для художника – еще вопрос, но хорошо жить мне нравится. Хочешь, поднимемся в студию?
– С удовольствием, – согласилась я.
Студия осталась прежней, просторной, светлой, широкие окна без занавесок, картины…
– Выставку готовлю, – словно извиняясь, заметил Гаврилов.
– Выставку готовлю, – словно извиняясь, заметил Гаврилов.
– Я была в Доме искусств, услышала по радио и посетила…
– А мне говорили, что ты живешь затворницей, – усмехнулся он.
– Людям свойственно все преувеличивать.
Около часа мы беседовали только о его картинах, некоторые я видела впервые и очень заинтересовалась ими.
– А ты изменился, – констатировала я с некоторой растерянностью.
– Наверное, только дураки не меняются, мне скоро сорок, на многое начинаешь смотреть иначе, другими глазами, так сказать…
В этот момент я остановилась в удивлении, потому что обнаружила свой портрет. Без рамки, небольшой по размеру, он стоял возле стены, и в первое мгновение я даже не узнала себя, так странно выглядело лицо на полотне.
– Не помню, чтобы я тебе позировала, – улыбнулась я.
Гаврилов поставил портрет на стол, посмотрел на него и усмехнулся:
– Года три назад мне пришло в голову… Ты не желала ни с кем общаться, и я написал по памяти…
– По-моему, я здорово смахиваю на колдунью. И почему здесь у меня темные волосы? Это видение художника?
– Прихоть, – улыбнулся Гаврилов. – Я был влюблен в тебя, ты догадывалась?
– Нет.
– Ну и хорошо. Ты никого не замечала вокруг, у тебя был твой Илья, а остальные вроде бы вовсе не существовали. Сначала подобное кажется обидным, потом привыкаешь, а через некоторое время даже начинаешь считать вполне естественным. Когда мы перестали видеться, я вдруг понял, как мне недостает тебя. И вроде бы злился, а еще написал твой портрет. Теперь это выглядит мальчишеской выходкой. Но портрет мне нравится, хотя, конечно, это не портрет вовсе, а жалоба на жизнь бедного провинциального художника.
– Насчет бедности ты переборщил, – засмеялась я.
– Я имею в виду духовное оскудение. Сейчас все кому не лень считают своим долгом швырнуть в мой огород увесистый булыжник.
– Это потому, что ты деньги зарабатываешь, – утешила я.
– Конечно. Какой-то идиот выдумал, что талант и бедность друг без друга не существуют и быть богатым вроде бы стыдно. Чепуха. Талант либо есть, либо его нет, а все остальное – вторично.
– Меня радует, что ты богатый талант, – засмеялась я и устроилась в кресле возле огромного окна.
– Ты ведь не просто так пришла. Что случилось? – спросил Гаврилов, подходя ближе.
– Скоро возвращается Илья.
– Я помню. – Он кивнул и стал смотреть в окно. – Но есть что-то еще…
– Есть, – согласилась я. – Наверное, это звучит довольно глупо, но я решила выступить в роли частного сыщика.
– То есть? – удивился Гаврилов.
– Я пытаюсь выяснить, что в действительности произошло той ночью.
– И что, удалось посрамить милицию?
– Я нашла человека, который видел убийцу Андрея, – уверенно заявила я.
Гаврилов нахмурился, потом отошел к столу, налил в две рюмки коньяка и направился ко мне.
– Это ведь не шутка? – тихо спросил он.
– Нет.
– Господи. – Он покачал головой. – Разумеется, это не Илья… не хотел бы я пережить такое…
– Я и тогда знала, что это не Илья, но… в общем, ты прав. Я не могу не думать о том, что, если бы этот свидетель сказал тогда правду…
– Давай-ка выпьем, – усмехнулся Гаврилов, мы выпили и некоторое время сидели молча. – Этот человек, я имею в виду убийцу, кто-то из наших? – спросил Гаврилов минут через пять.
– Я не знаю, кто он. Свидетель утверждает, что в ту ночь видел его впервые.
– И что ты думаешь?
– Что я могу думать? Я хочу найти этого человека.
– А зачем? – несказанно удивил он меня своим вопросом.
– Немного странно, не так ли? – спросила я.
– Что странно: мой вопрос или то, что ты так стремишься узнать правду? Илья возвращается, может быть, не стоит ворошить прошлое? А ну как то, что ты узнаешь, окажется тяжелым ударом…
– Тебе что-нибудь известно? – насторожилась я.
– Конечно, нет, – вздохнул он. – Для всех нас происшедшее было совершенно неожиданным, каждый в отдельности и все вместе пытались докопаться до сути. И ничего…
– Убийца кто-то из наших, – повертев рюмку в руке, заметила я. – Я имею в виду, кто-то, кто хорошо знал всех участников событий. Андрея застрелили, а пистолет оказался в машине Ильи.
– Я что, в списке подозреваемых?
– Ты? – удивилась я. – Если честно, тебя в роли убийцы я не могла бы представить.
– А кого? Кого из общих знакомых ты могла бы увидеть в этой роли?
Я задумалась, а потом проронила:
– Но ведь кто-то его убил?
– Это единственный непреложный факт, – согласился Гаврилов. – У тебя есть описание предполагаемого убийцы?
– Самое общее: высокий, красивый, волосы темные.
– Слава богу, не похож на меня, – хмыкнул он. – Но два десятка людей, которым такое описание подходит, я берусь перечислить прямо сейчас.
– И у всех был повод убить Андрея? – усмехнулась я.
– С поводом дело хуже, – кивнул Гаврилов. – Лично я его просто не вижу, ни тогда, ни сегодня.
– Ты говорил, наши общие знакомые пробовали докопаться до сути. И какой повод называли они?
– В основном тот, что прозвучал в суде. – Гаврилов отвел глаза и добавил: – Ревность.
– То есть был кто-то…
– Был, – перебил он. – Например, твой Илья…
– Илья никогда не ревновал меня! – Я вроде бы повысила голос, стало стыдно, я закусила губу и, помедлив, добавила: – Извини.
– Это ты извини, если я ненароком скажу неприятные вещи. Видишь ли, мы все тогда были влюблены в тебя… странно, что тебя это удивляет. – Гаврилов засмеялся. – Очень красивая девушка, доброжелательная, веселая, к тому же умница. Ты терпеливо слушала весь тот бред, что мы изрекали, и тебе вроде даже было интересно. Будь ты свободна, возникло бы неизбежное соперничество, но ты была совершенно поглощена своей любовью, поэтому все мы оказались в равном положении и в конце концов смирились. Однако с Андреем ты проводила больше времени, и, когда все случилось, мудрые головы вспомнили пословицу «Дуракам везет» и решили: а почему бы и нет? В конце концов, Андрей симпатичный парень, краснобай, а ты юное, неопытное создание и т. д. и т. п.
– Ты это серьезно? – удивилась я.
– Абсолютно. Каюсь, даже я склонялся к подобной мысли. У Ильи свои представления о гордости и все такое… Ты меня понимаешь. Его поведение на суде подтвердило наши догадки, а потом и твое затворничество. Искупление грехов. Когда один из соперников сходит в могилу, а другой отправляется по этапу, женщины ищут утешения в монастыре.
– Интересная мысль, – хмыкнула я.
– Скорее банальная. Но ведь это неправда, так? А выглядит правдоподобно. Это я к тому, что все наши предположения гроша ломаного не стоят. Выглядят логично, но за ними ничего.
– И все-таки Андрей погиб, но Илья не убивал его…
– Да… – Гаврилов смотрел на одну из своих картин и криво усмехался. – Ты пришла ко мне, чтобы узнать, у кого был повод это сделать?
– Скажем так, я надеялась, что мы вдвоем можем додуматься до чего-то интересного.
– Ясно. И тогда, и сейчас я не вижу никакого повода. Андрей не нуждался в деньгах, ни у кого не занимал, если деньги у него появлялись, жил на широкую ногу, если исчезали, садился на хлеб и воду и не переживал по этому поводу. У него было полно знакомых, и на тарелку супа он мог твердо рассчитывать. Я, наверное, не удивлю тебя, заявив, что Андрей был совершенно бездарен, завидовать ему просто никому бы не пришло в голову. Он не был игроком, так что карточный долг или что-то в этом роде отпадает. В его квартире не было ничего ценного, версия об ограблении даже не возникла. Единственное, что могло прийти в голову: убийство на почве ревности. Если это не Илья, тогда я просто не знаю кто. То есть у меня нет подходящей кандидатуры. Хотя, конечно, можно предположить, что его убила Зайчиха. Но твой свидетель говорит о мужчине, а Зайчиха не похожа на симпатичного парня, хотя следует признать, что и на женщину она походит мало.
– Зайчиха? – не поняла я.
– Ну как же: Татьяна Зайцева. Ты должна ее помнить. Преподает на худграфе, «синий чулок» и баба-яга в одном лице. Жутко злобная стерва.
– Серьезно? Я как будто не замечала в ней особой злости.
– Тогда она была на пять лет моложе и еще надеялась выйти замуж. Теперь это злобная фурия и совершенно сумасшедшая старая дева. Впрочем, я, возможно, сгущаю краски, у нас с нею личные счеты. По поводу моей выставки она разразилась разгромной статьей в губернских «Ведомостях». Впрочем, ее пристрастия всем известны: она единственный человек, который искренне считал Андрея гением.
– Да, я помню. Автопортрет с филином неизменно вызывал у нее слезы. Я всегда терялась, когда она обрушивала на окружающих поток хвалебных од в адрес Андрея… У нее мог быть повод его убить?
– Ревность. Она была влюблена, а он не отличался постоянством, отношения у них сложились довольно странные, она считала себя его женой, а он вроде бы вовсе не замечал этого. Забавно, да?