По ипподрому прошел вздох разочарования, в котором явственно слышались и ликующие крики тех, кто поставил на красный цвет.
– Я выиграл, дружище Архилох, – засмеялся Василий.
Архилох с небрежной улыбкой протянул русичу деньги.
– Продолжим, друг Василий?
– Продолжим! Ставлю пять гривен на красного возницу.
– Принимаю! – Архилох высыпал себе на ладонь десять номисм. – Ставлю опять на зеленого.
Во втором заезде случилось несчастье: две колесницы столкнулись на повороте и выбыли из борьбы на третьем круге. Это были белый и синий возницы. В споре оставшихся двух снова победил возница в красной фуфайке.
– Давай денежки, друже Архилох, – широко улыбаясь, сказал Василий. – Недаром я люблю красный цвет. Это цвет удачи!
Архилох расстался с деньгами без особого сожаления на лице и тут же объявил свою ставку на третий заезд: сорок номисм.
– На какой цвет ставишь? – спросил Василий.
– Сначала послушаю объявление глашатая, – заюлил Архилох.
– А я вновь ставлю на красного, – сказал Василий.
Феофилакт, дважды проигравший толстяку с двойным подбородком, тоже поставил на красный цвет.
– Мой русский друг поделится со мной своей удачей, – сказал логофет своим друзьям и кивком головы велел Архилоху перевести его слова с греческого на славянский.
Это приятно польстило Василию. Он успел заметить, что одна из матрон, немолодая, но еще не утратившая своей красоты, бросала на него долгие взгляды.
Василий негромко осведомился у Архилоха об имени красивой гречанки.
– Ее зовут Евпраксия, – так же негромко ответил Архилох. – Советую тебе остерегаться ее.
Василий не успел спросить, с чем связана такая предосторожность, так как начался очередной заезд. Архилох после недолгих колебаний опять поставил на зеленого возницу.
– Во всем должно быть упорство и постоянство, – пробормотал он, напряженно следя за гонкой.
– Вот именно, – усмехнулся Василий, когда еще сорок номисм перекочевали в его кошель.
– Странно, – недоумевал Архилох, – в этом заезде самые сильные лошади были у зеленого возницы, а он проиграл.
После третьего выигрыша подряд Василий расхрабрился:
– Ставлю тридцать гривен на красного. И будь что будет! Что скажешь, Архилох?
Архилох высыпал из мешочка все оставшиеся деньги и пересчитал.
– Мне не хватает пяти номисм, – мрачно проговорил он. – Может, ты сбавишь свою ставку на две с половиной гривны, друг Василий?
Тут неожиданно вмешался толстяк с двойным подбородком, также поклонник зеленого цвета.
– Не надо сбавлять, Архилох, – сказал он. – Я дарю тебе недостающие пять монет.
– Благодарю тебя, благочестивейший Евмений, – промолвил Архилох, прижав ладонь к груди.
Василий удивился тому, что толстяк понимает по-русски и даже довольно неплохо изъясняется. Заметив удивление на лице новгородца, Евмений горделиво ухмыльнулся.
– В Царьграде живет немало русичей, ваш язык здесь не в диковинку, – кольнул Василия Архилох. – Я принимаю твою ставку!
– Но я не видел, чтобы этот господин дал тебе деньги, – сказал Василий.
– Евмений вручает их мне как бы под честное слово, – приглушенно заговорил Архилох. – У нас богатые люди не носят деньги с собой. Свои ставки на скачках они записывают на бумаге и расплачиваются уже после ристаний. Обманов здесь не может быть, поскольку платить за проигрыш в состязаниях колесниц – дело чести. Кто хоть раз не заплатит, того больше не пустят на ипподром. Понятно?
– Понятно, – кивнул Василий.
«Так вот что за листочки в руках у этих господ, – промелькнуло у него в голове. – Вот почему они не звенят деньгами, как мы с Архилохом. Что ж, так даже удобнее!»
В четвертом заезде возница в красном не только не выиграл гонку, но притащился самым последним, чем поверг в уныние добрую треть ипподрома и Василия в том числе. На этот раз победил возница в зеленом.
Архилох приободрился, вновь заполняя деньгами свой мешочек.
– Пора возвращать свои денежки, – посмеивался он.
– Красный цвет все равно побьет зеленый! – горячился Василий и поставил на пятый заезд еще тридцать гривен.
Хитрый Архилох, поразмыслив, поставил на синего возницу и выиграл.
После шестого заезда у Василия не осталось ни одной монеты.
При виде торжествующего Архилоха и подмигивающего ему толстяка Евмения в душе ретивого новгородца росло раздражение.
– Я ставлю пятьдесят номисм на красного, – с вызовом сказал Василий. – Если проиграю, то расплачусь потом.
Архилох принял вызов, поставив на белого возницу. И опять выиграл.
– Вот кляч понабрали! – ворчал Василий, ударив себя кулаком по колену. – Но ничего, где наше не пропадало! Эй, Архилох, моя ставка полсотни номисм! Снова на красного, черт ему под ребро!
– Принимаю! – кивнул Архилох, записывая грифелем на своей руке ставку Василия.
Феофилакт посоветовал Василию поставить на синего возницу. Мол, в восьмом заезде у того самая быстроногая запряжка и сам возница не промах. Но Василий только отмахнулся. Он верил в свою удачу!
И проиграл снова.
– Взгляни, друг Василий, даже император устал смотреть на твои проигрыши и удалился вместе с супругой, – пошутил Архилох.
Василий перевел взгляд на императорскую ложу. Там действительно никого не было.
– Будешь еще ставить? – спросил Архилох.
– Конечно, – ответил Василий, – опять полсотни.
– А я ставлю сто монет на зеленого, – сказал Архилох и в ожидании уставился на Василия.
– Будь по-твоему, – кивнул Василий. – Я ставлю на красного столько же.
На Василия пахнуло ароматом благовоний, более тонких, чем у Феофилакта. Он повернул голову и увидел присаживающуюся рядом с ним Евпраксию. Уступивший ей место Феофилакт сел рядом с Евмением.
Гречанка что-то сказала, глядя Василию в глаза.
Архилох тотчас перевел:
– Прекрасная Евпраксия желает поучаствовать в этой ставке на равных паях с тобой, Василий.
– Почему? – удивился новгородец.
– Ничего не спрашивай, – прошептал ему Архилох, – просто соглашайся, и все.
– Хорошо, я согласен! – Василий улыбнулся гречанке открытой улыбкой.
Архилох перевел его ответ прелестной матроне с угодливой улыбкой, получавшейся у него лучше всего.
Этот заезд вновь выиграл Архилох.
Наконец был объявлен последний заезд.
– Я ставлю сто пятьдесят номисм на зеленого возницу! – воскликнул Архилох, едва глашатай закончил объявлять имена колесничих.
На зеленого же поставил и толстяк Евмений, держа пари с Феофилактом.
Василий поднял ставку до трехсот номисм, опять поставив на красного возницу.
Архилох вытаращил на него глаза. Он открыл было рот, чтобы принять заклад, но в этот момент Евпраксия подняла ставку до пятисот номисм, уверенным движением положив свою белую ладонь на руку Василия.
Прекрасная гречанка что-то тихо промолвила новгородцу. Ее темные, как агаты, очи светились нежной симпатией к нему.
Архилох принял ставку и добавил по-русски, обращаясь к Василию:
– Евпраксия сказала, что она приносит удачу.
– Что ж, поглядим! – улыбнулся Василий и стиснул руку матроны в своей широкой ладони.
При этом он ощутил странное волнение, как юнец, впервые оставшийся наедине со взрослой женщиной.
Василию показалось, что у сидящей рядом с ним женщины тоже нарушено спокойное дыхание, иначе ее бледные щеки не зарделись бы таким ярким румянцем и грудь не вздымалась бы столь часто. Или это было вызвано переживаниями за исход последнего заезда?
Как бы то ни было, но женская рука с холодными золотыми перстнями на четырех пальцах так и покоилась в ладони Василия, не пытаясь высвободиться, покуда колесницы мчались наперегонки под рев неистовствующих трибун. У многих зрителей в этот последний заезд решалось все.
Близкое присутствие красивой благоухающей женщины с такими дивными очами и таким чарующим голосом, мягкая теплота ее руки действовали на Василия как-то успокаивающе. Более того, ему хотелось продлить это приятное ощущение, внезапно охватившее его.
Четыре колесницы, растянувшись одна за другой, летели по дромосу, делая последний круг. Впереди скакала запряжка белых лошадей, которую погонял возница в красной куртке. Василий невольно замер. Замерла и сидевшая рядом красавица. В эти минуты совершенно непередаваемое единение тел и душ заставило сердца русича и гречанки биться в унисон.
Красный возница пришел первым.
Евпраксия облегченно вздохнула и уронила голову Василию на плечо.
«Нет, – решил он про себя, – это не просто симпатия, а нечто большее. Сегодня меня постигла двойная удача!»
Одним ударом Василий отыграл все, да еще с лихвой.
– Ты и впрямь приносишь удачу, – сказал он гречанке.
В ответ матрона пригласила Василия к себе домой отпраздновать выигрыш.
Свое приглашение Евпраксия повторила также Феофилакту, Евмению и Архилоху. Василий без колебаний согласился. Остальные тоже ответили согласием.
Свое приглашение Евпраксия повторила также Феофилакту, Евмению и Архилоху. Василий без колебаний согласился. Остальные тоже ответили согласием.
Василий был переполнен бурной радостью. Напрягая память, он стал вспоминать уроки греческого у монаха Кирилла. Кто бы мог подумать, что это понадобится ему в жизни!
Евпраксия села в небольшой изящный возок со стеклянными оконцами, запряженный парой мулов, и поехала впереди. Мужчины ехали верхом, следуя за каретой.
Дом прекрасной гречанки находился неподалеку от ипподрома в тенистом переулке, где шелестели листвой могучие платаны за каменной изгородью близ старинной церкви.
Внутренние покои дома Евпраксии поразили Василия своей роскошью. Всюду был мрамор, блистала позолота, сияла начищенная медь. Занавески и портьеры были из тончайших тканей самых причудливых расцветок. Полы были украшены мозаикой.
Прекрасная хозяйка ввела своих гостей в триклиний, при этом она держала Василия за руку. Пока они шли сюда от самого входа, Евпраксия несколько раз заговаривала с Василием. Дышавший им в затылок Архилох быстро переводил новгородцу ее слова. Василию казалось, что Архилох им мешает. Это чувствовалось и в слегка завуалированных вопросах гречанки, в том, что она больше старалась выражать свои мысли взглядом и жестами.
– Это трапезная, – сказал Архилох Василию.
Пока рабы накрывали на стол, гостей развлекали музыкой и пением две рабыни. Одна темноволосая, с восточным лицом, играла на арфе. Другая, светлокожая и светловолосая, пела протяжную песню.
Дородный Евмений, видимо понимавший толк в музыке, с блаженной улыбкой кивал головой в такт переборам струн. Когда же певица в припеве чуть-чуть не дотянула минорное соло, Евмений подпел ей тоненьким голоском. Девушка благодарно улыбнулась вельможе.
Феофилакт сидел с задумчивым видом, глядя на носки своих сандалий. Архилох ерзал на стуле, поглядывая на проносимые мимо блюда, источавшие аппетитный аромат.
Только Василий и Евпраксия были поглощены друг другом, обмениваясь молчаливыми выразительными взглядами.
За столом больше говорили Евмений и Феофилакт, перескакивая с одной темы на другую. Архилох даже не успевал переводить Василию смысл всего сказанного ими.
Евпраксия подшучивала над Евмением, который, по ее словам, распоряжается деньгами императора, как своими собственными.
Из застольной беседы Василий выяснил, что Евмений является царским ризничим, а муж Евпраксии занимает должность друнгария флота.
Евмений, не оставаясь в долгу, молвил хозяйке с шутливой усмешкой, мол, покуда ее супруг находится в дальнем плавании, она тут развлекается на скачках.
– Я полагаю, не только на скачках, – подмигнул Евмений Феофилакту.
«В какой роскоши живут эти люди! Куда до них нашим боярам и даже князьям! – думал Василий, в сумерках возвращаясь на подворье Святого Мамонта. – Какое же тогда великолепие окружает императора ромеев!»
Какими маленькими, затерянными среди лесов и болот, показались в этот миг Василию русские города, даже славный Киев.
«Здесь, а не где-то еще, центр мира! – решил для себя Василий. – Все прочие народы, получается, живут на отшибе. По всему видать, греки – избранный Богом народ. И храмы у них красивее, и земля благодатнее, и богатств у них больше. Опять же и море у греков под боком. Тут мое место!»
Архилох рассказывал Василию еще в первую их встречу, что Империи служат и варяги, и англосаксы, и славяне… Наемники служат в ромейском войске, на флоте и даже в охране императора. Иные добиваются великих почестей, становятся военачальниками и флотоводцами, получают в награду за службу дворцы и поместья с зависимыми крестьянами. Бывали случаи, что чужеземцы становились императорами!
От честолюбивых мыслей у Василия закружилась голова. Стать полководцем ромеев – это ли не честь и слава! А там, глядишь, и в василевсы можно выйти, чем черт не шутит! В своих полководческих талантах Василий не сомневался, тем более теперь, когда в его голове бродил винный хмель. Ему надо только выучить греческий язык.
К тому же Василию хотелось встречаться с красавицей Евпраксией без надоедливого Архилоха. Василий был уверен, что красавица гречанка жаждет того же. Иначе она не обронила бы при прощании с ним многозначительную фразу: «Ну что, Василий, ты будешь учить греческий или я – русский?»
* * *Спустя несколько дней Архилох повел Василия в термы – так греки называют свои общественные бани.
– Это самая лучшая баня в Царьграде! – говорил по дороге Архилох. – Эту баню построили при императоре Юстиниане Великом из розового мрамора. В этой бане совершают омовения только самые богатые граждане нашего города.
– Я польщен, – усмехнулся Василий.
В термах Юстиниана новгородец столкнулся с Феофилактом.
Логофет дрома изобразил удивление на своем лице, словно их встреча была случайной, но Василий не стал себя обманывать. Конечно, Архилох притащил его сюда с ведома Феофилакта.
Василий и Феофилакт, обнажившись, погрузились в теплый бассейн.
Сидя на каменном выступе по шею в воде, они стали беседовать. Архилох находился рядом, сидя на корточках у кромки бассейна.
– Я хотел поговорить с тобой об этом, Василий, еще в день скачек, – начал логофет, – но, как ты помнишь, внезапное вмешательство очаровательной Евпраксии изменило ход событий того, я полагаю, счастливого для тебя дня.
– О да, почтенный Феофилакт, – по-гречески сказал Василий.
На красивом лице вельможи отразились удивление и восхищение одновременно.
– Я хотел поговорить с тобой вот о чем, – неторопливым голосом продолжил Феофилакт.
Архилох переводил его слова.
Слушая неспешную речь византийца, Василий невольно дивился тому, насколько созвучны мысли Феофилакта его душевному настрою. Феофилакт перечислял те почести и богатства, которые может обрести чужеземец, служа в византийском войске. Таким образом можно также получить гражданство, тогда Василию будет открыт доступ к высшим должностям Империи. Разве это не прельщает неглупого и честолюбивого молодого человека?
Василий понимал, что Феофилакт имеет в виду его, и это неимоверно льстило ему. Одно дело, когда об этом тебе нашептывает слуга могущественного вельможи. И другое дело, когда о том же тебе молвит сам могущественный вельможа.
– Защищать Гроб Господень, друг Василий, можно и из столицы Империи, – говорил Феофилакт. – Император Мануил – враг сарацин. Он часто воюет с ними. Наш божественный властитель намеревается вернуть Иерусалим под свою власть, ведь этот город некогда входил в состав ромейской державы.
– Означает ли это, что император Мануил намерен поддержать крестоносное воинство? – спросил Василий.
– Василевс поддержит крестоносцев, если их рати смогут собраться. Разногласия между католическими государями столь велики, что сие благое намерение вряд ли осуществится, – сделал грустную мину логофет.
Услышанное навело Василия на невеселые размышления.
Отказаться от данного обета он не мог, тем более перед лицом своих дружинников, но продолжать поход со столь малочисленным отрядом было делом безнадежным. Если верить слухам, у сельджуков много конницы и лучников, имеются у них и боевые корабли.
– Прежде чем ответить тебе, друже Феофилакт, я должен посоветоваться со своей дружиной, – сказал Василий.
– Я не тороплю тебя с ответом, друг мой, – промолвил логофет. – Только прошу тебя, постарайся раскрыть глаза своим людям на то, что пока еще сокрыто от их понимания.
Из тепидариума – теплой бани – Феофилакт и Архилох привели Василия в кальдариум – горячую баню, представляющую собой большой круглый зал с сиденьями вдоль стен, под высокими сводами которого звучало гулкое эхо голосов. Почти все сиденья были заняты парившимися вельможами, толстыми и худыми, уже лысеющими и с густой шевелюрой. Разбившись на кучки, они громко галдели, ведя какие-то бесконечные споры. Их лоснящиеся тела порозовели от жара, лица раскраснелись.
Феофилакт, объяснявший Василию устройство греческих бань, был вынужден умолкнуть, так как повышать голос он не любил. От этого, как логофет пояснил Василию уже во фригидариуме – холодной бане, – кровь ударяет в мозг, отчего может случиться помутнение рассудка. Напрягать же голосовые связки при сильной жаре тоже вредно для здоровья.
Холодная баня показалась Василию не такой уж и холодной. Это было большое помещение с высокими стенами, но без крыши. Фонтан, бивший из гигантской мраморной чаши посреди фригидариума, рассеивал вокруг мельчайшие брызги, которые, оседая на обнаженное тело, не охлаждали его слишком сильно. По сравнению с ледяным квасом, которым привык обливаться Василий после парилки, такой прохладный дождичек не вызвал у него привычных ощущений. При взгляде вверх можно было увидеть голубые небеса и медленно проплывающие стаи белых облаков.