«Небось, к Руси несет их ветер-то, – с внезапной грустью подумал Василий, – а может, наоборот – с Руси».
Во фригидариуме людей было мало. Сюда долетал уличный шум.
– О чем задумался, Василий? – окликнул новгородца Архилох. – Пойдем, окунемся еще разок в теплом бассейне.
Поплескавшись в теплой воде, Феофилакт и Архилох показали Василию зал для атлетических упражнений.
– Ну-ка, витязь, покажи нам свою силу! – Архилох кивнул Василию на бронзовые гири.
Василий выбрал самую большую гирю и легко взял ее на грудь, потом без особых усилий выжал гирю десять раз.
– Вот это да! – восхитился Архилох. – В ней же три пуда!
– А потяжелее гиря есть? – спросил Василий.
– К сожалению, нет, – улыбнулся Феофилакт. – При такой богатырской силище, друг мой, тебе по плечу любые воинские подвиги! Ты рожден для славы, как древний герой Геркулес!
– Не слышал о таком, – промолвил Василий.
– О ком же ты слышал?
– О воителе Александре Македонском, о римском императоре Цезаре, о Константине Великом, – перечислил Василий. – Этот Геркулес был родом грек или римлянин?
– Геркулес был эллином, – ответил Феофилакт. – Я покажу тебе его статую.
* * *Вечером того же дня состоялся у Василия серьезный разговор с его побратимами. Присутствовала при этом и Анфиска. А затеял этот разговор Фома.
– Вася, чего хочет от тебя этот горбоносый грек? – напрямик спросил Фома. – Не первый раз Архилох приходит за тобой.
– Архилох от меня ничего не хочет, – ответил Василий.
– Тогда что хотят от тебя те, кто посылает Архилоха сюда? – не унимался Фома. – Греки хитры! Гляди, Вася, опутают они тебя своими кознями.
– А им иными и нельзя быть, – сказал Василий. – Греки стоят промеж Азии и Европы. Тут поневоле коварству научишься.
– Что-то, друг сердечный, ты последнее время разговариваешь по-русски, а мыслишь как грек, – заметил Василию Потаня. – Поделился бы с нами думами своими. Что за недуг томит тебя?
– Да женщина у него на уме! – сердито воскликнула Анфиска. – Вот и весь его недуг!
Василий даже слегка вздрогнул от такой Анфискиной прозорливости, но живо овладел собой.
– Раз уж, други мои, завели мы этот разговор, скажу вам все начистоту, – заговорил Василий. – Мы ждем здесь ратей крестовых из Европы, а они, по слухам, все никак собраться не могут. Старые распри гнетут европейских королей и графов. Папа римский и тот примирить их никак не может. Один грек имовитый предлагает мне в ромейское войско вступить, мол, какая разница, под чьими знаменами с сарацинами сражаться. Император Мануил пребывает в давней вражде с неверными, хорошие воины ему надобны. Вот я и думаю… – Василий обвел взглядом побратимов. – Может, нам к ромеям в войско податься?
– Как платить обещают? – спросил Домаш. – И какие харчи?
Василий принялся было пересказывать Домашу все, что узнал о службе в ромейском войске от Феофилакта.
Однако Потаня перебил его:
– Погоди-ка! Эдак не годится, друг Василий. Взявши в рот дуду, на гуслях не играют. Мы давали обет поклониться Гробу Господню. И уж коль защищать Гроб Господень, то именно в Палестине. Речи твои, Вася, мне непонятны. И сам ты стал какой-то другой. Уж не подкупили ли тебя ромеи?
– Ты что, Потаня, белены объелся! – возмутился Василий. – Иль мало ты меня знаешь, что молвишь такое!
– А деньги, которые ты принес с собой? – спросил Потаня. – Откуда они у тебя?
– Эти деньги я на скачках выиграл, – ответил Василий. – Разве это зазорно?
– Лишние деньги никогда не в тягость, – промолвил Фома, – токмо как бы этими деньгами хитрые греки тебя с верного пути не сбили. Вот о чем речь-то, Вася.
– С латинянами ли, без них ли, но надоть нам к Иерусалиму подвигаться, – стоял на своем Потаня, – коль задержимся в Царьграде, то вовек отсюда не выберемся. Соблазнов тут много. В путь нужно двигать!
– Потаня прав, – заметила Анфиска. – Уходить нужно из Царьграда!
– Завтра поутру соберемся все вместе и сообща решим, – сказал Василий.
Дружинники, за исключением немногих, отказались наниматься на службу к ромеям. Кто-то из-за недоверия к грекам, кому-то отпущение грехов за выполнение обета было дороже ромейского злата, а иным бедность на родной стороне казалась милее здешней роскоши.
«Веди нас скорее до Иерусалима, – молвили дружинники Василию. – Исполним данный Господу обет, да и с Богом домой! Что нам ромейские дворцы, ежели наши березки краше всего на свете!»
Разочаровался Василий в соратниках своих, но вида не подал.
Незаметно подкралась осень – столь же теплая в здешних краях, как и догоревшее лето.
Последние ладьи с русскими купцами покинули бухту Золотой Рог, направляясь к Русскому морю и дальше, к устью Днепра. Их ждал нелегкий путь домой: дни становились короче, а море своенравнее.
На подворье Святого Мамонта оставались лишь дружинники Василия Буслаева. Красная новгородская ладья стояла на берегу со снятой мачтой, укрытая от дождей просмоленными холстинами.
Василий поведал Феофилакту о решении своих дружинников.
– Примерно этого я и ожидал, – сказал логофет, хмуро качая головой. – Кто духом слаб, тот ни во что не верит, но полагается лишь на Бога. Сильный же духом полагается прежде всего на себя и просит Бога не о какой-то милости, но всего лишь о наставлении, как сохранить свое достояние, добытое умом и храбростью. Не стану ничего тебе советовать, друг мой. Скажу лишь, что вожак, идущий за стадом, – не вожак.
Эти слова Феофилакта задели Василия за живое.
Собрал Василий своих ратников снова и объявил им, что готов уступить главенство тому, кого они сами выберут из своей среды.
– Новый предводитель и поведет вас к Иерусалиму, – сказал Василий, – а я останусь в Царьграде крестоносцев дожидаться.
Дружинники заволновались. Что это вдруг задумал их вожак?
– А коль не придут сюда рати крестоносные, что тогда? – спросил Худион. – Иль пройдут мимо Царьграда?
– Такого не будет, – возразил Василий. – Король германский все едино в поход двинется, поскольку он дал обет, как и мы. Путь немцев в Азию проляжет через пролив Боспор, можете мне поверить. Император Мануил женат на свояченице короля Конрада. Он же и союзник Конрада против италийских норманнов. Не может быть, чтобы Мануил не помог своему родственнику и союзнику в таком богоугодном деле.
Обо всем этом Василий узнал от красавицы Евпраксии, когда приходил к ней за своей долей выигрыша. После беседы с Евпраксией у Василия создалось впечатление, что в разговорах с ним логофет Феофилакт многого недоговаривает.
Встречу с новгородцем Евпраксия устроила таким образом, что переводчиком у них был не Архилох, а конюх гречанки, который был родом с Руси. В это самое время пришедший вместе с Василием Архилох, упившийся вином, спал в трапезной прямо за столом.
Дружинники, пошумев, решили вместе с Василием дожидаться отрядов германского короля.
Между тем слух о том, что на подворье Святого Мамонта стоит новгородская дружина, собирающаяся идти до Иерусалима, облетел все предместье Царьграда. Живущие здесь русичи стали приходить к Василию и проситься в его дружину. В основном это были беглые холопы, бывшие разбойники и разорившиеся торговцы. Нелегкая жизнь на чужбине сделала этих людей жестокими и недоверчивыми.
Возвращаться в родные края многим из них было опасно – их ожидало на родине рабство или темница. Кое-кто уже успел познакомиться и со здешней тюрьмой, и с местным палачом. Такие показывали Василию рубцы от плети на своем теле, у кого-то был отрезан нос или ухо.
Василий без колебаний брал в свою дружину всех желающих. Он взял даже одного с отрубленной рукой и другого – одноглазого.
– Святую рать в разбойную ватагу превращаешь, Вася, – возмутился было Потаня.
– А мы сами-то разве не бывшие ушкуйники? – усмехнулся на это Василий. – Вспомни, друже, потопленные суда на море Хвалынском и булгарских купцов, убитых нами на Волге.
Потаня опустил глаза.
– Я русичей из беды вызволяю, – продолжил Василий. – На том свете мне это зачтется, коль не доберусь я до Гроба Господня. Наши новые дружинники – головы отчаянные! Такие нам в походе пригодятся.
Выигранные на скачках деньги Василий использовал на то, чтобы приодеть и вооружить своих новых ратников. Худиону было поручено обучить их владеть копьем и мечом, стрелять из лука.
К середине осени в дружине Василия Буслаева было уже полсотни воинов, не считая его самого, Анфиски и деда Пахома.
Глава пятая. Евпраксия
Благодаря стараниям Феофилакта, Василию и двадцати его дружинникам доверили охрану одного из участков царьградской стены близ Харисийских ворот. Всем им выдали греческие шлемы и панцири, греческое оружие, поселив в отдельном доме возле казарм стратиотов, воинов гарнизона.
По договору, новгородцы получали такую же плату, как и греческие воины, служившие в столице. Служба новгородцев должна была длиться до появления в Царьграде первых крестоносных отрядов из Европы.
По договору, новгородцы получали такую же плату, как и греческие воины, служившие в столице. Служба новгородцев должна была длиться до появления в Царьграде первых крестоносных отрядов из Европы.
Феофилакт не терял надежды склонить Василия и его людей к вступлению в войско Империи. Надежды логофета подкреплялись еще и тем, что Василий с завидным рвением взялся изучать греческий язык.
Наступила зима.
Однажды в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, знаменующий собой начало второй недели Рождественского поста, Василию и его побратимам посчастливилось увидеть на торжественной литургии в Софийском соборе василевса и его супругу.
На императоре поверх скарамангия была надета голубая шелковая рубаха – дивитисий, – расшитая золотыми листьями и украшенная драгоценными каменьями; от шеи к подолу широкой полосой тянулся лор, украшенный жемчугом. На дивитисий был наброшен темно-красный плащ и застегнут золотой фибулой на правом плече. Ноги были обуты в пурпурные сапожки, в руках был скипетр, оканчивающийся крестом. На голове – венец из красной материи с золотым околышком. Все царственное одеяние блестело и переливалось, сверкало множеством огоньков в лучах солнца.
На чернобородом лице василевса, с прямым носом и густыми бровями, застыло выражение спокойного величия. Не глядя по сторонам на толпы склонившихся в почтительном поклоне мужчин и женщин – здесь собралась вся знать Царьграда, – василевс прошествовал к алтарю. Звук его уверенных шагов был отчетливо слышен среди тишины, как и шелест длинных одежд императрицы и следующих за нею придворных матрон.
Императора сопровождали главный евнух и два важных чиновника императорской канцелярии.
Василий, склонившись не столь низко, как все вокруг, успел разглядеть проходившего мимо императора.
От Мануила так и веяло силой, под его роскошным одеянием угадывалось богатырское телосложение, а могучая пятерня василевса, казалось, могла с легкостью согнуть подкову. Достойный император у ромеев!
Императрица на целую голову была ниже своего царственного супруга. Она была бледна и невзрачна, как мотылек. Ее тонкие пальцы, унизанные перстнями, покоились на руке Мануила. Голова василиссы была покрыта вуалью и золотой диадемой.
«Немка есть немка!» – подумал Василий, провожая взглядом василиссу.
Во время молебна Василий стоял далеко в стороне, близ колоннады одного из боковых приделов. Богослужение совершалось священниками в центральной части храма, в так называемом среднем «корабле».
Боковые приделы были перекрыты сводами, опирающимися на колонны. На сводах покоились галереи второго этажа. Тысячи людей разместились в боковых «кораблях», на галереях и в притворе.
В боковых приделах было темновато. Зато в центральном «корабле» горели в огромных паникадилах сотни свечей. В их свете мерцала бледно-розовая и бледно-зеленая мраморная облицовка стен, золотая мозаика полукруглых высоких сводов.
Спутники Василия были заворожены всею торжественностью службы, звуками хора певчих и громким голосом патриарха, читающего молитвы в перерывах между псалмами. Домаш истово осенял себя крестным знамением. От него не отставал Костя, иногда толкавший в бок Фому, который с открытым ртом разглядывал библейские сцены на настенных фресках, то и дело забывая подносить руку ко лбу и плечам.
Василий был огорчен тем, что его не допустили туда, где стояли Феофилакт, Евмений и Евпраксия со своим мужем.
«В Новгороде купчишки спесивые да бояре безмозглые не давали мне почестей вкусить, – с обидой думал Василий, – и в Царьграде то же самое!»
Может, Василию породниться с Феофилактом, ведь у того дочь на выданье. С таким тестем Василий сразу возвысится! Из городской стражи в императорскую гвардию шагнет!
От таких мыслей в душе у Василия разлилось блаженное тепло. Неужто он не достоин этого! Быть того не может!
Вот почему Василий с такой охотой поспешил в дом Феофилакта на званый обед, узнав от Архилоха, что там будут жена и дочь логофета.
Торжественное застолье было собрано Феофилактом в честь дня рождения василевса.
На нем присутствовали, кроме самого хозяина дома, его жены и дочери, неизменный Архилох, ризничий Евмений, градоначальник Андрокл с женой, Евпраксия с мужем и еще несколько вельмож, неизвестных Василию.
Роскошный стол с изысканными яствами уже не удивлял привыкшего к здешнему изобилию новгородца. Внимание Василия было приковано не к тому, что накладывают снующие слуги в его тарелку, а к рыжеволосой девушке, лицом и станом походившей на сидящую рядом с нею матрону. Теперь Василий не сомневался, что именно эту девушку он видел в окне, впервые приезжая в дом логофета. Но он был уверен также, что видел ее где-то раньше.
Василий мучительно копался в мыслях, припоминая все места в Царьграде, где он успел побывать, пропуская, как через сито, женские лица, виденные им на улицах, в церквях, на рынке… Может, дочь Феофилакта привиделась Василию во сне? Или он спутал ее с какой-то другой девушкой?
Василий принялся мысленно перебирать всех девушек и молодых женщин, с коими его сводила судьба с той поры, когда он распознал, что такое женские прелести, после ночных утех с Анфиской.
Женские лица возникали и пропадали в памяти Василия, вызывая у него самые противоречивые чувства. У одной ему больше запомнились глаза, у другой – нос или губы, у третьей – волосы… Перед его мысленным взором прошли лица Любавы и Бориславы, лица сестер его друзей, лица соблазненных им жен, в том числе лик Аглаи, жены купца Нифонта. Но вот Василию вспомнилось лицо еще какой-то женщины с красивыми, благородными чертами и завораживающим взглядом больших колдовских очей.
Волховица!
Василий едва не выронил чашу из руки, так поразило его это воспоминание. Так и есть, лик неведомой девицы, во время гадания возникший на воде в кадушке, был ликом дочери Феофилакта!
«Вот она, судьба! – подумал Василий и ощутил в себе непреодолимую робость. – От нее, видать, не уйдешь. А я-то, дурень, не верил мельничихе!»
Василий с невольной пристальностью принялся изучать лицо юной гречанки, словно старался отыскать в ее чертах хоть один изъян, но изъяна не было ни малейшего. Дочь Феофилакта была божественно прекрасна, как и ее мать.
Ощутив на себе долгий пристальный взгляд русича, девушка несколько раз улыбнулась ему.
Успехи Василия в изучении греческого уже позволяли ему многое понимать из того, что говорилось за столом, хотя он сам в разговор не вступал. Постепенно Василий разобрался, как зовут по именам всех приглашенных на это застолье, не считая тех, с кем он был знаком раньше. Дочь Феофилакта звали Доминикой, а его супругу – Анастасией.
Евпраксия ревниво поглядывала на Василия и даже запустила в него винной ягодой, когда ее муж увлекся беседой с градоначальником. Василий улыбнулся Евпраксии, но улыбка у него получилась натянутая.
Архилох безобразно напился, его с помощью слуг выдворили из пиршественного зала.
Когда за окнами сгустились зимние сумерки, Василий попрощался с Феофилактом и его супругой, сказав, что ему завтра с утра заступать в караул.
На темной улице Василия догнала карета.
Возница окликнул его и остановил мулов. Дверца открылась, из мрака крытого возка показался бледный овал женского лица – Евпраксия!
– Василий, садись! – негромко, но властно произнесла матрона.
Новгородец повиновался.
Дверца захлопнулась. Возница пустил мулов неторопливым шагом.
В карету долетал цокот копыт по каменной мостовой. Двое в возке молчали несколько долгих мгновений, словно оглушенные обступившим их мраком.
Наконец Василий спросил:
– Где твой супруг, Евпраксия?
– Остался у Феофилакта, соблазнившись одной из его рабынь. Меня он отправил домой. – Евпраксия была слегка раздражена, это слышалось в ее голосе.
Василий отыскал в темноте руку молодой женщины; она с готовностью ее отдала.
– Евпраксия! – прошептал Василий. – Милая моя, Евпраксия! Я несчастный человек!
– Я тоже несчастна, – отозвалась гречанка, – уже давно. Но, как видишь, живу и даже неплохо выгляжу.
– Ты несчастна? – изумился Василий. – В чем же твое несчастье?
Евпраксия помедлила с ответом, потом сказала:
– Ты довольно быстро овладел греческим, Василий. Как тебе это удалось?
– Я уже изучал греческий в детстве, – ответил новгородец, – затем я его забыл. Теперь вот вспоминаю вновь.
– Тебе понравилась Доминика?
– Да.
– Я так и поняла, – вздохнула Евпраксия.
Этот печальный вздох и то, что она сразу же отняла у Василия свою руку, пробудили в сердце новгородца глубокую жалость к этой женщине. Ему захотелось утешить ее, как-то развеселить, ведь Евпраксия с первого дня знакомства была так добра к нему. Между ними сразу же установились приятельские отношения, которые могли бы запросто перейти в любовную связь, если бы подвернулся случай. В том, что прекрасная Евпраксия неравнодушна к нему, Василий был уверен.