– Что же ты, разиня, недоглядел за Доминикой! – сердито выговаривал Демьяну Худион. – Вдруг это сарацины ее выкрали!
– Виноват, – сокрушался Демьян, – рубите мою голову.
– Ступай, Демьян, – устало сказал Василий. – Думается мне, неспроста все это, други мои. Похоже, сбежала от меня Доминика. Вот токмо не пойму, сама она решилась на это или Анфиска сговорила ее на побег. Сбываются пророчества!
– Какие пророчества? – не понял Худион.
Но Василий не стал ему ничего объяснять, ему хотелось лишь одного – лечь и заснуть.
* * *Протяжные сигналы боевых труб подняли крестоносцев ни свет ни заря.
В низинах скопился туман, словно белое покрывало.
Ночью прошел дождь. Было промозгло и сыро.
Унылую рассветную тишину нарушало гудение пробуждающегося стана. Чадили костры. Воины торопливо подкреплялись пищей.
Герцоги и графы спешили к королевскому шатру, дабы услышать распоряжения Конрада перед битвой.
Потаня растолкал спящего Василия.
– Ступай на совет к королю, – сказал он, – да умойся, а то рожа у тебя какая-то помятая.
– Не пойду, – отмахнулся Василий. – Мне ныне плевать: горевать иль пировать. Где поставят, там и встану. Все равно эта битва для меня последняя.
– Кто так решил? – спросил Потаня, подозрительно глядя на Василия.
– Я так решил, – ответил Василий и стал натягивать на ноги сапоги.
– Сон дурной видел? – насторожился Потаня. – Растолкуй!
– А чего толковать, – проворчал Василий, – надоело мне все! И Конрад, и Гроб Господень, и сарацины, и собственная жизнь! Невезучий я человек, Потаня.
– Та-ак, – мрачно проговорил Потаня. – С эдакими мыслишками, Вася, ты и впрямь живым-то из сечи не выйдешь. Встряхнись, друже! Вина выпей, что ли!..
Василий молча встал и вышел из палатки.
Оставшись один, Потаня негромко выругался, помянув нехорошим словцом весь женский род.
Едва взошло солнце, пробив горячими лучами сизую облачную мглу у далекого горизонта, равнина перед Дорилеем вновь покрылась военными отрядами, сверкающими железом доспехов.
Немецкая пехота, построившись во много шеренг, заняла центр. Рыцари выстроились на флангах. Знамя Конрада реяло среди поднятых копий на правом крыле христианского воинства. Знамя Фридриха Швабского виднелось на левом фланге.
Пешие воины султана также заняли место в центре боевого строя, а вся сельджукская конница скопилась по краям от своей пехоты. Сам султан с отборными всадниками расположился напротив правого крыла крестоносцев.
Русичи, стоявшие в глубине пеших порядков, вытягивали шеи, стараясь разглядеть маневры сельджуков.
Среди русских ратников слышались негромкие голоса:
– Кажись, сегодня сеча будет похлеще вчерашней!
– Сколь неверных мы вчера порубили, а их все не убывает!
– Гляди, Потаня, какая тьма конных сарацин супротив Конрада собралась! – встревоженно молвил Домаш. – Тяжко ему придется!
– Рыцари вокруг Конрада все как на подбор, отобьются! – невозмутимо сказал Потаня.
Потаня то и дело поглядывал на Василия, который стоял, опершись на копье, и глядел то на небо, то куда-то вдаль. Было видно, что ему глубоко безразлично происходящее вокруг, мысли о предстоящей сече нисколько не занимали его. Совсем иная дума сидела в голове у Василия.
«Не ко времени раскис Василий! – сердито думал Потаня. – Ох не ко времени!»
Топот множества копыт сотряс землю – это тяжелая швабская конница ринулась на врага. Тотчас пришла в движение рыцарская колонна и на королевском фланге.
– Ну, началось! – радостно выдохнул Фома. – Пощиплем мы ныне нехристей!
Вслед за рыцарями пошла в наступление и пехота христиан.
Медленным шагом, чтобы не расстроить ряды, пешие крестоносцы двинулись к другому краю обширного поля, откуда доносились визгливые выкрики сельджуков и топорщились густым лесом их копья.
Прошагав с полверсты, крестоносцы наклонили копья.
Вскоре им на головы стали падать сельджукские стрелы, хотя до вражеской пехоты было еще довольно далеко.
На флангах с грохотом и лязгом столкнулись конные рати. Раздался оглушительный звон мечей и сабель, словно бурлящий неудержимый поток разлился в неподвижном утреннем воздухе.
Пехота сельджуков стремительно надвигалась.
Вражеские стрелы дождем сыпались на воинов-христиан, кого-то раня, кого-то поражая насмерть.
Ландскнехты все убыстряли шаг, переступая через тела своих убитых. Вот военачальники скомандовали: «Бегом!» – и крестоносцы с ревом ринулись на сарацин, которые принялись торопливо выравнивать свои шеренги.
Копья крестоносцев опрокинули и смешали передние шеренги сельджуков. Над шлемами воинов замелькали мечи и топоры. Убитые ратники с полумесяцем на щитах и с крестом на плащах громоздились друг на друга.
Шум новой битвы ознаменовал собой рождение нового дня.
Стоял октябрь 1147 года от Рождества Христова.
…Потеснив воинов султана, пешие крестоносцы тем не менее не смогли обратить врагов в бегство. Сельджуки сражались отчаянно, несмотря на большие потери.
Внезапно кто-то крикнул, что сзади накатывается конница сарацин. Задние шеренги крестоносцев развернулись лицом назад. Теперь русичи оказались впереди. Из лощины вылетали наездники-сельджуки, размахивая кривыми саблями, и лавиной неслись на пехоту христиан. Из многих сотен глоток вырывался крик: «Алла!»
– Обошли нас нехристи! – процедил сквозь зубы Фома. – У этих азиатов тоже половецкие замашки!
Крестоносцы приняли лавину сельджуков на копья, их лучники в упор расстреливали вражеских всадников. Сельджуки отхлынули прочь, оставив на примятой траве немало своих погибших. Ржали раненые лошади, лежащие тут и там среди седых ковылей.
Отъехав подальше, конники султана взялись за луки.
Смертоносные стрелы опять застучали по щитам крестоносцев. Один из русских ратников охнул и свалился на землю, стрела угодила ему прямо в сердце. Другому русичу стрела вошла в глаз по самое оперение. Потане наконечник просвистевшей совсем рядом стрелы до крови рассек кожу на щеке. Худиону стрела вонзилась в ногу, пробив сапог.
Конные лучники сарацин постоянно перемещались с места на место, поэтому стрельба по ним из луков со стороны крестоносцев не причиняла им большого вреда. Крестоносцы же, стоявшие скученным строем, представляли собой прекрасную мишень.
В накал битвы ворвались торжествующие вопли сельджуков, сумевших обратить в бегство конницу германского короля. Швабские рыцари рванулись на помощь Конраду, разделив свои силы. Грозные швабы в стремительном броске смели конных лучников султана и ударили в спину торжествующим врагам, преследующим отступающих рыцарей Конрада. Конное побоище вспыхнуло с новой силой.
– Гляди-ка! – крикнул Василию Потаня. – Это же воины графа Тюбингенского!
Мимо пеших крестоносцев промчался небольшой отряд рыцарей и их оруженосцев под черно-красным знаменем с изображением черепа и двух скрещенных мечей. Из-под шлемов атакующих латников вырывался боевой клич: «Ад!.. Ад!.. Ад!..»
Василий увидел, как мчавшийся впереди граф Гуго ловко снес мечом голову какому-то сельджуку и та, описав в воздухе дугу, покатилась по траве прямо под копыта несущихся галопом лошадей.
Наметился перелом и в сражении пехоты. Сельджуки все больше брали верх, тесня христиан. Постепенно ряды крестоносцев смешались. Многие военачальники были убиты. Воины, не слыша приказов, утратили боевой дух. К тому же среди воинов-христиан было много раненых.
Непреодолимым заслоном встали ратники Василия Буслаева на пути наступающих сарацин. Их мечи и топоры без пощады крушили черноглазых скуластых воинов в островерхих шлемах. Ни щиты, ни кольчуги не спасали сельджуков от крепких ударов. Костя и Фома, похваляясь молодечеством, громко выкрикивали счет убитых ими врагов.
Василий сражался впереди всех, то и дело восклицая с жестоким злорадством: «Вот это дело по мне!.. На это дело я гожусь!..»
Потаня старался держаться поближе к Василию, беспокоясь за него.
Вдруг оплошает Василий или сарацины скопом на него накинутся, тут-то меч Потани и пригодится.
Наиболее воинственные из немцев встали рядом с русичами, не желая отступать дальше. Эта кучка храбрецов на какое-то время восстановила равновесие в сече. Зеленые знамена сарацин заколебались на одном месте. Упорство и ярость нарастали с обеих сторон.
Сельджуки рвались к Василию, распознав в нем военачальника. Уже несколько сельджукских храбрецов сложили свои головы при попытке выбить меч из руки Василия. Мертвый на мертвом лежат враги у ног Василия, меч которого так и сверкает, сея гибель и страх, а рука его не ослабевает.
– Сила силу ломит! – весело крикнул Василий Потане, чуть ли не до пояса разрубив какого-то сельджука. – Куда им до нас! – воскликнул Василий, пробив насквозь еще одного врага. – На ихнее множество у нас уменье есть!..
– Сила силу ломит! – весело крикнул Василий Потане, чуть ли не до пояса разрубив какого-то сельджука. – Куда им до нас! – воскликнул Василий, пробив насквозь еще одного врага. – На ихнее множество у нас уменье есть!..
В следующий миг меч в руке Василия сломался от сильнейшего удара.
Потаня бросился на подмогу к побратиму, увидев, что сразу трое сарацин направили копья в грудь Василия, оставшегося безоружным.
Но случилось невероятное! Перед Василием вдруг возникла белая, почти прозрачная фигура женщины в длинном платье с раскинутыми в стороны руками. Она приняла удар копий на себя.
Сельджуки в испуге подались назад, истошно заголосив.
Возле Василия образовалась пустота, лишь убитые лежали в тех же позах на истоптанной окровавленной траве.
Призрак женщины, возникнув на краткое мгновение, растаял в воздухе, будто испарился.
Видевшие это чудо крестоносцы также отпрянули от Василия, забыв на какое-то время про своих врагов.
Рядом с Василием остались лишь Потаня и Худион.
– Что это было? – пробормотал побелевшими губами Худион.
– Бог весть, – отозвался Потаня, осеняя себя крестным знамением.
– Это была Евпраксия! – взволнованно сказал Василий. – Я узнал ее.
Глава четвертая. Бегство
Никогда еще Василию не приходилось видеть такое множество вооруженных людей, объятых смятением и почти животным страхом смерти. Войско крестоносцев превратилось в никем не управляемую толпу, одержимую единственным желанием – бежать куда глаза глядят. Миг превращения храбрецов в трусов случился тогда, когда Конрад и его рыцари покинули поле битвы, не в силах превозмочь своей отвагой еще большую отвагу сарацин. Единство воинов-христиан перед лицом врага сменилось всеобщим разобщением и страхом. Уже ни знамена, ни звуки труб, ни приказы военачальников, ни жалость к своим раненым не могли удержать в строю крестоносцев, увидевших позорное бегство германского короля.
Русичи, угодив в поток спасающихся бегством крестоносцев, были подобны щепкам, влекомым бурной рекой. Они растеряли друг друга, а для многих дружинников Василия этот пасмурный осенний день стал последним в их жизни. Сотни воинов-христиан пали в битве, и тысячи их были истреблены сельджуками во время бегства.
Начавшийся дождь вынудил воинов султана прекратить преследование разбитого крестоносного воинства.
Крестоносцы, группами и в одиночку, выбирались на дорогу, ведущую к Никее. Изредка измученных пешцев обгонял рыцарь на взмыленном коне, но в основном разрозненные конные отряды графов и баронов, подобно пешцам, с трудом тащились по скользкой грязи.
Худион, припадая на раненую ногу, шагал, опираясь на плечо Василия. За ними шел мрачный Потаня, тоже хромая, поскольку таким и уродился. Кроме своего оружия Потаня нес на себе еще щит Худиона. Спереди и сзади шагали немецкие воины: кто с оружием, кто без него.
Чавкала жирная грязь под ногами множества людей. С небес лил холодный дождь.
До растянувшегося на дороге крестоносного воинства долетали победные крики сельджуков, грабивших брошенный лагерь христиан.
Крестоносцы шли в молчании, лишь иногда кто-нибудь перекидывался словом с идущим рядом воином или кто-то, оступившись, ругался вполголоса. Гнетущая тяжесть поражения довлела над всеми, подобно физической усталости и боли от ран. Осознание общей беды, утраты многих соратников, осмысленное восприятие чудом не оборвавшегося собственного бытия лишь теперь укладывалось в потрясенном сознании всех и каждого на этом скорбном пути. Поистине, это была похоронная процессия, ибо люди скорее напоминали изможденных призраков в намокших плащах с крестами, бредущих ниоткуда в никуда.
Под вечер разбитое войско крестоносцев добралось до брошенного стана бедноты.
Передовой отряд отступающих рыцарей переполошил крестьян, и те спешно покинули свой лагерь, бросив наиболее громоздкие повозки. Было непонятно, чего больше опасались крестьяне: жестокости победоносных сарацин или злобного настроения знатных крестоносцев, испытавших унижение. Невзирая на непогоду и близившуюся ночь, толпы бедняков устремились уже знакомым путем обратно к Никее.
Разбитое христианское воинство стало располагаться на ночлег.
Дождь прекратился, словно природа предоставила людям возможность более ясно разглядеть постигшую их жалкую участь.
Дрова были сырыми, поэтому костры никак не разгорались. Между тем вокруг не было ни клочка сухой земли.
Воины втыкали копья в набухшую сыростью почву, сверху натягивали плащи, сооружая таким образом некое подобие палаток. Усталость всех валила с ног. Рыцари и кнехты засыпали прямо на земле, не снимая с себя кольчуг и лат, забыв про раны и стертые ноги. Никто не заикался о пище, но всех мучила жажда. Прежде чем упасть на траву и заснуть, воины долго пили воду из протекающего поблизости ручья.
Напоив лошадей, многие рыцари вновь садились в седла.
Король не хотел останавливаться в стане, где совсем недавно хоронили умерших от оспы.
Увидев Конрада, Василий не сразу узнал его, хотя король был без шлема. Лицо у Конрада, с прилипшими ко лбу и щекам мокрыми спутанными волосами, было забрызгано кровью. Свирепый взгляд короля пугал, как и его охрипший злобный голос. Чувствуя растущее неповиновение своих вассалов, Конрад осыпал их бранью и грубо толкал руками, заставляя садиться на коней и следовать за ним.
Столкнувшись с Василием и Потаней, Конрад указал им рукой в кольчужной перчатке на другой конец стана.
– Я видел там несколько русских воинов, – сказал он. – Собирай своих людей, князь Василий, и уводи их отсюда. Здесь нас подстерегает черная смерть! – Конрад кивнул на несколько свежих могильных холмиков, оставленных крестьянами.
Вскоре около трехсот конных рыцарей во главе с королем отделились от христианского войска и затерялись в сгустившихся сумерках.
Василий разыскал нескольких своих дружинников и привел их к костру, разведенному умельцем Потаней. Он нашел Костю, Домаша, Пересмету и Якова Залешанина.
Вскоре отыскались еще около десятка ратников, среди которых оказались Викула Шорник и бывший поп Данила. Уже ночью вместе с последними отставшими крестоносцами в становище объявились Фома и братья Савва и Пинна Сбродовичи.
– Конрад ушел, – промолвил Василий, оглядев остатки своей дружины. – Мыслю, и нам надо уходить теперь же. Место здесь не чистое, да и сарацины поутру могут нагрянуть.
– Фридрих Швабский остался, и большинство рыцарей с ним, – неуверенно возразил Худион. – Конрада нам все равно не догнать, поскольку мы пешие. Так не лучше ли Фридриха держаться?
– Чтобы далее идти, передохнуть нужно, – сказал Потаня. – Пищи у нас нет, так пусть хотя бы отдых напитает нас силою перед новыми испытаниями.
Василий видел, что дружинники его измучены и не горят желанием немедленно двигаться в путь. Он не стал настаивать на своем и велел всем ложиться спать. Сам же отправился побродить вокруг стана. Ему хотелось восстановить в памяти чудесное явление призрака Евпраксии, спасшего его от неминуемой смерти. Василию хотелось поразмыслить над этим в одиночестве.
Затихший стан был похож на поле битвы – всюду вповалку лежали воины, сраженные беспробудным сном. Лишь ходили невдалеке караульные да позвякивали уздечками рыцарские кони, пасшиеся неподалеку.
«Неужели Евпраксия мертва? – размышлял Василий, раздвигая носками сапог тяжелые намокшие после дождя травы. – Ведь являются призраки только умерших людей. Тут что-то не так. Надо будет на обратном пути заглянуть в Царьград и разузнать о Евпраксии».
Василию хотелось поточнее вспомнить лик женщины-призрака, бесплотные очертания ее фигуры, но перед его мысленным взором неизменно вставал прекрасный образ живой Евпраксии, какой она запомнилась ему в часы их сладостных уединений. Василий вдруг отчетливо ощутил тепло нагого тела Евпраксии, запах ее распущенных по плечам волос, – память порой так беспощадна к человеку! – ему захотелось застонать от переполнившего его желания и собственного бессилия утолить это желание с обожаемой женщиной, далекой и недоступной для него сейчас.
Размышляя о Евпраксии, как о живой, Василий постепенно уверил самого себя в том, что она жива-здорова. А бесплотный образ ее скорее всего принял его ангел-хранитель. Такое тоже бывает.
Вернувшись к догоревшему костру, вокруг которого спали на земле его дружинники, Василий завернулся в мокрый плащ и устроился на примятой сырой траве, подложив под голову шлем и щит. Сон быстро одолел его.
Проснулся Василий оттого, что кто-то споткнулся об него. Он поднял голову и с трудом разлепил тяжелые веки. Все тело его ныло, словно по нему прошлись палками. Василия колотила дрожь.
Утро уже занялось. С востока тянуло прохладным ветерком.
Пробудившийся лагерь был полон суеты и какой-то всеобщей тревоги.