Утро уже занялось. С востока тянуло прохладным ветерком.
Пробудившийся лагерь был полон суеты и какой-то всеобщей тревоги.
Воины разбирали оружие, надевали шлемы, облачались в плащи; отовсюду доносилось гудение множества голосов.
– Вставай, Вася, – сказал Потаня, сидевший у черного погасшего кострища и бинтовавший раненую ногу Худиону. – Фридрих приказал выступать.
Василий нехотя встал на негнущиеся ноги, покрыл голову шлемом, прицепил к поясу меч.
Пешие крестоносцы нестройными толпами шли по дороге, на вязкой глине которой отчетливо виднелись колеи от крестьянских повозок. Только рыцари выдерживали строй, их конные колонны двигались впереди и позади растянувшейся пехоты. Авангард возглавлял Фридрих Швабский. Арьергардом командовал граф Тюбингенский.
На этот раз русичи держались все вместе. Наиболее словоохотливые из них вели разговоры прямо на ходу. Сначала вспоминали всех своих погибших во вчерашней сече, кого и где настигла смерть от стрелы, копья или кривой сарацинской сабли.
– Без погребения остались лежать соратники наши, – вздыхал Даниил-расстрига, – и грех сей лежит не на сельджуках, а на нас.
– Ничего, – молвил Костя Новоторженин, – Бог даст, мы еще возвернемся и отплатим нехристям той же монетой. И братьев наших погребем по-христиански. Я слышал, король французский ведет свою рать на подмогу королю Конраду.
– А я, братцы, в долгу неоплатном перед Яном, – промолвил Пересмета. – Он меня от копья сарацинского собой закрыл. Мы и друзьями-то с ним не были. А поди ж ты, как в сече-то все обернулось! Тяжко у меня на сердце. Я ведь сирота, а у Яна отец и мать имеются, да еще две сестры младшие. Уж лучше бы меня то копье проклятущее закололо!
– Чего теперь сетовать! – отозвался Яков Залешанин. – Стало быть, так Господь распорядился. И впредь запомни, друже, на небе все решается, кому жить, а кому гнить.
– Видели, други, как дева-призрак Василия собой закрыла от вражеских копий, когда у него меч сломался! – взволнованно заговорил Фома. – Я прямо-таки обомлел, когда узрел это!
Ратники проявили к услышанному от Фомы живейший интерес. Как выяснилось, никто, кроме Фомы, Потани, Худиона и самого Василия, явление женского призрака не видел.
Что-то странное заметил Домаш, но он сам признался:
– Я подумал, что это просто дым и больше ничего. Потом дым пропал, словно его и не бывало. И я решил, что мне все померещилось.
– Померещилось! – фыркнул Фома. – А как нехристи шарахнулись от Василия, видел? Как они завопили от страха, слышал?
– Я думал, это их Василий чем-то напугал, – сказал Домаш. – Да и некогда мне было особенно приглядываться. Нехристи так размахивали саблями у меня перед носом, просто диву даюсь, как жив остался!
– Худион, а ты подтверждаешь мои слова? – обратился Фома к новгородцу. – Ты же подле Василия в тот миг находился, не мог этого чуда не заметить.
– Отпираться не стану, узрел я это видение, – хмуро проговорил Худион. Он был не в духе из-за болевшей ноги. – Появилась дева, будто облако прозрачное, раскинула в стороны руки, словно два крыла, и в следующий миг исчезла, как испарилась. Вот и все.
– Неспроста это, – со значением воскликнул Фома, – совсем неспроста. Не иначе, оберегает Василия сила небесная!
Василий, вполуха слушавший все эти разговоры, только усмехнулся про себя: «Хорошо бы, кабы так и было!»
Внезапно кто-то спросил про деда Пахома и однорукого Демьяна, которые не участвовали в битве, находясь в лагере при обозе.
– Кто-нибудь видел одного иль другого? Живым иль мертвым?
Никто про них ничего не знал. Все бежали с поля битвы, минуя стан.
– Может, и спаслись они, – с надеждой в голосе сказал Пересмета, – но токмо нас не догнали еще. Может, оба спрятались где-нибудь в кустах и пережидают, когда сарацины уберутся восвояси.
– Аббат Бернар тоже в обозе находился, однако ж он догнал наше отступающее воинство верхом на муле, – вставил Костя. – Надо будет поспрошать у него, может, видел он Демьяна и деда Пахома.
День разгорался, теплый и ясный.
Блестели оконца луж у обочины дороги. Искрилась на солнце пожелтевшая листва деревьев.
Войско миновало одно пустое селение, потом – другое.
Голодные крестоносцы шныряли по убогим глинобитным мазанкам в поисках хоть чего-нибудь съестного, но не находили ничего, поскольку сами же похозяйничали здесь несколько дней тому назад во время движения к Дорилею.
Вдали, на склонах зеленых холмов, виднелись белые домики нетронутых войной селений, похожие на рассыпавшихся по лугу овец. Над кровлями поднимался сизый дым. Порой ветер доносил издалека собачий лай или пронзительный крик осла.
Эти далекие дымы манили к себе измученных крестоносцев, но герцог Фридрих запретил воинам сворачивать с дороги. Фридрих говорил всем недовольным, что их спасение находится в Никее, ибо сельджуки непременно попытаются догнать и уничтожить все крестоносное воинство. Поэтому крестоносцам нужно идти и идти вперед, невзирая на голод и усталость.
Правота слов Фридриха вскоре подтвердилась на деле.
Полдень еще не наступил, когда на замыкающий отряд крестоносцев неожиданно налетела легкая конница сарацин.
Рыцари графа Тюбингенского отразили это нападение.
Не прошло и двух часов, как враги в еще большем числе показались из леса, мимо которого двигалась растянувшаяся колонна воинов-христиан.
Фридрих дал сигнал: «Строиться к битве!»
Рыцари быстро построились двумя боевыми линиями, сойдя с дороги в поле.
Пешие крестоносцы в основной своей массе, не слушая приказов, бросились наутек. Толкаясь и крича, воины Христовы стремительно разбегались кто куда. На дороге осталось не более трех тысяч пешцев, под ногами у которых валялось множество брошенных щитов, мечей, копий и топоров.
Не обратилась в бегство и дружина Василия Буслаева.
Военачальники принялись выстраивать в шеренги оставшуюся на дороге пехоту.
– Недоумки, – ворчал на беглецов Яков Залешанин, – надеются натощак и по ровному месту от конников убежать!
– К лесу они, видишь ли, устремились, – усмехнулся Фома, – а до леса версты четыре, не меньше. Вон, сарацины уже обошли рыцарей и вдогонку за нашими беглецами поскакали!
– Безоружных беглецов рубить легче, а рыцари никуда не денутся, – ворчливо заметил Худион.
Несколько сотен конных сельджуков погнались за бегущими крестоносцами, но большая часть сарацин все же атаковала рыцарей. Воины султана волна за волной накатывались на тяжелую конницу христиан. Боевой клич «алла!» то ненадолго утихал, то громогласно раздавался вновь.
Пешие крестоносцы недолго наблюдали с дороги за конным сражением, вскоре сельджуки ринулись и на них.
Услышав команду немецкого военачальника, Василий поднял свой лук. Стрела, пущенная его твердой рукой, сбила с коня вражеского знаменосца. Василий выдернул из колчана другую стрелу. Прозвучала новая команда. Целый рой оперенных стрел смешал атакующую вражескую конницу. Сельджуки повернули вспять. Василий достал из колчана третью стрелу и ранил ею в плечо уносящегося прочь сарацина на белом коне.
В ответ сельджуки тоже принялись обстреливать из луков пеших крестоносцев.
Вражеские стрелы со свистом проносились над головами воинов-христиан, ударялись в щиты, втыкались в землю у самых ног.
– Метко стреляют нехристи! – морщась от боли, проговорил Костя, выдергивая стрелу из своей правой руки.
Василий пристальным взором выискивал среди мелькающих в отдалении сельджукских всадников самого султана. Те, кто видел его в сражении, говорили, что у султана вороной арабский скакун под вызолоченной попоной, с серебряными бляшками на груди. Сам султан в синем плаще с вышитыми на нем золотыми звездами, а на его шлеме, на самом острие, сияет золотой полумесяц. Султана повсюду сопровождают могучие батыры в пластинчатых панцирях, с леопардовыми шкурами вместо плащей. Мечи у батыров широкие, слегка изогнутые на конце и сверкают голубоватым блеском.
«Убить бы султана, тогда вся эта орда останется без головы!» – подумал Василий.
Пехота крестоносцев ударила на сельджуков, окруживших рыцарей графа Тюбингенского. Пешцы перекололи копьями немало сарацин и их лошадей, прежде чем враг отступил.
Однако чувствовалось, что это лишь небольшая передышка перед новым сражением.
Фридрих приказал немедля рыть могилы для убитых воинов-христиан, чтобы затем без задержек двигаться дальше. Забрать тела павших с собой не было возможности из-за отсутствия повозок.
Мертвецов опустили в неглубокие ямы: рыцарей – каждого отдельно, простых воинов укладывали одного на другого, так что выходило по пять-семь тел на каждую могилу. Над могильными холмиками установили кресты из поломанных копий.
Аббат Бернар сотворил над прахом крестоносцев короткую молитву на латыни и поспешил вскарабкаться на своего мула, чтобы поскорее отправиться в путь.
Войско двигалось в том же порядке. Впереди и в хвосте колонны шли рыцарские отряды. В середине, стараясь не растягиваться, шагала усталая пешая рать.
На дороге и в поле по сторонам от нее попадались тела крестоносцев, разбежавшихся от битвы и порубленных сарацинами. Этих убитых христиан никто не хоронил.
Уцелевшие из беглецов возвращались обратно к дороге и присоединялись к идущему воинству. Их встречали бранью и насмешками, но прочь не прогоняли.
За день сельджуки еще дважды нападали на крестоносцев, стремясь рассеять и истребить их во время бегства. Рыцари всякий раз защищались монолитными колоннами, а пешие крестоносцы оказывали поддержку своей коннице, прикрывая ее тыл.
Вечером крестоносцы наткнулись на купеческий караван.
Позабыв обо всем на свете, рыцари и пехотинцы ринулись к повозкам и вьючным животным, одним своим видом распугав купцов, их слуг и стражников.
Воины-христиане вспарывали кинжалами грубые холщовые мешки, из которых на землю высыпались финики, арахис и сушеный инжир. Крестоносцы разрывали на части и делили между собой тончайшие восточные ткани, швыряли в грязь ценную фаянсовую посуду, топтали ногами рулоны белой и желтой бумаги. Кому-то достался сосуд виноградного вина, кому-то – клетка с живыми попугаями, кому-то – стеганый цветастый халат, а кому-то – кожаные сапоги с загнутыми носками.
Это был арабский караван, идущий из Багдада в Константинополь. Об этом поведал один из купцов, не успевший скрыться.
– Мы проливаем кровь в битвах с сарацинами, а наши союзники-греки между тем ведут торговлю с нашими врагами даже в год объявления священной войны с мусульманами, – с негодованием произнес герцог Фридрих и ударом меча обезглавил несчастного купца, стоящего перед ним.
Когда безголовое тело торговца рухнуло на землю, двое швабских рыцарей подскочили к нему и стали стаскивать золотые перстни с пальцев убитого араба.
Увидевший это Василий мрачно сплюнул себе под ноги и отошел прочь.
На ночлег крестоносцы расположились на развилке дорог среди повозок разграбленного купеческого каравана. До глубокой темноты в стане христиан раздавались песни подвыпивших немцев, иногда кое-где вспыхивала пьяная драка.
В эту ночь Фридрих назначил в караул помимо своих телохранителей еще и русских ратников, заметив, что никто из них не притронулся к вину.
С рассветом войско крестоносцев продолжило свой путь к Никее.
Фридрих велел взять с собой мулов и все захваченные повозки, посадив в них раненых и наиболее уставших воинов.
В первой половине дня, преодолев довольно крутой подъем, крестоносцы увидели внизу в долине становище крестьян. Беднота тоже заметила на гребне холма крестоносное воинство, это вызвало суету и беспокойство среди крестьян.
Наиболее смелые из мужиков подбегали к дороге и спрашивали у проходящих мимо рыцарей и пешцев, далеко ли сарацины.
Рыцари надменно отмалчивались.
Из пешцев одни отвечали бранью, другие успокаивали крестьян, мол, не тревожьтесь, сарацины далеко отсюда. Кто-то из воинов спросил у бедняков про короля Конрада, видели ли они его отряд?
Крестьяне в ответ махали руками в сторону Никеи и отвечали наперебой, что королевский отряд еще вчера проследовал туда мимо них.
Вскоре лагерь бедноты остался позади.
Глава пятая. Анфиска
Доминика не скрывала своей бурной радости по поводу того, как удачно прошел их побег из стана крестоносцев. Анфиска поначалу дулась на гречанку, обижаясь за Василия.
«Вернется Василий из сечи с победой, а женушки его и след простыл, – сердито думала Чернавка. – То-то покручинится Вася, то-то попечалится! И перед друзьями ему срам! Чем такая жена, уж лучше никакой!»
Последняя мысль стала для Чернавки неким оправданием своих действий и утешением для души, ведь в ее сердце давно и прочно засела любовь к Василию. Анфиска полагала, что этот далекий поход как-то сблизит ее с Василием, как-то по-новому откроет ее сыну Буслая. Неожиданная женитьба Василия на Доминике была для Анфиски как нож в сердце.
Доминика тщательно подготовилась к бегству. Она сложила в сумку провизию с расчетом на три дня, сунула туда же флягу с вином. Гречанка надела толстые, вязанные из шерсти чулки и платье с разрезами на бедрах, чтобы можно было ехать верхом, сидя в седле по-мужски. Золотые монеты Доминика зашила в пояс, который надела на себя. Себе и служанке Доминика подобрала плащи неброского серого цвета.
Беглянки сделали большой крюк по лесистым холмам, выбрались на знакомую дорогу и поскакали на запад.
Красно-желтый диск солнца, опускаясь к линии горизонта, слепил им глаза. Ласковый ветерок касался их разгоряченных щек, игриво трепал непослушные завитки волос, словно приветствуя их смелое начинание.
Для первой ночевки Анфиска выбрала брошенное мусульманское селение недалеко от дороги.
Доминика была весела и разговорчива. Она почти ничего не ела, зато часто прикладывалась к фляге с вином. Было уже поздно, когда гречанка наконец угомонилась и заснула в обнимку со служанкой.
Анфиске же не спалось, ее тревожили посторонние звуки: то ветер зашумит в тополиной листве или хлопнет незапертой дверью пустого дома, то прокричит невдалеке ночная птица. Анфиска несколько раз выходила во дворик, чтобы проверить, не убежали ли их мулы через пролом в глинобитной изгороди. Мулы были на месте и лениво жевали солому в углу двора под навесом.
После полуночи пошел дождь и выяснилось, что жилище, в котором устроились на ночлег беглянки, протекает, как решето.
Анфиска отыскала домик получше и, разбудив своих спутниц, убедила их перебраться на новое место. Однако в этой хижине хоть и не текло с потолка, опять вовсю гуляли сквозняки. Раздраженная ворчанием Доминики, Анфиска заставила гречанку вместе со служанкой уйти под навес к мулам и зарыться с головой в солому. Самой Чернавке удалось лишь ненадолго прикорнуть под тем же навесом, сидя у стены.
Сырым промозглым утром три наездницы выехали из пустого селения.
Беглянки ехали по пустынной дороге и никак не могли согреться на холодном ветру. Если Анфиске удавалось разогнать кровь в жилах, время от времени соскакивая с мула и шагая вприпрыжку рядом с ним, то Доминика куталась в свой плащ, беспрестанно жалуясь, что она умирает от холода. Вскоре к причитаниям Доминики присоединились причитания служанки, у которой сильно закоченели руки.
Анфиска отыскала укромную лощину, поросшую кустами и молодыми деревьями, невидимую с дороги. Там среди зарослей она развела костер, как учил ее Потаня. Возле костра Анфиска соорудила шалаш для Доминики и ее служанки.
Жар костра вновь вернул гречанке веселое расположение духа. Она шутила с Анфиской и всячески подлизывалась к ней до тех пор, пока у той на лице не появилась великодушная улыбка. Как три заправские подружки, беглянки пили вино из фляги, закусывая хлебом и сыром. Возрастное неравенство, как и неравенство сословное, было ими на время забыто.
Отогревшись, Доминика стала торопить Анфиску с отправлением в путь.
Беглянки снова выбрались на дорогу. Их мулы бежали резвой трусцой.
Неожиданно зарядил дождь. Пришлось опять сворачивать с дороги и искать укрытие от непогоды.
– Эдак мы никогда не доберемся до морского побережья, – ворчала Анфиска, прислонившись плечом к стволу толстого дуба. – Надо ехать и ехать, невзирая на дождь и ветер.
Сидевшая на попоне у ее ног Доминика печально вздохнула и что-то пробормотала в ответ. При этом гречанка ткнула в бок служанку, которая из-за зевоты не сразу перевела Анфиске ее слова на русский язык.
– Быть может, дождь скоро утихнет, и тогда мы поедем дальше, – сказала болгарка.
– Этот дождь скоро не закончится, – хмуро промолвила Анфиска, поглядев на серое мглистое небо.
Беглянкам пришлось сидеть под дубом не один час.
Наконец дождь заметно ослабел.
Анфиска заставила Доминику и ее служанку сесть на мулов.
– Терять время больше нельзя, – сказала она.
Копыта мулов скользили в дорожной грязи, поэтому ехать приходилось шагом. Анфиска рвалась вперед, но ей то и дело приходилось останавливать своего мула и поджидать своих отставших спутниц.
Смеркалось.
Остановившись в очередной раз и оглянувшись назад, Анфиска заметила вдали на дороге темное неясное пятно, которое довольно быстро обрело очертания большого отряда всадников. Можно было без труда различить поднятые кверху копья и полотнища знамен.
Быстро оглядевшись по сторонам, Анфиска сообразила, в какую сторону лучше всего им бежать. Она крикнула Доминике и болгарке, чтобы те живо поспешали за ней.
– Нас догоняет какая-то конница! – добавила Анфиска. – Нам нужно схорониться, и побыстрее!
Беглянки свернули с дороги в поле и поскакали к ближайшим зарослям кустарников. Они с треском ворвались в спасительные густые дебри, не обращая внимания на то, что колючие ветки рвут на них одежду, лезут им в глаза, царапают руки. Не спешиваясь, беглянки затаились в высоких кустах. От них до дороги было не более ста пятидесяти шагов.