Никитайская Наталия Правильная жизнь, или Жизнь по всем правилам
Наталия НИКИТАЙСКАЯ
ПРАВИЛЬНАЯ ЖИЗНЬ, или жизнь ПО ВСЕМ ПРАВИЛАМ
Фантасмагория в семи частях
- Слушай! Сегодня один парень у нас на работе предложил мне отличную книгу - нигде ее не достать! - и не потребовал ни копейки сверху. Фантастика да и только! - восхищался семнадцатилетний приятель моего сына.
- Как ни заглянешь к ним в отдел, она всегда на рабочем месте. Что-то считает, систематизирует... Фантастика! - не без издевки рассказывала мне о новой сотруднице подруга.
- Представляешь, выходит он на трибуну и начинает, чудак, резать прямо в глаза правду-матку! Чем не фантастика! - удивлялся мой сосед, рассказывая о своем товарище по работе.
Не правда ли, очень обидно заносить в разряд фантастики подобные явления и факты, когда они вовсе таковыми не являются, не должны, являться, во всяком случае. И лично мне хочется, чтобы в подобных ситуациях мы пореже употребляли слово "фантастика". Ради этого, в общем-то, я и пишу. Чтобы оно, слово это. звучало лишь в истинном своем значении.
Потому что на Земле есть чему удивляться!
Человек, его жизнь, его разум - разве это не удивительно? Его постоянное стремление постигать окружающий мир, пробиваться в глубины космоса, находить ответы на простые и в то же время такие сложные вопросы: что такое жизнь? для чего существует во Вселенной разум? в чем смысл нашего бытия?
А потребность сочувствовать, сострадать, понимать и быть понятым разве это не удивительное свойство человека?
И что может быть интереснее, чем попытаться написать обо всем этом: о хорошем и о плохом, о человеческих взаимоотношениях и о движении мысли, о дне сегодняшнем и о дне завтрашнем?..
Наталия Никитайская
ПРАВИЛЬНАЯ ЖИЗНЬ, или жизнь по ВСЕМ ПРАВИЛАМ
Часть первая. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ
Все началось с автобуса. С моего отвратительного, битком набитого автобуса. В жизни бы не догадаться, что с этого обязательного послерабочего истязания может начаться что-то новое. Тем более что происходящее было потрясающе привычно. Все как всегда. Нерушимость неписаных автобусных правил поведения. Кто сильнее, тот и влез. Кто проворнее и нахальнее, тот и сел. Кто деликатнее, тот вообще на остановке остался. Лично я уже давно свою деликатность приберегаю для других случаев, на транспорт предпочитаю не растрачивать: накладно.
Да, так вот. Все было как всегда. Я влезла. Впихнулась. Втиснулась. Протискалась. И зависла. Вроде бы даже устроилась. Зависла над сиденьем, которое уже занял молодой здоровый мужик. На мужиков, не уступающих места в транспорте, я давно не реагирую.
Пусть они сидят. Я постою. Связываться с такими себе в убыток: на тебя наорут, гадостей пригоршнями в лицо нашвыряют, а места все равно не уступят. И после этого стоять втройне противно, потому что, во-первых, все так же стоишь, во-вторых, пакость эта перед тобой сидит и торжествует, а в-третьих, все в автобусе смотрят на тебя как на склочницу. И кому какое дело, что сама ты с горечью в этот момент думаешь о безразличии и даже какой-то мстительной радости окружающих и скорбишь о своей беззащитности. Это уже личное твое дело и задевает только твое сердце. А сердце стучит с такой скоростью, будто ты без передышки пять часов занималась аэробикой, и того гляди, вовсе выскочит из грудной клетки. Сердца становится жалко. И ты решаешь не подвергать его ненужным испытаниям.
Решаешь беречь свое здоровье. Внушаешь себе банальную, но вовсе не лишенную смысла истину, что здоровье дороже всего. И связываешься со всякими наглецами, отстаивая свои права, все реже и реже.
Но в этот раз рядом со мной примостилась стоять женщина с больной ногой. То есть одна ее нога была в бинтах и в галоше, привязанной все теми же бинтами.
Я молчала целых три остановки, а на третьей не выдержала и сказала:
- Молодой человек, вы бы все-таки уступили место женщине,- сказала я.
Мужской тип был вычислен мною совершенно правильно, потому что отреагировал он, как я и предполагала, по-хамски:
- Тебе, что ли?
- Не мне,- отрезала я.- Вот женщина с больной ногой.
- Бросьте, не надо,- сказала женщина.- Я и так как-нибудь. Зачем связываться...
Но меня уже понесло. Для меня всегда легче не начинать чего-нибудь вовсе. Но остановиться, начав, было выше моих сил. Я толково и эмоционально высказала все, что думаю про современных мужчин и про данного представителя, в частности. Меня слушали внимательно. Кое-кто поддакивал. Нахал смотрел на меня широко раскрытыми глазами, и я бесстрашно принимала его тяжелый взгляд: я чувствовала за собой правоту. Наконец парень встал, женщина с больной ногой села на его место. И я могла бы радоваться, если бы, вставая, он не наступил мне на ногу и, посчитав, видимо, это недостаточным, не толкнул меня нечаянно локтем в грудь. Я охнула.
- Пардон,- сказал он злобно и стал пробираться к выходу.
Я вздохнула с облегчением, но в этот момент парень обернулся и произнес отчетливо:
- Ишь нашлась доброхотка под настроение! Сволочь правильная! Чтоб тебе, суке, всю жизнь такой правильной оставаться!..- и окатил меня наэлектризованным злобой и ненавистью взглядом.
В автобусе запахло озоном. Никто не сказал парню ни слова. Все пропускали его молча. И на следующей остановке он вышел. Та, ради которой я так старалась, безучастно смотрела в окно. Я сгорала со стыда. Люди в автобусе ехали присмиревшие.
И вроде бы ничего такого уж необычного не было, смущал, правда, ощутимо озонированный воздух, который почему-то был неприятен. Автобус катил дальше по своему маршруту. Все было в порядке. И тем не менее у меня в душе, кроме привычной уже горечи, накапливалось еще что-то необъяснимое. Страх какой-то. "Чтоб тебе..."- слышалось мне так ясно, будто слова все еще звучали прямо у меня над ухом.
- Ужасный человек,- вдруг сказала женщина с больной ногой.
Я проследила за ее взглядом и вздрогнула: слева, за окном автобуса, на белой полосе раскалывающей проезжую часть, стоял тот самый парень. Он смотрел на меня в упор. И хотя нас разделяли несколько метров, я увидела его напряженные желтые глаза с какими-то немыслимыми прямоугольными зрачками. "Как у козла",- подумала я и отвернулась. Но и отвернувшись, я всей кожей ощущала на себе запоминающий взгляд этого гада. "Но это же не он",- мысленно убеждала я себя, ни секунды не сомневаясь в обратном. Он это.
Он и никто другой.
Вот когда страх захлестнул меня. Страх и тоскливая обреченность. От такого страха можно умереть. Но, по счастью, автобус тронулся.
Дома все валилось у меня из рук. Страх по-прежнему сжимал мне горло. Я охрипла. И Алексей Палыч, свекор мой любимый, предложил мне какой-то особенный, лечебный чай. Я нервно его выпила. Муж и Алексей Палыч что-то оживленно обсуждали - я не слышала что. И в этот момент раздался звонок. Я вскочила так резко, что задела шаткий кухонный столик.
Разбилась кружка и, кажется, что-то еще. При виде почтальона я немного успокоилась. Обрадовалась телеграмме: свекровь с Вовиком, моим сыном, благополучно прибыли на курорт. Потом, позже, я все-таки всплакнула. И уже только после слез, несколько успокоенная, легла спать в объятиях мужа моего Павла.
Человека верного и преданного. И любящего, что еще важнее.
- Завтра поедем в Солнечное. День будет распрекрасный,- шептал Павел.Ты обновишь купальник. И все будут смотреть на тебя и завидовать мне...
Я не возражала. Я уже видела завтрашний день.
Впереди были два выходных. И когда я засыпала, мне подумалось, что дни предстоят неплохие.
Часть вторая. ПОЛЕ
Проснулась я в шесть утра. Как будто меня подбросило, вскочила с постели, умылась, наскоро позавтракала, надела на себя все колхозное и поехала на подшефное поле. Я так торопилась, что забыла оставить Павлу записку.
Всю ночь меня мучила совесть: две недели тому назад я кое-как, лишь бы закончить побыстрее, прополола положенные мне три грядки свеклы. Ковыряться, трудиться, кропотливо выдергивая корни сорняков,этим пускай .занимаются новички. А мы, народ поднаторевший, шли вперед семимильными шагами, не оченьто заботясь о том, чтобы сорняк был выдернут с корнем. Арифметика была простая. На три грядки отводилось каждому по три дня. Справился за два - гуляешь день. Справился за день - гуляешь два. Я гуляла два дня.
И вот сегодня - в свой законный выходной - я уже в половине восьмого стояла одна посредине пятидесяти гектаров поля.
Картина была именно такой, какая привиделась мне во сне. Сорняк высился стеной.
Сейчас было трудно разобрать, какие грядки мои, и я принялась пропалывать те, что были ко мне всего ближе.
Грядка уходила за горизонт. Свекла была низенькая. Лебеда на поле преобладала. Я вгрызалась в лебеду и в другие сорняки, названий которых не знала, с энергией и механической ритмичностью машины. Недаром мой шеф иногда говорит мне: "Можете же, когда захотите, отлично работать. Жаль, что это желание посещает вас нечасто".
Видел бы он меня сейчас!
К обеду я прополола почти целую гряду, и прополола самым тщательным образом. Решила отдохнуть.
Пользуясь полным одиночеством и разошедшимся вовсю солнышком, легла загорать нагишом.
В то время, как я блаженствовала - уж этот-то отдых я заслужила!- на меня наткнулся сторож. Я услышала его шелестящие шаги, когда прятаться было уже поздно. Единственное, что я успела сделать, это перевернуться со спины на живот. Но сторож все равно остолбенел, выругался, сплюнул и лишь после этого отвернулся.
Я быстро натягивала на себя одежду.
- Траву портишь, тунеядка!- сказал дед.
- Очень нужно!- пренебрежительно и с гонором ответила я.- Я тут полю!..
Дед повернулся ко мне:
- Что делаешь?!
- Пропалываю, говорю, свеклу.
- Тут растет турнепс.
- Какая разница,- отвечаю,- все равно пропалываю.
- Зачем?- спросил сторож.
- А чтобы по-честному,- ответила я и добавила несколько нерешительно: - Чтобы урожай был...
- Урожай, говоришь?- дед посмотрел на зияющую в поле стрелу прополотой мной грядки.- Ишь ты! Здорово наработала. Как трактор. Ну, ты работай. А я пошел. Ишь ты...
Что-то в его голосе послышалось знакомое. Какойто смешок и издевка послышались... Но я не стала разбираться в своих подозрениях. Я отмахнулась от них. Мало ли чего покажется.
Дед еще не успел скрыться за лесополосой, а я уже опять полола. Все так же остервенело. Ближе к вечеру я устало распрямилась, обвела взглядом горизонт. Линия горизонта плавно качалась, и это было объяснимо: доработалась я до полного одурения. Необъяснимо было другое: два глаза, словно два желтка, смотрели на меня с поблекшего вечернего неба. Глаза эти расплывались во всю ширь горизонта, плавали в вышине, и один глаз издевательски мне подмигивал. Я ощутила, как судорога страха стянула мое лицо. Я попыталась зажмуриться, но лишь как-то нелепо словно бы подмигнула в ответ на издевательски нацеленный на меня взгляд. Огромные глаза изумленно и недобро полыхнули желтизной, зрачки приобрели форму козлиного прямоугольника - и вслед за этим глаза исчезли.
К ночи у меня поднялась температура. Горела кожа.
Ломило все тело. Я переработалась и сгорела на солнце. Про глаза Павлу не рассказала. Он и без того всю ночь возился со мной и всю ночь читал мне морали.
И как он не знал, что подумать. И как он извелся в ожидании. И какая я дура. И так далее в том же духе... Я была полностью с ним согласна, плакала от физической слабости и клялась, что сама не знаю, что на меня накатило. Но в глубине сознания уже отчетливо вызревала мысль, что лучшего дня не было в моей жизни.
В воскресенье утром я снова поехала полоть.
Часть третья. ИНСТИТУТ
Павел ходил надутый. Алексей Палыч поглядывал на меня с любопытством. Мне не нравился его взгляд, и я напрямик спросила:
- Я что, сильно отклонилась от нормы?
Свекор ответил, как всегда, глубокомысленно и занудно:
- Не стану скрывать от тебя, дорогая, что твое поведение - если, разумеется, ты говоришь правду и действительно провела эти дни на поле, а это скорее всего именно правда, так как руки твои распухли и с трудом держат чашку,- так вот: твое поведение, моя милая, выглядит довольно-таки неадекватным по отношению к тебе - такой, какой я всегда тебя знал...
Судя по всему, что-то в тебе изменилось. Что? Трудно пока сказать со всей определенностью, но к этим переменам, как мне кажется, следует присмотреться,и свекор обратил на меня свой коронный прищур лучшего диагноста города.
- Дорогой Алексей Палыч!- ответила я.- Не тратьте на меня понапрасну вашего драгоценного времени и вашего великолепного прищура: я и без него отношусь к вам с уважением. Но мое уважение может сильно подтаять, если вы станете убеждать меня, что желание хорошо сделать порученную тебе работу подлежит какому-то особенному анализу, что оно ненормально.
- Жаль, детка, что ты меня не поняла. Я ведь только хотел сказать, что это желание прежде посещало тебя не так уж часто...
Я отмахнулась от благожелательной навязчивости свекра и помчалась на работу. Но пока я спускалась по лестнице и шла к автобусной остановке, я все время раздумывала над его словами: неужели он прав, и я действительно заболела? Интересно, что бы он сказал, если бы узнал про желтушечные глаза над полем?.. Нетрудно догадаться, что хорошего ничего бы он не сказал.
Несколько взбудораженная, я пришла в институт.
А тут все было, как обычно. В нашей комнате Лидия Мартыновна показывала всем желающим духи и непременно добавляла: "Муж подарил. Сказал: ты и большего достойна, но в магазине ничего дороже не было".
Николаша устраивался у телефона с записной книжкой - обзванивать знакомых: знакомых у него тысячи, а домашнего телефона нет. Манечка Кукина печатала на машинке стихи, которые сочинила вчера к грядущему через год юбилею шефа. Возле нее болтался Игорь Сергеевич и восторгался стихами, а заодно как бы ненароком оглаживал плечики автора.
Первым моим побуждением было пойти к Ленке - с этого начинался почти каждый мой рабочий день - и поболтать о прошедших выходных. Но, во-первых, мои выходные прошли - я понимала это - несколько странно, а во-вторых, мною вдруг овладело чувство стыда: я вспомнила о таблицах. Почти два месяца они валяются необработанными в моем столе. И шеф о них уже даже не спрашивает...
Я расчехлила счетную машинку, разложила таблицы и принялась за работу. Однако сосредоточиться было трудно: мешали шум и гам вокруг. Я терпела целых полчаса. Но потом не выдержала и, выждав, когда Николаша в очередной раз положил трубку, громко произнесла:
- Хотелось бы, чтобы кто-нибудь объяснил мне, где я нахожусь? Почему в одно ухо ко мне долетают пошлые строчки пошлых стихов, отражающих подхалимский дух нашего сектора, а в другое влезают голоса мужчин и женщин, на разные лады обсуждающих то, что не имеет никакого отношения к работе...
Все обернулись и слушали меня, раскрыв рты. Николаша улыбался своей ехидной улыбочкой, давая понять, что он одобряет мою шутку и рад подыграть ей.
- Представьте себе, что вы приходите к открытию магазина и не застаете за прилавком продавца,-продолжала я все с тем же пафосом.- Какой же хай поднимете вы, не правда ли, Лидия Мартыновна? Так почему же у себя-то на рабочем месте вы считаете возможным не работать?! И больше того - мешаете работать другим!
Справедливое мое возмущение изливалось, не принося никакого видимого результата. Больше того. Теперь уже все от души смеялись.
Пожалуй, разумнее всего было сейчас поддержать этот смех. Я вспомнила, как всю вторую половину дня в пятницу мы просидели этой же теплой компанией в этой же комнате, пили чай и кофе, рассказывали анекдоты и побасенки и были очень довольны тем, что шеф ушел сразу после обеда. И я тоже была довольна!
Стыд...
Нет, я смеяться не стала. Я разыскала у себя в столе наушники. Демонстративно надела их. И опять принялась за работу. Кажется, в комнате установилось недоумение и раздражение. Но меня - пока, по крайней мере,это не задевало.
Потом появился шеф. Кажется, сказал что-то одобрительное, увидев меня за работой. Но я только на секунду оторвалась от таблиц, чтобы кивнуть ему, а наушников не снимала.
Потом меня похлопали по плечу. Я подняла голову: рядом стоял Николаша и показывал глазами на телефонную трубку, лежащую возле аппарата.
Я с неохотой стащила наушники и подошла к телефону. Николаша говорил мне:
- Странный какой-то звонок. Наверное, междугородная.
- Алле,- сказала я в трубку.
Там стояло какое-то свистящее молчание. Свекровь, что ли, с юга пробивается?
- Алле!- произнесла я уже погромче.
Никто не откликался. И безотчетный страх овладел мною:
- Алле!!!- крикнула я с нервным придыханием.
- Ну чего орешь-то? Я не глухой,- сказали в трубке.- Как живешь?
- Кто это говорит?!- спросила я, и страх мой принял вполне определенные очертания: я уже знала, чей это голос.
- Тебя еще терпят?- спросили меня, проигнорировав мой вопрос.
- А вам какое дело?- взорвалась я.- Как вы узнали мой телефон? Не смейте мне звонить!
- Значит, есть дело,- ответил мерзавец и гаденько рассмеялся,- в гости тебя сегодня приглашаю,и повесил трубку.
Телефон узнал, имя... Гости какие-то...
- Кто звонил? С кем это ты так? Только скажи, в следующий раз пошлю его подальше...- озабоченно говорил мне Николаша.
Меня тронула его готовность помочь, но раздражение я сорвала на нем:
- Отвяжись!- бросила я омерзительным бабьим взвизгом и вернулась к своим таблицам.
За работой я постепенно забывала свой страх, хотя до конца он меня так и не оставлял. Глаза над полем могли мне привидеться, но звонок был реальным, его слышали, Николаша подходил к телефону, позвал меня.
Что нужно от меня этому автобусному хаму?..
Я и не заметила, как подошел обед. На доске приказов висели новые премиальные списки. Я пробежала глазами список нашего отдела, -нашла в нем свою фамилию и, довольная, отправилась в столовую. Но не сделала я и двух шагов, как остановилась, развернулась на сто восемьдесят и вернулась к спискам. Я долго всматривалась в них и не могла понять, что меня так задело. Вот если бы меня обошли, другое дело. Но меня никогда не обходили!.. И тем не менее списки меня задели. Больше того - возмутили!.. И я поняла в конце концов чем...