— Писец. — Мне было так жаль мамочку.
— Ив тот же вечер хассар Айгора узнал о моей невиновности. — Мама прикусила губу, стараясь успокоиться. — Оказывается, он установил новое оборудование во дворце за тот самый час, что был промежутком между моим обвинением и моим наказанием. Предателем оказался воин первой руки Мак-Эвен. Однако, даже погибая, воин не назвал имени своего соучастника, того самого, кто подложил сейр мне. А это могла быть только женщина… только жена хассара, никто иной в мою комнату войти не мог, даже служанки.
— А что было потом? — не спросить я не могла.
— Потом… — Грустная улыбка на бледных губах. — Он не отходил от моей постели. Он не отходил от меня. Он не мог простить себе случившегося…
— А ты?
— А я… Моя любовь, Кирюша, умерла с первым ударом кнута. Я больше не могла даже смотреть на него… Я задыхалась от его заботы, от его нежностей, я не желала принимать его подарки, я хотела только одного — чтобы он отпустил меня… Однако хассар пошел на нарушение традиций. Пользуясь тем, что самостоятельно встать и закрыть двери я не смогла, он не только входил в мою спальню, он не оставлял меня даже с восходом… Спустя месяц я встала на ноги и потребовала возвращения к отцу. Я имела право на это требование. Я имела право на свободу… но на мое заявление мне, скрипя зубами, дали ответ: «К отцу ты должна выйти своими ногами… но ты еще слишком слаба для этого». «Слаба» я была еще полгода! Несмотря на то, что возобновила тренировки, переоборудовав свою гостевую, несмотря на то, что меня приобщили даже к работе по дому. «Еще слишком слаба!» — непреложный ответ на все просьбы и в то же время постоянное, повторяющееся, почти непрекращающееся: «Прости меня…» На это мне было что ответить: «Никогда!» Вот так и жили… Агарн неизменно был вечером у моих дверей, я неизменно закрывала их. Агарн выламывал двери до заката, на закате я подтаскивала к проему шкаф. Его цветы, подарки, сладости и даже новое оружие, сделанное в соответствии с моими мечтами, озвученными в период наших совместных тренировок, — я игнорировала все. Просто молча выносила из своей спальни в коридор. Агарн был в ярости.
— Он тебя не отпустил, да? — Я догадывалась о страшном. — Неужели нарушение традиций сошло ему с рук?!
— Лучше бы все сошло ему с рук, — прошептала мама. — Но случилось иначе. В ситуацию вмешался мой отец. Он потребовал Суда правящего клана. Высшая инстанция на Иристане. Я не знала об этом… В тот вечер я закрыла дверь и готовилась ко сну… Внезапно явился Агарн, отсутствующий весь день, и потребовал открыть ему. Мой ответ был неизменен. И тогда я узнала его ярость… — Еще один судорожный вздох и едва слышное: — Когда дверь была выбита, я даже глазам не поверила… ни один воин не возьмет женщину насильно, если истек срок в начале брака. Ни один… Агарн взял. Невзирая на мое отчаянное сопротивление, невзирая на мои просьбы… Я умоляла его со слезами на глазах… Бесполезно! Он даже не пытался пробудить мое желание, и впервые я испытала боль от отношений, от его силы, от его ненасытности. Хассар Айгора нарушил еще одну традицию — воин не берет женщину больше двух раз за ночь, но Агарн брал снова, снова и снова… Он мстил мне за безразличие, за своеволие, за то, что посмела отказать. Ночь вся принадлежала ему, у меня не было сил даже всхлипывать… А наутро он задал мне лишь один вопрос: «Ты примешь дар моей жизни?» «Ненавижу», — вот и все, что ответила я.
Сижу — реву. Реально реву, даже слов нет, а слезы стекают по щекам и плюхаются в кофе, что еще держу в подрагивающих руках.
— Не плачь. — Мама вдруг улыбнулась. — Я благодарна ему за ту ночь… очень благодарна. Потому что у меня появилась ты. А ты, Киренок, моя самая большая радость в жизни. Ты вообще вся моя жизнь, доченька.
Теперь реву в голос, с подвываниями.
Мама улыбнулась шире:
— Глупенькая. Да за такую дочку, как ты, я ему еще и спасибо сказать должна.
— Урод он, — вытираю слезы, — глист викриан-ский!
Слезы я вытирала, но в то же время четко осознала — не прощу! Никогда не прощу! И очень жаль, что всего этого я не знала, тогда не стремилась бы остановить его убийц… сама убила бы! И за маму, и за себя.
— Мам, а что дальше было? — немного успокоившись, спросила я.
— Дальше?.. — задумчиво отозвалась мама. — Дальше… Агарн покинул дворец в то же утро, так как был вызван в столицу. Иристан готовился к войне, и стало известно, что именно хассарат Айгора подвергнется первому удару. Из-за этого произошла задержка с рассмотрением просьбы моего отца… — Грустная ухмылка, и, с трудом проговаривая каждое слово, мамуля продолжила: — К моменту появления представителя правящего клана моей беременности было уже две недели, и вопроса о моем возвращении в клан МакЭдл уже никто не ставил, я автоматически стала собственностью твоего отца. Сам он появился спустя сутки, долго стоял на пороге моей спальни, после чего решительно вошел и началось: «Теперь ты понимаешь, что останешься со мной навсегда. Теперь выбора у тебя нет, Киара. И я спрашиваю в последний раз… в последний, учти! Ты примешь дар моей жизни?»
— А чего это за фраза такая?
— Предложение стать единственной. — Мама усмехнулась. — И вот тогда, понимая, что терять мне уже нечего и худшее уже произошло, я высказала ему все, что о нем думала. Все! Не сдерживая себя ни в эпитетах, ни в выражениях. Как воин воину, указав на то, что он несдержанный юнец и недостоин называться воином. И если он надеялся, что беременность смягчит меня, то он очень сильно ошибся, потому что это дитя будет мне всегда напоминать о том, какое он ничтожество… К концу разговора в моей спальне не осталось ни единого целого предмета мебели, Агарн искромсал даже стены, но… но он, как и я, знал, что это правда. И этой правды мне не простил. Через две недели единственной была объявлена Эталин.
— Да уж… — пробормотала потрясенная я. — Это он так отомстил?
— Это он так пытался отомстить, Пантеренок. — Мама улыбнулась. — Мне было все равно. Действительно все равно… беременность меняла меня. Я засыпала и просыпалась с мыслью о тебе. Почему-то даже не сомневалась, что будет девочка. А потом ты росла в моем животике, дралась отчаянно и успокаивалась, стоило мне запеть. Моя маленькая жизнь. В то время мне казалось, что никто больше нам и не нужен, только ты и я… а еще была надежда, что мы с Кираном будем вместе, тогда я уже знала, что у него родился сын. Тоже зеленоглазый. Была надежда, даже не знаю почему, что, избрав единственную, Агарн отпустит нас с тобой в дом моего отца… Потом были роды, непростые и очень болезненные. Роды принимала моя мать, она была первой, кто увидел тебя. Она же гордо и объявила: «Девочка!» А потом обратилась ко мне с вопросом: «Как назовем?»
— И? — и вот знаю же, как назвали, а все равно интересно.
— Ты не понимаешь, — мама улыбнулась, — имя дает отец. Эйтна должна у него спросить, а она спросила меня… Демонстрируя тем самым, что хассар Айгора не вправе даже именовать собственное дитя. Ну, так ты и не была его ребенком, ты была моей! И я дала тебе имя брата — Киран.
— Еще! — потребовала я.
Мама отрицательно покачала головой, и я вдруг поняла, что именно с моим рождением и началось самое плохое. Хотя куда уж хуже-то!
— Ма-а-ам!
— Ки-и-ир, я тебе все рассказала. Достаточно на сегодня.
— А у меня такое ощущение, что главного ты и не рассказала. И знаешь что… если не расскажешь, я тебе не расскажу о вчерашней ночи… А она насы-ы-ыщенная была.
— Шантажистка, — как-то печально пробормотала мама.
— И?
— А что там было ночью?
— Мама, не начинай, а?! — раздраженно попросила я. — И так ясно — ты родила, а он даже не смотрел на меня, не брал на руки и говорил тебе только: «Женщина, забери свою дочь…» Хотя в свете рассказанного тобой эта фраза уже как-то иначе воспринимается.
— В свете всего сказанного… — печально повторила мама. — Знаешь, Кирюш, тебе не понять моих чувств, пока ты сама не родишь. Потому что материнство переворачивает мир женщины с ног на голову. И с первым криком младенца мир меняется, чтобы уже никогда не стать прежним… Потому что весь его центр смещается до маленького розового комочка, своим криком оповещающего вселенную, что вот он уже родился… И когда ты появилась на свет… я изменилась в один миг. Я просто смотрела на тебя и понимала, что вот оно, счастье! Мое персональное маленькое и чудесное счастье… И с той секунды весь мир я видела через призму твоего восприятия… Твоими глазами. И как же мне хотелось, чтобы не только я, чтобы все увидели, какая ты чудесная, красивая, умненькая и самая лучшая… — Пауза и полное горечи: — А никто не смотрел! И эта боль, с которой столкнулось мое сердце… именно ее я никогда не прощу твоему отцу! Мы с тобой стали нежеланными персонами во дворце. У меня забрали даже служанок. И это не так волновало меня, как то… что никто, ни единая душа, не помогал мне, не учил, как пеленать, не подсказывал, как кормить, и когда у тебя болел животик и ты часами плакала, а я не могла понять, что не так… ни одна из жен хассара не вошла ко мне! А мою мать просто не пускали на порог дворца после того, как она мне позволила дать тебе имя.
Да, вот как раз маминых переживаний по данному поводу я понять почему-то не могла. Насилие — это да, жестоко, а тут… Может, пойму после рождения своих детей… бррр, не особо и хочется.
А мама судорожно вздохнула и продолжила:
— Тогда мне помогла только Ашара — принеся сейр. Несколько ночей, едва ты, измученная болью, засыпала, я искала всю информацию, которую могла. Переводила с тех языков, которые не понимала, буквально по словам… Так выяснила, что мне нельзя есть многие продукты. Начала готовить для себя отдельно и только каши, и ты перестала плакать. Почему ни одна из жен хассара не поведала мне об этом, не знаю… Пусть это будет на их совести.
Я шмыгнула носом, но промолчала. Однако дворец не выстоит, это я гарантирую! И еще — я туда вернусь сегодня же! Отсиживаться у Исинхая больше точно не буду, и я им всем сладкую жизнь устрою!
К счастью, мама вытирала слезы и моего настроя не заметила.
— Это ничего, Кирюш. За год я выучила два языка, заучила наизусть несколько медицинских трактатов и уже сама могла подсказывать этим опытным мамашам, что нужно делать. Ты у меня не болела ни разу, Пантеренок.
— Да я вообще не помню, чтобы болела. Разве что в училище, когда вирус подхватила. Ты у меня классная мама.
— Спасибо. — Мамуль улыбнулась. — Я стараюсь и всегда старалась, чтобы у тебя все было хорошо…
— А дальше? — нетерпеливо поерзав на стуле, спросила я.
— Дальше тебе исполнялся годик, а я вдруг осознала, что подарить тебе не смогу ничего. Денег у меня не было, подарки я тогда не приняла, а за прошедшие более чем полтора года их больше не было. И мне, по сути, ничего не нужно было — одежды хватало, сладости я себе не покупала никогда, украшения мне тоже были не нужны. Но вдруг возникла необходимость дарить тебе игрушки и одевать тебя… А мне так хотелось, чтобы моя принцесса была самая красивая… Через Ашару я попросила денег у отца. И мне была передана сумма, в десятки раз превышающая мою просьбу, но… — Судорожный вздох. — Хассар Айгора заявился ко мне, впервые за прошедший год, и выяснилось, что просить у отца я права не имею. Он, Агарн, все-таки мой муж и не позволит никому постороннему дарить подарки его жене. Переданные отцом деньги и подарки для его маленькой внучки были возвращены отправителю… Как и все остальные до этого момента. Да, вот так я выяснила, что отец и раньше пытался хоть что-то передать мне, но ему не позволяли даже этой мелочи… Как, впрочем, и видеться со мной.
— Урод!
— Не спорю, Кирюш. Он просто понял, что ты мое единственное слабое место. Потому и мстил мне через тебя.
— А деньги? — Да, научил меня шеф деньги ценить, вот и сейчас сразу о них подумала.
Мама поджала губы, но все же призналась:
— Он предложил мне платить… за каждую ночь.
Из всего сонма используемых мной ругательств
самым обидным было:
— Глист викрианский!
Улыбнувшись, мама сказала:
— Я тоже так подумала, хотя не скрою, тогда о подобном не знала.
А затем вдруг побледнела, даже плечи опустились, и мама продолжила:
— Тогда я все еще была гордой и отказалась… В ту же минуту тебя забрали.
Вот теперь у меня даже слов не было. Цензурных. Нецензурные были, но при маме я ругаться была отучена с детства и потому промолчала, зато взгляд был говорящий. И некоторым большие проблемы гарантирующий.
А мама продолжала рассказ о своей нелегкой жизни:
— Да, Кирюш, он решил вспомнить про традиции Иристана, которые вещают, что год — достаточный срок для вскармливания младенца… И тебя вырвали из моих рук и перевели в отдельные покои, предоставив двух нянек. А мне сообщили, что я могу видеть тебя только днем в перерывах между работой по дому, которую мне назначили. Ночью… ночью мне оставалось лишь слышать твой непре-кращающийся плач, а сделать я ничего не могла… теоретически.
— А на практике? — опять реву.
— На практике выломала двери, вырубила двух охранников, которых приставили к моей спальне, и рванула к тебе… чтобы замереть перед дверью в детскую, за которой ты разрывалась от плача… — Мама вытерла слезы. — Потому что хассар Айгора стоял там и ждал… меня.
— И? — шепотом спросила я.
— Не та ситуация, в которой я могла торговаться, — так же шепотом ответила мама.
— Все, мам! Я больше не могу!!! — даже вскочила от ярости. — Знаешь, это уже… уже предел. Я серьезно!
— Знаешь, Кирюш, а я ему благодарна, — спокойно ответила мама. — За то, что сделал меня сильной. Сильной настолько, что я уже не считала бесчестьем отдаваться не по любви и не из чувства долга, а потому, что так нужно. Нужно для того, чтобы иметь возможность видеть своего ребенка. Нужно для того, чтобы выжить. В чем-то он тогда сломал меня, а в чем-то просто сломал барьер, который сделал меня сильнее. Намного сильнее. И ты даже не представляешь, сколько жизней эта сила позволила мне спасти.
Сев обратно, я тихо попросила:
— Расскажи.
— Когда началось вторжение на Иристан, агрессоры высаживались на территории хассарата Айгора. Здесь равнинная территория, наиболее удобная. И я не знаю, до чего великие воины договорились между собой, но войска отступили. Иристан не был готов к войне, корабли, чьи конструкции были нашептаны тенями, только строились, оружие воина… воины Иристана не признают огнестрельного оружия, но в той ситуации даже эта традиция была пересмотрена. В общем, хассарат Айгора был оставлен на растерзание пришельцам, в то время как правящий клан готовил ответный удар. Жены и дети воинов были эвакуированы. Вся семья хассара также была спрятана в горах, а меня… меня Агарн не желал опускать от себя. Он вдруг стремительно вспомнил, что я еще и воин, а значит, нет и необходимости размещать меня с остальными женщинами. Подло… но факт. К тому моменту я уже больше года фактически была его бессменной наложницей.
— А… — У меня культурный шок. — А как же тупые иристанские традиции, мам? Или двери больше не закрывались?!
Пожав плечиками, она с усмешкой ответила:
— А я больше не была его женой, Кирюш. Женой была Эталин, причем единственной. А я стала его собственностью, той, чью жизнь он получил, победив в сражении меня и Кирана. Я сама отказалась от знака клана МакЭдл, став фактически рабыней. Наложницей… И у меня больше не было своей спальни, только его кровать. И не было права отказаться от близости. Никаких прав.
— Это когда ты так сглупила? — возмутилась я.
На ее губах вновь появилась эта полная грусти
усмешка, после чего мама повторила уже сказанное:
— Не та ситуация, в которой я могла торговаться.
И я все поняла!
— Та ночь, да? Я плакала, и ты уже была готова абсолютно на все?
— Абсолютно на все, лишь бы… мне дали возможность тебя успокоить, — словно эхо, ответила мама. — Я подписала все, что он мне дал, и принесла все клятвы, которые потребовал… Ты плакала, Кирюш… Ты была там одна, маленькая, беззащитная и напуганная…
А я сидела и просто не могла поверить во все это. Просто поверить не могла! Вот вам и «все традиции Иристана обоснованны». Уроды бугристо-мышечные!
Мама мне улыбнулась, спокойно так, словно все произошедшее вообще мелочи жизни, и продолжила:
— Правда, мои новообретенные знания позволили не беременеть, что крайне его злило. С другой стороны, став чуть-чуть более ласковой в одну из ночей, я уговорила Агарна не отдавать тебя Эталин, а позволить спрятать у моей матери. Эйтны живут под землей.
Я вновь слушала, затаив дыхание.
— На этом мое послушание его воле и его желаниям закончилось! В тот момент, когда ты была передана моей матери, я перестала быть и рабыней, и наложницей, и покорной игрушкой! Я сбежала! Захватив с собой лишь нож. Тот самый, который хранила все эти годы, тот, которым когда-то ранила хассара Айгора. Я не взяла ничего из подаренного им… В ту же ночь пробралась в дом своего отца… Папа плакал, когда увидел меня спустя столько времени. Я и сама ужаснулась… Вроде выросла, даже родила, а стала значительно худее, чем была в семнадцать. Черты лица заострились, губы теперь были вечно поджаты. Стоя в своей прежней комнате перед большим зеркалом, я с удивлением смотрела на себя и не узнавала… Просто не могла узнать, это была я… и в то же время совсем не я. Но я стала сильнее! И потому решилась на невероятное, по меркам Иристана. Дом отца я покинула сразу же, из одежды взяла то, что носила в четырнадцать, а после…
— Он тебя нашел?!
— Агарн? Пытался. Возможно, он и нашел бы, но был вынужден отбыть в горы. И я осталась в столице хассарата, среди брошенных врагам жителей, среди тех, кого фактически принесли в жертву.
— Ой… — Чем дальше в лес, тем меньше я уважала этих самых воинов. Еще и трусы ко всему!
Мама только улыбнулась и продолжила:
— Мы пережили обстрел с воздуха, нападения истребителей. Мы сопротивлялись как могли. И как-то так получилось, что я возглавила сопротивление. Потому что я все же воин из семьи воина первой руки, вместе с братом нас учили тактике и стратегии.