Почему-то Сапогов был уверен, что офицерский блиндаж по-прежнему самое безопасное место на ротной позиции. А по дороге он наверняка встретит кого-нибудь из санитаров или хотя бы солдат, чтобы с их помощью и Никоношина тоже перенести в блиндаж со всей осторожностью.
Но в блиндаже Сергей никого не застал. Обстановка прекрасно передавала панику, в которой обитатели штабной землянки покидали ее: на полу валялось несколько перевернутых стульев, повсюду разбросаны бумаги. На столе отдельно от аппарата лежала явно брошенная в сердцах трубка полевого телефона. Последний, кто покинул укрытие, забыл второпях потушить лампу.
Сергей направился к длинной и широкой земляной лежанке — «купеческому» ложу Никонишина. Солдат на его спине был мужиком в теле и просто не уместился бы на других кроватях.
Неожиданно Сапогов услышал приближающуюся немецкую речь и растерялся. Солдат на его горбу тоже занервничал:
— Схорониться бы нам куда, вашеблагородие! Австрияк нынче лютый, не посмотрит, что я раненый, а вы при мне вроде санитара.
Сергей шарил вокруг взглядом и ничего не мог придумать. Тут он заметил лежащую на столе небольшую металлическую трубочку-пенал. Это был порт-депешник с перехваченным шпионским донесением, отвязанный от лапки голубя, подстреленного уже покойным ефрейтором Боковым. Накануне вечером командир собирался отослать его с вестовым в штаб, да не успел из-за внезапного нападения. «А не за этой ли коробочкой австрияки охотятся?» — осенило Сергея. Он схватил трубочку и недолго думая сунул себе в рот. Едва Сергей это сделал, как за спиной раздался стук с силой распахнувшейся двери. Сергей оглянулся и увидел, как в блиндаж одна за другой влетают две гранаты.
— Ложись! — заорал нечеловеческим голосом солдат на спине Сапогова.
На то, чтобы успеть укрыться или отбросить влетевшие гранаты, времени у Сапогова не осталось. Инстинктивно он бросился в глубь блиндажа подальше от гранат. Взрыв! Осколки с визгом брызнули во все стороны, впиваясь в стены и круша все на своем пути. Сергея резко швырнуло вперед. Он налетел лбом на деревянную сваю и от сильного удара лишился чувств…
Очнулся Сергей оттого, что кто-то обшаривал его тело. Сапогов открыл глаза, но ничего не увидел по причине того, что стекла его противогазовых очков закоптились от дымового нагара. Разочарованный австрияк раздраженно пнул Сергея сапогом в челюсть. Удар получился не очень сильным, но чувствительным. Сергей застонал. Но из-за того что голосовые связки его пострадали от отравляющего газа, из горла вырвался лишь приглушенный хрип, который поглотила защитная маска. «Чистильщики» ничего не услышали и продолжали считать Сергея мертвецом. Это его и спасло. Впрочем, не только это.
Несчастный солдат, которого Сапогов нес на себе, принял на себя весь град осколков от разорвавшихся за спиной у Сергея гранат. Сергей почти не пострадал, но оказался весь забрызган чужой кровью. И выглядел натуральным покойником. Потеряв сознание, он лежал неподвижно, пока его обыскивали. А придя в чувство, быстро сообразил, что надо и далее продолжать изображать мертвеца.
Сергей слышал, как австрияки нашли спрятавшегося под перевернутой ванной штабс-капитана фон Клибека. Сработанная из великолепного чугуна купальница прекрасно защитила барона от осколков. Если бы немцы не проявили излишний педантизм и не решили как следует обшарить блиндаж, штабс-капитан в полной безопасности дождался бы окончания вражеской атаки и героем покинул свое убежище при приближении наших подкреплений.
Но все-таки австрийцы его нашли и стали требовать, чтобы пленный русский офицер выдал им перехваченное с голубем сообщение. Барон готов был отдать жуткого вида головорезам что угодно. Да вот беда, заветной трубочки на столе не оказалось. Сквозь крохотное «окошко» чистого стекла в правом «глазе» своих противогазовых очков Сергей видел, как барон униженно ползает на четвереньках вокруг стола и ищет пропавший пенал. Стоящий над ним с широко расставленными ногами австрийский лейтенант поторапливал русского офицера, грозя ему смертью. Ошалевший от страха штабс-капитан обращался к вражескому офицеру, словно к князю:
— Gnddiger Herr (Ваше сиятельство), прошу вас не поступать так со мной!
Стоя на коленях пленник уверял:
— В моих жилах тоже течет кровь великой германской расы, я прибалтийский немец. И всегда с почтением относился к вашей культуре. Моцарт и Штраус мои любимые композиторы. Венская опера божественна, а ваши женщины такие утонченные. Я обожаю вашу кухню… К тому же в Вене и в Берлине у меня много влиятельных знакомых.
— Довольно! — теряя терпение, поднял левую руку австрийский лейтенант и щелкнул крышкой часов. — У нас мало времени, господин соотечественник (это слово он произнес с презрительной насмешкой). Даю вам три минуты на размышления.
Сергею стало искренне жаль штабс-капитана. Но он не знал, как ему помочь. Выдать врагу депешу? А если в ней заключена большая угроза для всей русской армии?
Пока Сергей размышлял, как ему поступить, австрийцы передумали убивать русского офицера и увели его с собой.
Глава 4
Почти три недели Сергей провалялся в госпитале. Его лечили от отравления газом. Рядом с Сапоговым на соседних койках лежали несколько солдат его роты, — ослепшие, покрытые страшными язвами и нарывами, они умирали долго и мучительно. Он же каким-то чудом не успел наглотаться убийственного газа, хотя довольно долго находился в зараженных окопах без защитной маски.
Хирурги также извлекли из его правой ноги два крохотных осколка. И уже на второй день после операции Сергей начал осторожно пробовать ходить, опираясь на трость. Говорил он слегка осипшим голосом, но врачи обещали, что через пару недель все придет в норму.
Правда, о возвращении на передовую пока речи не было. Сергею полагался трехмесячный отпуск для поправки здоровья. И лишь по его окончании он мог предстать перед комиссией военных врачей, которые либо признают его годным к строевой службе, либо окончательно коммисуют из армии.
В день выписки проводить Сергея собралась компания из сестер милосердия и пациентов из числа ходячих. В руках у Сапогова была его неизменная спутница — гитара, под аккомпанемент которой он исполнял недавно сочиненный трагикомический романс. В его куплетах бард описывал драматические обстоятельства своего ранения и последующего чудесного спасения, воздавая должное искусству врачей и заботливости прекрасных ангелов, спустившихся в ад войны в облике сестер милосердия, «чья красота сильнее лучших заморских лекарств». А еще благословлял свою «шестиструнную мандолину», которая не дает ему долго хандрить.
Эта испанская гитара, сделанная известным мастером на заказ, точно так же, как и ее хозяин, получила в последнем бою два осколочных ранения и была «прооперирована» умельцами из госпитального хозвзвода, которые наложили на ее деревянный корпус две фанерные заплатки.
Наверняка Сергей еще не один час играл и пел для провожающих поклонников, если бы к компании не подкатил огромный черный автомобиль «делоне-бельвилль». За рулем длинного открытого кабриолета сидел спортивного вида молодой офицер в черной кожаной куртке, перчатках-крагах и больших противопыльных очках. Он был похож на авиатора.
Офицер неторопливо стянул с рук перчатки, переместил огромные очки с лица поверх фуражки. И только тогда молодцевато выпрыгнул из машины и, поскрипывая на ходу новенькой кожей, направился к компании. Его длинные мускулистые ноги в плотно облегающих, расшитых шнурами и галунами малиновых рейтузах — гусарских чикчирах не могли не вызвать стыдливого восхищения у присутствующих дам. Особенно учитывая, что «автомобилист-гусар» выгодно обтянул свое выдающихся размеров мужское достоинство. Такими же внушительными были большой американский револьвер, чья рукоять торчала из огромной кобуры на его боку, и кавалерийская сабля, которая, бряцая на кочках, волочилась за ним по земле на длинной перевязи. Широкие плечи незнакомца, грубое, но обаятельное лицо, его очевидная склонность жить, как в автомобиле на всех парах, создавали впечатление, что перед вами хоть и пижон, но в общем-то славный парень.
Машина, на которой франт с шиком подкатил, и его самоуверенный вид не оставляли сомнения в том, что офицер прибыл сюда по какому-то особо важному делу. Тем не менее он начал с того, что с галантной улыбкой красиво отдал честь симпатичным девушкам. И уж только затем осведомился, кто из присутствующих будет вольноопределяющимся Сапоговым. Сергей, ответил, что это он и есть. Тогда незнакомый офицер козырнул и ему, но сделал это уже не так, как только что дамам, а быстрым точным взмахом руки к виску.
— Ротмистр Дураков, — назвал он себя, нисколько не смущаясь своей неблагозвучной фамилии. — Вас желают видеть в штабе 8-й армии по неотложному делу.
Штаб командующего восьмой армией Алексея Каледина располагался в добротном трехэтажном каменном доме в центре Ровно. Они проехали мимо стоящего в начале улицы огромного броневика о двух пулеметных башнях. На борту полугусеничной бронемашины масляной краской аршинными буквами было начертано «Суворов». Броневиков в армии было немного, и каждый из них имел собственное название, как боевой корабль.
Дураков, не отрываясь от дороги, сообщил, что броневик недавно прислали с Путиловского завода и вскоре он отправится на передовую, где даст австриякам прикурить.
Приближаясь к зданию со стороны фасада, можно было видеть, как в окнах его первого этажа разговаривают по телефонам, стучат на печатных машинках и что-то деловито обсуждают друг с другом многочисленные штабные работники. Сергею это напоминало большую адвокатскую контору. До войны в Париже ему однажды довелось обращаться в одну подобную фирму. Служившие там клерки были столь же деловиты и подтянуты, разве что вместо военных френчей носили строгие костюмы. Хозяин той фирмы, усатый, обрюзгший толстяк, похожий на моржа, крайне неохотно покидал свое удобное кресло и наверняка страдал запорами и геморроем, ибо большую часть его рабочего стола занимали проспекты с рекламой лечения на водах…
Совсем не таким был человек, занимающий главный кабинет в здании, в которое Сергей направлялся. Когда они подъехали, на крыльцо штаба в сопровождении свиты вышел крепко сбитый черноусый мужчина с золотыми генеральскими погонами на плечах, георгиевской шашкой и двумя георгиевскими крестами IV и III степеней. Это был сам командующий 8-й армией генерал от кавалерии Алексей Каледин.
Сергей, как и многие в армии, знал командующего в лицо. Каледин предпочитал руководить вверенными ему войсками не из безопасного тыла, а из авангарда. Он часто выезжал со своим штабом на передовую, что давало ему возможность лично оценивать ситуацию и принимать быстрые, стратегически точные решения. В частях его уважали не за красноречие. Наоборот. Каледин не любил и не умел произносить красивых напыщенных речей.
Однажды он приехал на позицию роты, в которой служил Сапогов, все обошел с угрюмым выражением лица, тщательно осмотрел боевую линию. Спокойно расспросил офицеров и простых стрелков о ходе боя, поинтересовался условиями их службы, попробовал только что приготовленной солдатской каши. Потом больше часа провел на передовом наблюдательном пункте, обстреливаемом жестоким огнем, почти не отрываясь от наблюдательной стереотрубы. Это было опасно, в австрийских окопах находились снайперы с оптическими прицелами, которые разносили стереотрубы вдребезги, а при случае могли сделать дырку в неосторожно приподнявшейся над бруствером офицерской фуражке.
Уезжая, он сказал: «Верю, что стрелки роты не оплошают, когда наступит решительный час». В его устах эта незамысловатая похвала имела большой вес и значение для всей роты. В частях командующего очень уважали и офицеры и солдаты.
Его храбрость давно стала притчей во языцех. Не раз одним своим появлением Алексей Максимович останавливал бегущих солдат и увлекал их за собой в атаку. Были случаи, когда неприятельские пули свистели совсем близко от генерала, неподалеку взрывались снаряды, и окружающие офицеры умоляли командующего укрыться в безопасном убежище. Но выходец из донских казаков не замечал опасности, когда был занят своей работой. Несколько раз под ним убивало лошадей, погибали находящиеся рядом адъютанты.
Хорошо известно было и великодушие генерала. Однажды после успешного боя Каледин приехал на позиции отличившейся в отражении неприятельской атаки дивизии. Ночью среди тишины стали доноситься с поля сражения стоны и крики о помощи тех раненых, которых австрийцы бросили на произвол судьбы. Генерал Каледин приказал санитарным командам срочно оказать им помощь.
И можно себе представить угнетенное состояние духа этого гуманного, высокой культуры человека, когда однажды, войдя после одного из боев в избу, он увидел там тела трех австрийских пленных офицеров, буквально плавающих в собственной крови, и услышал рассказ очевидца-крестьянина, что австрийцев, на коленях умолявших о пощаде, как баранов, зарезали всадники туземной «дикой» дивизии.
До Сергея доходили слухи о недавнем ранении генерала. И это было похоже на правду. Желтолицый, сильно похудевший с тех пор, как Сергей видел его в последний раз, с заострившимися скулами и померкшими, тусклыми рыбьими глазами генерал имел вид сильно ослабевшего человека, который в значительной мере утратил интерес к происходящему вокруг него и продолжает играть прежнюю роль лишь по инерции. Он даже вроде стал меньше ростом. Казалось, из него как будто вынули тот «аршин», который полагается «проглотить», чтобы иметь настоящую военную выправку.
На этот раз Сапогов видел старика, которому, кажется, даже генеральские погоны давили на плечи, и оттого он их ссутуливал. Каледин постоял некоторое время на крыльце, словно примериваясь к ступенькам. Вытер платком выступившую на лбу испарину, и только тогда начал спускаться к поджидающей его машине. Вдруг генерал пошатнулся, но тут же с обеих сторон его аккуратно поддержали заботливые руки адъютантов.
Служащий при штабе ротмистр Дураков рассказал Сапогову, что генерал лишь недавно оправился от сквозной пулевой раны, считавшейся тяжелой. Да и то покинул госпиталь, не долечившись. Командующему Юго-Западным фронтом генералу Брусилову Каледин, мол, очень решительно заявил, что совершенно поправился и не где-нибудь еще, а только на фронте будет чувствовать себя на своем месте и окончательно укрепит здоровье.
Сергей смотрел на кумира армии с сожалением, недоумением и горечью. Эта рана могла отрицательно повлиять на энтузиазм и инициативность командующего. Во всяком случае, история знает немало таких примеров. В 1870 году в самом начале сражения с пруссаками при Сен-Прива французский маршал Ашиль Базен был ранен шрапнелью в плечо, после чего фактически устранился от командования, что привело к фатальным последствиям для всей его армии и в конечном итоге стало одной из причин позорной капитуляции Франции.
Но как оказалось (и к счастью), в отношении Каледина Сергей ошибался. Стоило одному из полковников обратиться к генералу с уточняющим вопросом по поводу предстоящей поездки на передовую, как генерал сразу преобразился. Забыв о своих недомоганиях, он заговорил с большим энтузиазмом. Его лицо приобрело сосредоточенное выражение. Сергей снова видел моложавого пятидесятидвухлетнего мужчину, каким запомнил его по визиту в свою роту. Этот человек умел при необходимости собирать волю в кулак!
Перед тем как сесть в автомобиль с личным флажком-штандартом, укрепленным на капоте, Каледин приветливо поздоровался с часовым — простым солдатом, стоящим при входе в штаб. Да и с подчиненными он говорил не через губу в высокомерном апломбе, а как с коллегами и единомышленниками.
Сергею пришла в голову мысль, что, будь его воля, он бы специально откомандировывал в перерывах между боями лучших солдат из каждой роты, на которых все держится, чтобы они могли посмотреть на своего командующего и убедиться, что даже после ранения Каледин остался прежним «стальным» генералом. Ведь ничто так не укрепляет дух армии, как вера в своего командира.
* * *
В вестибюле штаба Сергей остановился перед зеркалом. Так получилось, что он давно не видел собственного отражения. В окопах как-то не было желания прихорашиваться, да и не для кого. Там они жили, как в мужском монастыре или военной артели, месяцами не видя женщин. Элементарная самогигиена в спартанских условиях не отнимала много времени и казалась естественной на войне. Чтобы укрепить тело, умывался Сергей всегда на улице. Выскочишь утречком из блиндажа по пояс раздетый, быстренько поплещешь на себя ледяной водой, почистишь зубы, поскребешь щеки бритвой и назад в тепло скорее одеваться. Это штабс-капитан фон Клибек по часу прихорашивался, напомаживался перед зеркалом, даже добыл специального денщика из профессиональных цирюльников. Сергей же стригся наголо и нисколько не беспокоился о том, что выглядит как башибузук. Хотя до войны собственная внешность волновала его очень сильно.
В госпитале же зеркал специально не вешали, чтобы обожженные, покрытые страшными язвами, лишившиеся глаз, носов и челюстей пациенты не теряли волю к выздоровлению, увидев собственное уродство.
Сергей так отвык видеть свое отражение, что ему просто не пришло в голову хотя бы перед выпиской попросить зеркальце у кого-нибудь из «сестричек».
Возвращение к цивилизации застало окопника врасплох. Проходя мимо большого зеркала в штабном вестибюле, Сергей случайно заметил в нем человека, в облике которого ему показалось что-то знакомое. Он не сразу узнал себя! А когда понял, что видит собственное отражение, несколько минут в изумлении простоял перед зеркалом. Наверняка и отец его не сразу бы признал в этом возмужавшем мужчине с твердым взглядом и сединой на висках своего бесхарактерного, инфантильного сынка. Война сильно меняет людей!