Солдаты ответили дружным гоготом. Караульный с опаской наблюдал за двором — боялся, как бы громкое ржание полудесятка здоровых глоток не привлекло чьего-нибудь очень нежелательного внимания.
— Я уже слышал эту байку, — заметил Фриц Дикфельд, оторвавшись от губной гармошки. — А ещё у меня двоюродный брат по эсэсовскому обряду венчался.
— А медовый месяц у него тоже на кладбище был? — вставил Радемахер, и все снова заржали.
Караульный постучал прикладом винтовки о настил:
— Катапультируйтесь отсюда, живо. Догоготались. Кажется, к нам целая делегация идёт.
Самовольщики один за другим, отработанным приёмом соскользнули по металлической лестнице вниз и бросились врассыпную, скрываясь между тесно поставленными складскими блоками. Хайнц как раз забежал в тёмную щель между стенами складов, оступаясь на битом кирпиче, когда услышал панические вопли:
— Да свои же идут, олухи! Куда вы драпанули? Фрибель вернулся! Злой как пёс!
Через несколько минут вся чёртова дюжина солдат отделения стояла навытяжку перед крыльцом казармы, а шарфюрер Фрибель — прокуренный, серолицый, носатый, мосластый (всё на нём висело и перекручивалось, как на пугале), в жёваной фуражке — ходил перед строем взад и вперёд, как волк по клетке, и сипло выкрикивал:
— Солдаты! Вы опустились ниже некуда! Ниже канализации! На что вы похожи, я вас спрашиваю! Вместо казармы — хлев! Сральня! Свиней разводить можно! Как в болоте!
Последние слова, очевидно, относились к разлитой по полу воде, создававшей весьма условную видимость уборки. Кто-то в строю не выдержал — фыркнул. Парадоксальные высказывания Фрибеля невозможно было слушать, сохраняя на лице дубовое уставное выражение.
— Так! Балаган в строю! Отставить! Рядовой Кунц, вы чему лыбитесь? Чего вам смешного? Хотите посмеяться — посмотритесь в зеркало! Вот это и впрямь смешно! Обросли весь, целиком, хуже всякой бабы! Не солдат, а свинья! Я лично отведу вас к парикмахеру, чтоб он вам голову обрил, как задницу! Рихтер, Книттель! Вас тоже к парикмахеру отвести? Смир-рна!
Фрибель остановился, сложив руки за спиной, чуть склонившись вперёд, и вперился холодным взглядом бесцветных глаз в мальчишеские лица солдат.
— Так! Насчёт уборки я потом с вами отдельно поговорю! Раздолбаи, сукины дети! Языком пол выскребать будете! А сейчас слушать меня внимательно! Имею сообщить вам следующее. Завтра утром приезжает наш командир — оберштурмбанфюрер фон Штернберг! Все запомнили?
По короткому строю прошла лёгкая рябь — все, усмехаясь, оглядывались на хронического враля Пфайфера, уже всему отделению растрезвонившего о том, что звание командира будет не ниже группенфюрера. Радемахер спросил шёпотом:
— Пауль, это и есть твой генерал?
— А-атставить разговоры! — гаркнул на него Фрибель. — Вам тут не рождественский базар! Распустились! Стадо макак на вольном выпасе! Всем заткнуться и слушать сюда! Оберштурмбанфюрер фон Штернберг — особоуполномоченный рейхсфюрера! Все запомнили? Вы, тухлые головы, бочковые селёдки! От вас требуется железная дисциплина! Никакого раздолбайства! Никакого самовольства! С этого дня всякий нарушитель дисциплины немедля отправляется на фронт! Если какой-нибудь говнюк опозорится перед уполномоченным, то будет гнить в окопах и подставлять задницу под русские пули!
Солдаты переглядывались. Пфайфер имел вид торжествующий — всё-таки впервые он со своей болтовнёй оказался как никогда близок к истине.
— Смир-рна! — засипел Фрибель и шумно прочистил горло. — Внимание! Перед оберштурмбанфюрером — не трепаться в строю! Стоять руки по швам! И не шляться перед ним вразвалку, как у вас тут заведено! Прямо беременные индюки! Едва копыта переставляете! — Фрибель продолжал пополнять анналы унтер-офицерского красноречия. Солдаты проглатывали смешки, воображая копытных индюков. — Строевой шаг! — хрипел Фрибель. — Какого чёрта я должен вам про это напоминать? Вы плетётесь, как супоросые свиньи! Всем внимание! Слушай мою команду! Нале-е — во! Шаго-ом — марш! А-атставить! Это что за сортирная походочка? — Фрибель очень натурально изобразил вялую пробежечку пьяного, спешащего в нужник. — Вы способны ноги от земли отодрать? Внимание! Слушай сюда! Одной ногой — раз! Второй ногой — два! — самозабвенно печатал шаг шарфюрер. — Третьей ногой — три!
— Четвёртой ногой — четыре, — в полной тишине радостно закончил Эрвин, и все солдаты повалились друг на друга, изнемогая от хохота.
Адлерштайн 18 октября 1944 года
Утром обещанный особоуполномоченный рейхсфюрера так и не приехал. Отделение получило наряд на уже ставшую привычной разгрузку автомашин — почти каждый день в расположение прибывали грузовики с ящиками, чаще деревянными, иногда металлическими. Эти ящики нужно было перетаскивать в складские блоки, а изредка — и тогда рядом непременно дежурила пара-тройка офицеров из штаба — в подвал дворца. Что находилось в ящиках, солдатам, разумеется, знать было не положено. Пфайфер божился, что якобы подсмотрел однажды, как офицеры вскрыли один ящик, и внутри оказались переложенные ватой человеческие кости с прицепленными к ним бирками, а в другой раз будто бы приметил, что из металлических контейнеров извлекали стеклянные пузыри с прозрачной жидкостью, в ней что-то плавало («Человеческие зародыши!» — делал страшные глаза Пфайфер) — солдаты над всем этим от души потешались. Пфайфер с такой же убеждённостью как-то рассказывал, будто в подвалах штаба водятся крысы размером с собаку и что у коменданта расположения (в нижних карманах кителя нескромно носившего по фляжке со шнапсом и оттого получившего среди солдат прозвище «Бомбовоз») под чёрной повязкой (он воевал всю Великую войну) скрыт механический глаз, которым он прекрасно видит в полнейшей темноте.
В жёлтом электрическом сумраке склада солдаты резво укладывали ящики штабелями и шутливо переругивались. По углам в клочьях пыли и в обрывках старых газет шуршали мыши. Хайнц болтал и смеялся вместе со всеми, но на душе у него было муторно. Он полночи не спал, ворочался на продавленной койке и думал о том, что всё неожиданно само собой уложилось в схему, логичную донельзя. В целом она выглядела так: уполномоченный рейхсфюрера — «особенный» офицер — «Аненэрбе» — отделение новобранцев, содержащееся отдельно от прочих солдат, будто на карантине, и пока никак не оправдавшее своего существования. В пользу «Аненэрбе», про которое ещё никто официально не объявлял, недвусмысленно говорили стопки старых журналов в казарме — все издания так или иначе имели отношение к обществу «Наследие предков» — Хайнца удивляло, почему ему раньше не приходило в голову задуматься над этим вполне очевидным фактом. Зачем оберштурмбанфюреру — подполковнику! — десяток новобранцев? Уж наверняка они нужны ему не в качестве вояк. А в качестве чего?..
Хайнц так взвинтил себя всеми этими мыслями, что до дурноты не выспался и сейчас маялся от свинцовой тяжести в голове, заранее ненавидя треклятого особоуполномоченного, даже не удосужившегося приехать вовремя.
Остальным, видать, тоже было не по себе — специально для наблюдения за парадным подъездом штаба отрядили Вилли Фрая — он периодически выходил из складского помещения, пробегал до проезда, откуда была видна площадь с фонтаном, и возвращался назад, чтобы сообщить: как не было, так и нет никого. У Хайнца всё валилось из рук. Он натыкался на товарищей, всем мешал и к тому же уронил ящик прямо на ногу Радемахеру — тот обложил Хайнца такой отборной руганью, что все складские мыши в панике заметались по углам. В конце концов, Хайнца отправили в дозор вместо Вилли Фрая. Дождавшись, пока Фрибель выйдет на перекур (курить в складских помещениях, как и в гаражах, строжайше запрещалось), Хайнц выскользнул вслед за ним в полуотворённые ворота, прошёл за грузовиками, а затем побежал вдоль бетонных, в грязных потёках, стен. Склады и гаражи кончились, осталась только дорога, остатки парка с хилыми редкими деревцами, с обнажённой землёй, испещрённой следами шин, и серая громада дворца, и совсем вдалеке — полоса забора, ворота, вышки. Хайнц забрёл в выкошенный парк, бросил взгляд на площадь — пустую, конечно, — и решил, что надо, пожалуй, поворачивать назад, пока его тут не поймали: среди многочисленных запретов (частенько нарушаемых) был один, грозящий взысканием за праздношатание на территории расположения, в особенности поблизости штаба. Но в этот момент что-то в пейзаже переменилось. Далёкие ворота раскололись надвое, пропуская целое стадо разномастных машин: броневик, армейский «кюбельваген», гражданский «Мерседес» — и всё это в окружении мотоциклов — а затем породистый лощёный зверь, длинный, чёрный, изящный и презрительный («Хорьх?» — гадал Хайнц, щурясь), потом грузовик, ещё один «кюбельваген», ещё один броневик — Хайнц уже повернулся, чтобы бежать к складам, но решил досмотреть представление до конца. Чёрный зверь мягко остановился у подножия лестницы, пренебрежительно глядя фарами прямо на Хайнца, а на лестнице тем временем появлялось всё больше и больше встречающих. Открылась передняя дверь, выпуская шофёра, в свою очередь с многозначительной неспешностью подошедшего к задней двери, чтобы выпустить из машины некоего типа, невыносимо длинного, худого, чёрного — чёрная шинель, чёрная фуражка, — а с другой стороны резво выпрыгнул низенький и крепенький малый, тоже в чёрном и с большим чемоданом, — дальше Хайнц смотреть не стал, опрометью бросился к складам. У самых складских ворот его изловил Фрибель — будто нарочно за грузовиком подкарауливал, выскочил, вцепился Хайнцу в плечо и обдал шершавым душком старой, давно не вытряхиваемой пепельницы: «Ты где шляешься, скотина безрогая?! А ну марш на построение!»
Наверное, со стороны это выглядело, по меньшей мере, странно: на плацу перед казармами выстроилось всего тринадцать солдат, а подле столпилось начальство в полном составе, включая командира роты штабной охраны, к которой формально было приписано отделение, и ещё там был комендант со своей знаменитой чёрной повязкой через глаз, а ещё некий штурмбанфюрер, который здесь явно за всё отвечал, — этого человека Хайнц уже видел однажды, за пару дней до того, как услышал о своём предстоящем переводе в Адлерштайн. Фрибель, обалдевший от такого наплыва разнокалиберных начальников, старательно доложился, срывая голос, а когда к собравшимся присоединился какой-то генерал, Фрибель окончательно ошалел, только деревянно выбросил вперёд и вверх правую руку, надсадно проорав: «Хайль Гитлер!»
На плацу солдаты проторчали около получаса. Некоторые офицеры уходили, затем возвращались. Кое-кто из них ожесточённо спорил. До Хайнца донеслись обрывки разговора командира роты охраны с ответственным за всё штурмбанфюрером: «Я своих парней не отдам, у меня и так некомплект». Штурмбанфюрер раздражённо отвечал в том смысле, что требовался, вообще-то, взвод, а наскребли только жалкое отделение. Ещё добавил: «Лишь для проформы. Ваши всё равно не подойдут по всем параметрам…»
Сопровождаемые офицером из здешних — ну наконец-то — появились двое. Те самые, в чёрном. Хайнц напряжённо разглядывал их, пока они ленивым прогулочным шагом шли по плацу. Парочка была, надо сказать, весьма примечательная. Один, низенький, в унтер-офицерской фуражке с кожаным ремешком, круглолицый и коренастый — эсэсовская форма, чёрная, устаревшего образца, смотрелась на нём как фрак на фермере — пёр с собой огромный угловатый чемоданище. Другой был очень высок ростом. Исключительно высок, худощав и широкоплеч — последнее при столь выдающемся росте и породистой худобе придавало его фигуре рыцарское величие. Ему очень подошёл бы меч-фламберг, подумал Хайнц. У этого офицера — несомненно, пресловутого особоуполномоченного — было длинное узкое лицо и нелепые круглые очки на носу, отражающие блёклое небо. Из-под криво надетой чёрной фуражки с высокой тульёй и плетёным серебристым ремешком во все стороны выбивались соломенно-светлые волосы. Они падали прямо на очки, почти ложились на воротник — странному офицеру явно не помешало бы хорошенько подстричься. Уполномоченный рейхсфюрера был облачён в чёрную шинель, несколько перекосившуюся из-за того, что правую руку он засунул в карман — а в левой нёс нечто вроде трости с позолоченной рукоятью, совершенно непонятную штуку — правда, Хайнца сейчас гораздо больше интересовала очкастая физиономия офицера, отчего-то удивительно знакомая. Дежавю какое-то. И тут Хайнц вспомнил. Ну конечно! Вилли Фрай за столом. Журнал. «Германия». Студенческая публикация, фотография рядом с язвительной статьёй. Узколицый парень в больших круглых очках. Это же он и есть.
Эрвин не выдержал, шепнул Хайнцу через соседа: «Да ты только глянь, кто к нам идёт!» — «Вижу», — одними губами ответил Хайнц. Ему отчего-то стало до жути обидно: ещё переживал за этого парня, как бы его, понимаете ли, на фронте не убили. Вот, пожалуйста. Цел и невредим. В вызывающей чёрной униформе тыловой крысы — да что там, к осени сорок четвёртого даже самые замшелые тыловики позаботились обзавестись благородной полевой, серой, униформой, хотя бы для того, чтобы не стать объектом насмешек со стороны сослуживцев. Оберштурмбанфюрер. Подполковник, если перевести на общевойсковой. «Студент». Однако… Интересно, сколько ему лет? Юное, свежее, чистое лицо, удивительно ровной матовой бледности кожа. Он мало отличался от своего фотопортрета трёх- или четырёхлетней давности. Разве что черты лица твёрже. На вид ему было ну от силы двадцать пять, никак не больше. Прокуренный Фрибель, про которого доподлинно было известно, что ему от роду двадцать шесть лет, казался рядом с этим офицером сущим стариком.
Долговязый оберштурмбанфюрер в сопровождении своего — кого? ординарца, персонального грузчика-носильщика, телохранителя? — в общем, холуя — неспешной журавлиной походкой прошествовал мимо группы офицеров, те вытянулись в партийном приветствии, он же только молча приподнял полусогнутую руку. Мнит себя важной птицей, с возрастающей неприязнью отметил Хайнц. Как бы ему не лопнуть от гордости, этому уполномоченному. Радемахер, замерший слева, прошептал на самой грани слышимости: «Первосортное говно, видать». Хайнц под испепеляющим взглядом Фрибеля с трудом зажевал улыбку. И вздрогнул, когда — а может, ему просто померещилось? — длинный оберштурмбанфюрер зыркнул на него с быстрой ухмылкой, Хайнц ещё успел заметить, что у приезжего офицера явно что-то не в порядке с глазами, — но тот уже отвернулся, обратившись к командиру взвода, в котором номинально числилось злосчастное отделение. Выслушав некое продолжительное донесение, он что-то резко сказал подошедшему штурмбанфюреру, тому самому, который непонятным, но отчётливо ощутимым образом являлся организатором всего мероприятия. Тот стал оправдываться. Хайнц ясно расслышал слова «сжатые сроки» и «строгий отбор по заданным характеристикам». Уполномоченный громко произнёс: «В вашем распоряжении было полтора месяца. Полтора месяца! За это время можно было подобрать целый батальон, а ещё в придачу выучить основные японские иероглифы и написать исследование по рунологии. Чем вы тут тогда вообще занимались?» Голос у долговязого офицера был без армейской задеревенелости, бархатистый, густо окрашенный; выговор — идеальный берлинский.
Круглолицый малый встал рядом с начальником и принялся разглядывать солдат отделения, внимательно так, каждого по отдельности. Он был в чине хауптшарфюрера. Лет двадцати, то есть совсем ненамного младше своего странного командира. Гробоподобный чемодан он так и держал в левой руке, даже не захотел на землю поставить. Хайнц не совсем был уверен в том, что мельком увидел, но, кажется, чемодан был прикован к коренастому малому посредством стальной цепочки и браслета на запястье — прямо как портфель с важными бумагами к иностранному курьеру. Офицер, стоя спиной к строю, так и сяк вертел в руках трость, и наконец-то Хайнц сумел разглядеть её как следует. Эта штука была из светлого дерева, с золотым подобием рукояти в виде каких-то растопыренных крыльев — вообще, она здорово напоминала те причиндалы вроде жезлов, какие Хайнц видел в одной книге про Древний Египет, на изображениях барельефов, в руках не то фараонов, не то жрецов и всяких экзотических божеств с собачьими и птичьими головами. На поясном ремне офицера справа была обыкновенная кожаная кобура, а слева висел эсэсовский кинжал очень странного вида: длиннее, чем положено, на целую ладонь, и рукоять у него была больше обычного. «Боже правый, ну и фрукт», — подумал Хайнц, разглядывая особоуполномоченного, как диковинное тропическое растение. По высокой шее офицера от заросшего затылка спускалась дорожка светлых волос, волосы лежали и на оттопыренных ушах, топорщась в стороны, — Фрибель, ревнитель солдатских причёсок, всё это время так же, как и его подчинённые, неотрывно пялившийся на оберштурмбанфюрера, заметил это вопиющее безобразие и совсем увял, помрачнев лицом и медленно переходя от землистой серости к нездоровой зелени.
К группе офицеров подошёл командир роты штабной охраны и что-то сказал уполномоченному, указав на шеренгу солдат. Тот обернулся. Штурмбанфюрер, организатор непонятного смотра, воспользовавшись случаем, откатился далеко в сторону, глубоко вздохнул и почесал погон.
Особоуполномоченный в сопровождении ротного и ординарца направился к строю. Фрибель встрепенулся. Как заведённый, выбросил вверх правую руку и уже отвалил челюсть, чтобы проорать приветствие, но чёрный офицер дирижёрским жестом остановил его — и Фрибель засох. Ротный выступил несколько вперёд и, почтительно указывая на долговязого офицера, как на некое ценное произведение искусства, объявил:
— Имею честь представить — ваш новый командир. Оберштурмбанфюрер Альрих фон Штернберг. Один из ведущих специалистов «Аненэрбе». Особоуполномоченный рейхсфюрера. Надеюсь, вы понимаете, какая ответственность на вас ложится, — добавил он под конец менее приподнятым и более угрожающим тоном.
Солдаты старательно моргали, взирая на столь сановного начальника со всей требуемой почтительностью.
Высокий офицер оглядел строй. Хайнц вздрогнул, увидев его глаза за очками. На той журнальной фотографии — с очень выгодным ракурсом, с глубокими тенями и наверняка подретушированной — это было незаметно. А сейчас этого не могла скрыть даже длинная чёлка, падающая на стёкла очков. И как ему удалось пройти комиссию при вступлении в СС?.. Офицер был уродом. Левый его глаз, небесно-голубой, смотрел прямо на солдат, а правый, зелёный с прожелтью, очень заметно косил к переносице. И это уродство сразу поломало всю внушительность его статной фигуры и необратимо испортило приятное впечатление от тонкого молодого лица.