— Имею честь представить — ваш новый командир. Оберштурмбанфюрер Альрих фон Штернберг. Один из ведущих специалистов «Аненэрбе». Особоуполномоченный рейхсфюрера. Надеюсь, вы понимаете, какая ответственность на вас ложится, — добавил он под конец менее приподнятым и более угрожающим тоном.
Солдаты старательно моргали, взирая на столь сановного начальника со всей требуемой почтительностью.
Высокий офицер оглядел строй. Хайнц вздрогнул, увидев его глаза за очками. На той журнальной фотографии — с очень выгодным ракурсом, с глубокими тенями и наверняка подретушированной — это было незаметно. А сейчас этого не могла скрыть даже длинная чёлка, падающая на стёкла очков. И как ему удалось пройти комиссию при вступлении в СС?.. Офицер был уродом. Левый его глаз, небесно-голубой, смотрел прямо на солдат, а правый, зелёный с прожелтью, очень заметно косил к переносице. И это уродство сразу поломало всю внушительность его статной фигуры и необратимо испортило приятное впечатление от тонкого молодого лица.
Всё разом обратилось в фарс. Это было нелепо долговязое лохматое чучело в криво напяленной фуражке — убийственная карикатура на эсэсовца.
Офицер шагнул вперёд, обеими руками сжимая свой древнеегипетский жезл.
— Здравствуйте, солдаты! — объявил он и отчего-то ухмыльнулся, широко, до ушей, став от этого ещё нелепее и гаже.
Ответом ему послужила мертвейшая тишина. Фрибель, отвернувшись от него, гримасничал, делая какие-то знаки отделению, но солдаты угнетённо молчали.
— Вижу, вы от меня не в восторге, — ухмылялся офицер, — но это дело поправимое. На сегодня могу сообщить вам лишь следующее. Из вашего подразделения лично мною будут отобраны семь человек. Семеро. За судьбу остальных ручаться не берусь. Вероятно, они останутся в этой части. Но может случиться и так, что они будут отправлены на фронт.
Хайнцу стало холодно, хотя день был тёплый.
Командир роты подал Штернбергу папку со списком личного состава. Вряд ли там были только имена и фамилии — иначе отчего белобрысый офицер так сосредоточенно что-то вычитывал? Указательным пальцем он лихо впечатал в переносицу сползшие очки и, облизнувшись, перевернул страницу. Из-за поредевших облаков выглянуло солнце и бросило искрящиеся блики на многочисленные перстни, украшавшие сухощавые длиннопалые руки офицера, — чего на них только не было, помимо эсэсовского кольца с «мёртвой головой» на безымянном пальце левой руки. В солнечных лучах светлые волосы Штернберга приобрели тот же золотистый блеск, что и рукоять трости-жезла, которую он неудобно держал вместе с папкой. А ещё яркие лучи выявили одну презабавную особенность: оттопыренные уши особоуполномоченного розово просвечивали против солнца.
Офицер начал проводить перекличку — причём, на взгляд Хайнца, весьма неразумным и утомительным способом: после каждого «Я!» подходил к откликнувшемуся рядовому и пристально смотрел ему в лицо. И так шлялся вдоль шеренги от солдата к солдату, держа перед собой папку и древнеегипетскую трость, перехватывая всё это время от времени, чтобы не выпало, да ещё успевая поправлять очки.
Когда офицер подошёл к Фраю, тот повёл себя совершенно неестественным для солдата образом — впрочем, для него, напротив, это был самый естественный стиль поведения. Подросток Вилли, чью непосредственность ещё не вытравили унтер-офицерские окрики, мальчишка, никак не способный внести в свою жизнь армейское правило номер один — никогда не раскрывать рта перед вышестоящим без позволения — малолетка, олух Вилли Фрай радостно улыбнулся уполномоченному рейхсфюрера и заявил:
— А я вашу статью в журнале читал, оберштурмбанфюрер!
Фрибель оскалился, пронзая недоумка Фрая бешеным взглядом.
Он бы Вилли, пожалуй, в землю вколотил по самую макушку, если б офицеры на пару секунд куда-нибудь испарились. Что же касается оберштурмбанфюрера, то он лишь ухмыльнулся в своей характерной манере — клоунская улыбочка до ушей на длинном лице, совершенно идиотическая при его уродском косоглазии — и прокомментировал:
— Замечательно, поздравляю.
И всё. Офицер отошёл, а Фрибель исподтишка погрозил счастливому Фраю кулаком.
Через некоторое время очередь дошла до Хайнца.
— Рихтер.
— Я!
Высокая фигура заслонила солнце. Хайнц хмуро уставился в шею офицера. Чистая высокая шея, точёный подбородок, красивый крупный рот — и чего этому бедняге так не повезло с глазами? Верхние пуговицы шинели расстёгнуты, виден крахмальный ворот белой сорочки, чёрный галстук и примечательный орден поверх галстука на чёрно-бело-красной ленте — Рыцарский крест за военные заслуги, с мечами. Награда редкая и уважаемая. Насколько Хайнцу было известно, её получали лишь из рук фюрера. Отчего-то смутившись, Хайнц опустил взгляд ещё ниже, на руки нового начальника. Зачем ему столько перстней? Целая ювелирная лавка.
Над обшлагом левого рукава шинели имелась нашивка — чёрный ромб, в нём белая руна — «Альгиц». Или «Лебен». Руна Жизни. Символ принадлежности к обществу «Наследие предков». Руна походила на христианский крест, только с загнутыми кверху концами поперечины. Она напоминала фигуру человека, в исступлённой мольбе протягивающего руки к небесам. Или фигуру сдающегося в плен.
От офицера пахло дорогим одеколоном, а ещё какими-то горькими травами, будто от деревенского знахаря. «Форсун, — неприязненно подумал Хайнц, глядя на золотое навершие его трости-жезла. — Ишь, вырядился, как рождественская ёлка. И где только Рыцарский крест умудрился получить? Шут гороховый».
Очкастый офицер вдруг издал тихий смешок и, наклонившись к Хайнцу, вполголоса произнёс:
— Заблуждаетесь.
Хайнц так и подпрыгнул. Его мгновенно прошиб холодный пот. Неужто он настолько рехнулся, что проговаривает вслух все свои мысли, да ещё прямо перед лицом высокого начальства?.. Хайнц чуть не сел на брусчатку, разом ослабевшие ноги отказывались держать его. Он в ужасе смотрел на оскорблённого им офицера, готовый хоть целовать чиновничьи хромовые сапоги, вымаливая прощение, так стало страшно, — но герр фон Штернберг лишь усмехнулся и направился к следующему по списку солдату.
Хайнца подташнивало от животного ужаса, колени подкашивались, и в единый миг припомнились все слышанные когда-либо истории про то, как рядовых, оскорбивших больших начальников, отправляли под трибунал. Всё происходящее вокруг слышалось будто сквозь вату.
Офицер в чёрном тем временем отдал папку услужливо подскочившему ротному и объявил солдатам:
— Завтра с каждым из вас я проведу индивидуальное собеседование. Запомните: вы можете говорить что угодно и как угодно — но не смейте мне лгать. Лжецов буду наказывать самым строжайшим образом. А теперь — все свободны до завтрашнего утра.
Никто из солдат не сдвинулся с места. Белобрысый офицер, не обращая на них более никакого внимания, поманил пальцем Фрибеля:
— Подойдите-ка сюда, шарфюрер.
Фрибель подошёл, глаза у него совсем потухли. Особоуполномоченный что-то спросил, и Фрибель, мучительно запинаясь, долго говорил в ответ. Офицер покосился на шеренгу, махнул Фрибелю рукой — мол, свободен — и поманил к себе прохлаждавшегося в сторонке штурмбанфюрера. Тот сразу скис и приплёлся с таким видом, будто ожидал побоев. Долговязый офицер, склонившись, навис над ним, сложив руки за спиной:
— Милостивый мой государь, вы хоть сами-то знаете, что вы мне подсунули?..
Дальнейшего Хайнц не слышал. Фрибель по приказу ротного в спешном порядке увёл своих солдат. Уже у казармы, обогнав колонну, к нему привязался Хафнер:
— Шарфюрер, разрешите обратиться?..
Фрибель тяжело шевельнул челюстью. Хафнер понизил голос:
— А рядовой Радемахер назвал оберштурмбанфюрера говном…
И Фрибель, всегда благосклонно принимавший подобные секретные донесения, ни за что не упустивший бы возможности устроить несдержанному на язык Радемахеру большую нахлобучку, Фрибель, считавший стукачей своей второй парой ушей, неожиданно рявкнул:
— А ну пошёл вон!!!
Адлерштайн 19 октября 1944 года
Прижавшись затылком к тёплому дереву, Хайнц посмотрел вверх, на перекрещивающиеся под потолком резные балки. Балки были украшены изображениями роз и крестов. Хайнц принялся считать кресты, но скоро сбился, да и шея затекла — и потому уставился в противоположную стену. Панели на ней были из морёного дуба, и волокна тёмной древесины слегка серебрились под сумеречным светом из окна. Окно занимало всю стену в конце коридора. Высокое, как и все окна в штабе, стрельчатое, в частом переплёте, с выложенным цветными стёклами гербом вверху. На гербе было что-то вроде лилии, и ещё щит, и какой-то зверь. Хайнц не разбирался в геральдике. За окном жемчужно светлело небо.
Хайнц зевнул, едва не раздирая рот. Нестерпимо хотелось спать. Голова была как чугунная чушка — будто с перепою. Ещё в первую неделю после приезда в Адлерштайн, когда уже выяснилось, что от отделения не требуется ровным счётом ничего, кроме как единственно наличия, Хайнц в порядке эксперимента набрался до потери пульса — впервые в жизни. На следующий день после проведения опыта он чувствовал себя так же, как сейчас. Даже хуже. Ощущения ему не понравились, поэтому больше он не пил.
А сегодня просто-напросто клонило в сон — но со страшной силой. Сидеть было мучением. Хоть на пол ложись, как собака.
Ещё с вечера в казарме разгорелся спор — яростный, но совершенно бессмысленный. Поначалу все единодушно пришли к выводу, что новый командир — законченный пижон и редкостная мразь. Только Вилли Фрай смотрел на всех телячьими глазами и удивлённо спрашивал: «Да что он вам сделал, ребята?» — «Ничего! — оборвал его Радемахер. — И ничего хорошего не сделает. Ты только глянь на него! Типичный вырожденец!» Курт считал, что все командиры должны походить на суровых каменнолицых парней с пропагандистских плакатов и служить вдохновляющим примером для солдат. Пьяницу Фрибеля он открыто презирал. Курт был из тех, кто по собственной инициативе является в ближайший призывной пункт и гордо именует военную службу «делом настоящих мужчин».
Стали выдвигать предположения, зачем оберштурмбанфюреру нужны семеро солдат. Отличился, разумеется, Пфайфер. Первым делом он объявил, что офицер из «Аненэрбе» умеет читать чужие мысли, и что это доказано — на его, Пфайфера, опыте. Сочинителя Пфайфера подняли на смех, и Хайнц хохотал вместе со всеми — старательно делая вид, что ему действительно смешно. У Хайнца тоже был кое-какой опыт общения с уполномоченным, которым он, в отличие от Пфайфера, решил ни с кем не делиться. Затем Эрвин отметил, что у приезжего офицера настоящий жреческий жезл — и вот тогда Пфайфера понесло. Пфайфер рассказал, что у эсэсовских чинов есть особые эсэсовские алтари, перед которыми они справляют тайные древнегерманские обряды. А где алтари — там, понятное дело, и священники. Точнее, жрецы. И долговязый офицер — явно один из них. Зачем эсэсовскому жрецу отделение молоденьких новобранцев? Странный вопрос. Для жертвоприношения, естественно. Человеческого. Жертва древнегерманским богам, во имя скорейшей победы рейха. Всё очень просто. Офицер выбирает среди новобранцев самых молоденьких и свеженьких, а затем каждому на алтаре вырезает сердце своим таким большим ножичком, который у него на поясе висит… Пфайфера с его тошнотворной бредятиной тумаками заставили заткнуться. А затем долго спорили: так на кой всё-таки чёрт офицеру из «Аненэрбе» сдались семеро рядовых? Хайнца же беспокоил не столько этот вопрос, сколько отчаянная боязнь того, что высокопоставленный чиновник ещё припомнит ему случайно сорвавшиеся с языка (или не сорвавшиеся, но, тем не менее, каким-то образом услышанные) слова. Он опять не выспался — и теперь едва способен был что-либо соображать.
Рано утром отделение пригнали в штаб на собеседование с уполномоченным рейхсфюрера. Фрибель вместе со взводным (тем самым оберштурмфюрером, который некогда относился лишь к области мифов) завели осовелых солдат в тупик длинного тёмного коридора и там рассадили на скамье в алфавитном порядке рядом с запертой дверью. Через некоторое время заявилась какая-то откормленная офицерская морда и известила всех о том, что господин фон Штернберг, видите ли, ещё не проснулся. Хоть Хайнц с трудом воспринимал окружающий мир, всё ж таки ощутил укол ядовитой злобы. Ещё не проснулся. Многие солдаты подрёмывали, откинувшись на неудобную низкую спинку скамьи и опёршись затылком о стену. Фрибель, сам клевавший носом, иногда по-лошадиному вздёргивал головой и неубедительно рыкал на рядовых, чтоб они не позорились.
Спустя час приплыл всё тот же раскормленный до неприличия чиновник и порадовал отделение замечательной новостью, заключавшейся в том, что герр фон Штернберг наконец-то продрал глаза и изволит завтракать. Хайнцу захотелось как следует пнуть жердяя-чиновника. А герра фон Штернберга — отравить мышьяком.
Ещё спустя час — отделение уже почти вымерло, кто-то из солдат спал, запрокинув голову, кто-то, не мигая, остановившимся взглядом упёрся в стену, а Фрибель, задремав, согнулся в дугу, так, что с него свалилась фуражка, — перед всей этой пустыней безнадёжного ожидания возникла небольшая процессия во главе с его святейшеством Штернбергом. Солдаты оторопело глядели на него оловянными глазами. Круглолицый малый отпер своему хозяину дверь, и Штернберг, предупредив, что его помощник будет вызывать рядовых по одному, зашёл в кабинет. По сторонам от двери встали здоровенные лбы в чёрном.
Солдаты в алфавитном порядке исчезали в недрах кабинета. Обратно не возвращались: скорее всего, их выводили из здания каким-то другим путём, чтобы они не сумели рассказать находившимся в неведении товарищам о сути таинственного собеседования. Некоторые заходили с жалкими, испуганными лицами, другие делано храбрились. Всё это напоминало Хайнцу приём у врача с какой-то очень редкой и крайне неприятной специальностью. Когда настала очередь Вилли Фрая, он вдруг сделался белым, как простыня. Эрвин, когда его вызвали, нахально улыбнулся помощнику уполномоченного, взглянул на Хайнца, прошептал: «Ну, сейчас мы посмотрим, кто это такой» — и отправился в кабинет с высоко поднятой головой, как на диспут. Радемахер пошёл, наоборот, низко склонив голову и сжав кулаки, будто собирался драться с оберштурмбанфюрером. Следующим после Курта был Харальд Райф. За секунду до того, как дверь в очередной раз отворилась, молчун Харальд, всё это время сосредоточенно смотревший прямо перед собой, вдруг наклонился к Хайнцу и прошептал:
— А я знаю, для чего мы нужны уполномоченному рейхсфюрера. Он отберёт тех, кто способен совершить подвиг.
— Какой ещё подвиг? — нахмурился Хайнц. — С чего ты взял?
— Догадался, — таинственно ответил Харальд и тут же вскочил, услышав свою фамилию.
На одного человека особоуполномоченный затрачивал около получаса, если не больше. Время близилось к обеду. Хайнц вытянул в проход затёкшие ноги. Всё тело одеревенело, кости ныли, а желудок сводило от голода. Каждый предмет, на котором взгляд задерживался дольше пяти секунд, покрывался мелкой противной рябью. Хайнц в тоске огляделся по сторонам — кроме него в коридоре оставалась лишь пара человек, а ещё Фрибель. Шарфюрер сидел у стены, словно средневековое изваяние. Любопытно, заботит ли его хоть в малейшей степени, что незнакомый жутковатый офицер будет делать с его подчинёнными?.. Серая физиономия Фрибеля выражала лишь безграничную скуку, как и всегда, впрочем. Похоже, ему было всё равно. Плевать он хотел на своё отделение с высокой колокольни. Ему лишь бы сигарету в зубы вставить да к бутылке приложиться.
— Рядовой Рихтер!
Хайнц на напрягшихся, будто перед прыжком, ногах двинулся к распахнутой двери.
Просторная хорошо освещённая электричеством приёмная. Ярко желтеет паркет, стены тоже в золотистом дереве снизу, а сверху — белые. Ещё две двери — одна прямо и одна направо. Интересно, какая из них — второй выход? Круглолицый парень в чёрном (Хайнц окрестил его про себя Послушником) указал на стул рядом с большим пустым столом. Хайнц покорно сел, недоумевая. Перед ним положили лист с какими-то пустыми графами и напечатанными мелким шрифтом словами над ними, а ещё самопишущую ручку.
— Заполните анкету, пожалуйста. Если что будет непонятно — спрашивайте у меня, — тоном вежливого консультанта в адвокатской конторе произнёс Послушник.
Хайнц отвинтил колпачок и тупо уставился на золочёное перо.
— Время у вас есть, не торопитесь, читайте внимательно. И помните, от вас требуется абсолютная честность в ответах. Но всё-таки сильно не медлите, отвечайте по возможности кратко, — наставительно изрёк круглолицый малый. Фуражки на нём не было, взъерошенные жёсткие волосы отливали рыжиной.
Хайнц обратился к анкете. Вопросы там были очень странные.
«К какой конфессии Вы принадлежите?» «Верите ли Вы в Бога?» «…в дьявола?» «Девственник ли Вы?» «Легко ли Вы засыпаете?» «Часто ли Вам снятся кошмары?» «Хорошо ли Вы помните свои сны?» «Чего (кого) Вы боялись в детстве?» «Назовите самый страшный момент в Вашей жизни». «Можете ли Вы назвать себя мечтателем? Почему?» «Какая музыка Вам нравится?» «Какие предметы Вам легко давались в школе?» «Любите ли Вы подшутить над другими?» «Злопамятны ли Вы?» «Часто ли Вы задумываетесь о будущем?» «Верите ли Вы в то, что человек сам управляет своей судьбой?» «Назовите самые, на Ваш взгляд, отвратительные человеческие пороки». «Были ли в Вашей жизни мистические переживания? Если да — приведите пример». «Хотели бы Вы жить вечно? Почему?»