Пиркс выскочил в коридор. В камеру, наружу! Он уже у двери. Но, пробегая мимо кухни, вдруг заметил что-то черное на белом накрытом столе. Те самые фотографические пластинки, которые он принес и машинально бросил, испугавшись отсутствия товарища. Это его парализовало. Он стоял на пороге камеры со шлемом в руках и не двигался с места.
«Это так же, как тогда. Точно так же, — вспомнил Пиркс. — Ланье готовил ужин и внезапно вышел. Теперь я выйду за ним, и мы оба не вернемся. Люк останется открытым. Через несколько часов Циолковский начнет вызывать нас по радио. Ответа не будет…»
Что-то рвалось в нем: «Сумасшедший, иди! Чего ты ждешь?! Он там лежит! Может быть, его снесла лавина, которая прошла сверху. Ты не слышал, потому что здесь ничего не слышно. Он еще жив, не двигается, но жив, он ведь дышит…»
И все-таки он стоял без движения. Потом вдруг повернулся, вбежал на радиостанцию и начал внимательно разглядывать приборы.
Никаких изменений. Раз в четыре-пять секунд — медленный взмах «мотылька», дрожащий, неуверенный. И вспышка на экране, на краю пропасти…
Он проверил угол наклона антенны. Наклон был минимальный. Она уже не осматривала местность вблизи Станции, а посылала импульсы на предельное расстояние.
Он приблизил лицо к дышащему индикатору, так что тот был у самых его глаз. И тогда увидел нечто удивительное. Зеленый «мотылек» не только разводил и складывал крылышки, но одновременно весь дрожал, словно на ритм дыхания был наложен другой, гораздо более быстрый. Агональная дрожь? Конвульсия? Ланье умирал, а он с полуоткрытым ртом жадно вглядывался в движения электронного огонька — по-прежнему медленные, с наложенным на них другим ритмом. Внезапно, сам как следует не понимая, зачем он это делает, Пиркс схватил кабель антенны и вырвал его из гнезда. Поразительно: индикатор с отключенной антенной, лишенный внешних импульсов, вместо того чтобы стать неподвижным, продолжал…
Все еще ничего не понимая, ошеломленный Пиркс подскочил к пульту и увеличил наклон радарной антенны. Далекая вспышка, оставшаяся под Солнечными Воротами, начала отодвигаться к краю экрана. Локатор выхватывал все более близкие секторы, пока вдруг не появилась другая вспышка, которая была значительно больше и ярче. Второй скафандр!
Это наверняка был человек. Он двигался. Медленно, равномерно спускался вниз, обходя какие-то преграды, поворачивал то вправо, то влево и направлялся к Солнечным Воротам, к той другой, далекой искорке, к другому человеку.
У Пиркса глаза полезли на лоб. Вспышек действительно было две — близкая, движущаяся, и далекая, неподвияшая. В Менделееве было только двое людей — Ланье и он сам. Приборы говорили, что их трое. Троих быть не могло. Значит, приборы врали.
Быстрее, чем он успел все это продумать, Пиркс с ракетницей и патронами был уже в камере. В следующее мгновение стоял на выпуклости купола и раз за разом стрелял сигнальными ракетами, целясь круто вниз, в направлении Солнечных Ворот. Он едва успевал выбрасывать горячие гильзы. Тяжелая ручка ракетницы плясала у него в руке. Ничего не было слышно. Нажимая спуск, Пиркс чувствовал легкий удар отдачи, вырывались полосы огня, бриллиантовая зелень и фонтан сапфировых звезд, а он все палил, не разглядывая красок…
Наконец снизу из бездонной мглы что-то сверкнуло в ответ, и оранжевая звезда, разлетевшись над головой, осветила его и обсыпала, словно в награду, дождем пылающих страусовых перьев. А другая — дождем шафранового золота…
Он стрелял. И тот тоже стрелял возвращаясь. Вспышки выстрелов приближались. Наконец одна из них осветила фигуру Ланье. Внезапно Пиркс почувствовал слабость. Он весь покрылся потом. Даже голова вспотела. С него текло, будто он вылез из ванны. Не выпуская ракетницы, сел, ноги в коленях стали неприятно мягкими. Он свесил их в открытый люк и, тяжело дыша, ожидал Ланье, который был уже рядом.
Вот что произошло. Когда Пиркс вышел, Ланье, занятый в кухне, не смотрел на приборы. Он взглянул на них только через несколько минут. Точно неизвестно, через сколько. Во всяком случае, это должно было произойти тогда, когда Пиркс возился с погасшим рефлектором. Когда Пиркс исчез из поля зрения радара, автомат начал уменьшать наклон антенны и делал это до тех пор, пока вращающийся пучок радиоволн не наткнулся на основание Солнечных Ворот. Ланье увидел там вспышку, которую принял за отражение от скафандра, тем более что неподвижность мнимого человека объясняла показания магического глаза. «Пострадавший» (естественно, Ланье подумал, что это Пиркс) дышал так, словно был без сознания, как будто задыхался. Ланье немедленно надел скафандр и побежал на помощь.
В действительности изображение на экране соответствовало самой близкой из шеренги алюминиевых мачт, той, которая стояла над самой пропастью. Ланье мог бы понять ошибку, но ведь были еще показания «глаза», который, казалось, подтверждал показания локатора.
Газеты писали потом, что «глазом» и радаром заведовала электронная аппаратура, что-то вроде электронного мозга, в котором во время катастрофы, происшедшей с Роже, установился ритм дыхания умирающего канадца, и «мозг» повторял его, этот ритм, когда возникала — «аналогичная ситуация». Это было какое-то подобие условного рефлекса на некоторое определенное состояние входов электрической цепи.
В действительности все было гораздо проще. На Станции не было никакого электронного мозга, только обычный автомат управления, лишенный какой бы то ни было «памяти».
«Агональный ритм дыхания» возникал из-за пробитого маленького конденсатора. Эта неисправность давала о себе знать лишь в момент, когда был открыт наружный люк. Напряжение одного контура оказывалось приложенным к другому, и на сетке «магического ока» возникали «биения». На первый взгляд это напоминало «агональное дыхание». Если же приглядеться лучше, можно было без труда различить неестественное дрожание зеленоватых крылышек.
Ланье шел к пропасти, где, как он думал, находился Пиркс, освещая себе дорогу рефлектором, а в самых темных местах — ракетами. Две их вспышки и заметил Пиркс, когда возвращался на Станцию. Пиркс, в свою очередь, через четыре или пять минут начал сигнализировать Ланье выстрелами из ракетницы. Так кончилась эта история.
С Шалье и Саважем было по-другому. Саваж, возможно, тоже сказал уходящему Шалье: «Возвращайся поскорее», — так же, как это сказал Пирксу Ланье. А может, Шалье спешил, потому что зачитался и вышел позднее, чем обычно. Во всяком случае, люка он не закрыл. Для того чтобы ошибка приборов дала трагические результаты, нужно было еще одно случайное стечение обстоятельств: что-то должно было задержать человека, ушедшего менять пластинки в колодце, так долго, чтобы антенна локатора, поднимающаяся на несколько градусов за каждый оборот, нашла, наконец, алюминиевую мачту над пропастью.
Что задержало Шалье? Неизвестно. Поломка рефлектора? Вряд ли. Они происходят не слишком часто. Что-то, однако, задержало его возвращение на достаточно долгое время, пока на экране не появилась фатальная вспышка, которую Саваж, так же как потом Ланье, принял за скафандр.
Опоздание должно было составить самое меньшее тринадцать минут. Это удалось установить позднее, после неоднократных опытов.
Саваж пошел к пропасти, чтобы искать Шалье. Шалье, вернувшись из колодца, застал Станцию пустой, увидел на экране ту же самую картину, что и Пиркс, и, в свою очередь, отправился на поиски Саважа. Возможно, Саваж, добравшись до Солнечных Ворот, понял, что локатор принимал сигналы, отраженные от металлической трубки, вбитой в скалу, но на обратном пути упал и разбил стекло шлема. А может, и не разобрался в механизме явления, но после напрасных поисков, не сумев найти Шалье, попав в какое-нибудь сильно пересеченное место, упал. Всех этих, подробностей выяснить не удалось. Во всяком случае, канадцы погибли.
Катастрофа могла случиться только на рассвете. Ведь не будь помех, оставшийся на Станции человек мог бы беседовать с ушедшим, даже не покидая кухни. Радиосвязь уничтожила бы все это недоразумение.
Кроме того, катастрофа была возможна только в случае, если выходящий спешил и оставлял люк открытым. Лишь при таком сцеплении событий проявлялась неисправность аппаратуры.
Шалье, естественно, не случайно был найден вблизи от того места, где погиб Роже. Он свалился в пропасть там, где торчал алюминиевый шест, поставленный, чтобы предупреждать об опасности.
Физический механизм явления был тривиально прост: несколько случайностей, радиопомехи и открытый люк.
Гораздо более интересным был механизм психологический. Когда аппаратура, лишенная внешних сигналов, приводила в движение «мотылек» колебаниями внутренних напряжений, а на экране локатора появилось изображение фальшивого скафандра, сначала первый, а потом второй человек принимал это за регистрацию реального положения. Сначала Саваж думал, что видит у пропасти Шалье, потом — Шалье, что видит Саважа. То же самое произошло потом с Пирксом и Ланье.
На такой вывод наталкивало еще и то, что каждый из работавших на Станции прекрасно знал обстоятельства катастрофы, при которой погиб Роже, и помнил как особенно драматическую деталь историю долгой агонии этого несчастного, которую до конца наблюдали на Станции с помощью «магического глаза».
Если уж, как заметил кто-то, и можно было говорить об «условном рефлексе», то его продемонстрировала не аппаратура, а сами люди. Полубессознательно они приходили к уверенности, что непонятным образом несчастье с Роже повторилось, на этот раз выбрав жертвой одного из них.
— Теперь, когда мы знаем уже все, — сказал Таиров, кибернетик с Циолковского, — скажите нам, коллега Пиркс, как вы разобрались в ситуации? Несмотря на то, что, как сами говорите, не поняли механизма явления…
— Не знаю, — ответил Пиркс. В окне сверкала белизна залитых солнцем вершин. Их острия вонзались в густую чернь неба. — Наверное, из-за пластинок. Увидев их, я понял, что поступаю, как Шалье. Но, может, я все-таки пошел бы, не случись еще одна вещь. С пластинками в конце концов могло быть случайное совпадение. Но у нас должны были быть на ужин омлеты, так же, как и у них в тот последний вечер. Я подумал, что совпадений слишком много, что это больше, чем простая случайность. Эти омлеты, я думаю, именно они нас спасли…
— Открытый люк — последствие приготовления омлетов, повод к спешке, — сказал Таиров, — рассуждали вы совершенно правильно. Но это не спасло бы вас, доверяй вы приборам абсолютно. С одной стороны, мы должны им верить. Без электроники мы бы шагу не сделали на Луне. Но… за такое доверие иногда приходится расплачиваться…
— Это верно, — откликнулся Ланье и встал. — Я должен вам сказать, коллеги, чем мне больше всего понравился мой звездный товарищ. Что касается меня, то с этой головоломной прогулки я вернулся без всякого аппетита. Но он, — Ланье обнял Пиркса за плечи, — после всего, что произошло, поджарил омлеты и съел оба. Этим он меня поразил! Правда, я и раньше видел, что он чрезвычайно положительный человек…
— Какой?! — подскочил Пиркс.
Валентин ИВАНОВ-ЛЕОНОВ КОМАНДИР ОСОБОГО ОТРЯДА
Рисунки П. ПАВЛИНОВАХосе шагал в зеленом сумраке леса, пристально всматриваясь в заросли. Иногда он останавливался, прислушивался, сжимая в руках автомат, и темно-коричневое, почти черное лицо его становилось настороженным. Оплетенный лианами лес был глух и неприветлив. В густой путанице подлеска пахло прелью и перегноем. Босые ноги Хосе погружались в мягкую, напоенную дождями почву, и теплая вода просачивалась меж пальцев.
К Перейре — командующему отрядами партизанского района — Хосе вызвали неожиданно. Партизан ломал голову: зачем он понадобился командующему? Конечно, Перейре знает Хосе: он был учителем в миссионерской школе, где Хосе когда-то окончил всего один класс, и они вместе воевали с того самого дня, как рабочие кофейных плантаций на севере Анголы начали восстание. И все же Хосе никак не мог догадаться, зачем он, простой разведчик, нужен Перейре. Может, он в чем-нибудь провинился?
Хосе перебрался через пролом в бамбуковых зарослях — видно, здесь пробежал испуганный носорог, — вскарабкался по крутому размытому склону и, наконец, вышел к фуэсе — главному военному поселению, вокруг которого были разбросаны деревушки партизан.
Фуэсе находилось в глубине одного из освобожденных районов, в заболоченном лесу. Кривые ряды хижин стояли между деревьями, под высокими зелеными сводами. Даже свет солнца не проникал сквозь плотную массу листвы, и самолеты врага не могли обнаружить поселения.
Пройдя сквозь толпу солдат Освободительной армии, Хосе очутился у высокой хижины и отворил легкую дверь.
Перейре перестал писать и поправил металлические очки. Он внимательно оглядел лицо партизана.
— Я вызывал тебя, Хосе, — сказал он, хмурясь. — Пойдешь к границе встречать транспорт оружия из одной африканской страны. Назначаю тебя командиром особого отряда. Возьмешь людей Америго. Сам он болен. Я помню, как ты тащил меня, раненого, на спине километров двадцать, когда португальцы разгромили нас и гнались по пятам. Уверен, что ты не подведешь. Винтовки доставите прямо сюда, в фуэсе.
— Хосе все понял, Перейре, Хосе не бросит оружия, не убежит, зажав хвост между ног.
Перейре объяснил, что Хосе должен встретиться с группой, которая доставит оружие в Анголу, на контрольном партизанском пункте Освобожденного района.
— Без винтовок не возвращайтесь. Понял? — глухо закончил он. В голосе его Хосе услышал и угрозу и мольбу. — Это наши жизни, Хосе, наша свобода.
— Даже мертвый Хосе выполнит приказ.
Отряд раненого Америго жил в трех круглых хижинах, крытых травой. Когда появился Хосе, партизаны спали на циновках. Они недавно вернулись из похода. Хосе сообщил им о своем назначении.
— А зачем нам чужой командир? Мы и своего можем найти, — враждебно проворчал Секулу — партизан лет тридцати, с широким приплюснутым носом и татуировкой на лбу. При этом он наводил красоту — начищал зубы концом размочаленной палочки лофиры.[1]
Хосе резко повернулся к недовольному партизану, ощупал его невысокую фигуру твердым взглядом и бросил:
— Секулу будет делать то, что прикажет командир. — И, обращаясь ко всем, добавил спокойно: — Идем к границе. Поручено особое дело. Возьмем на складе консервы — и пошли. Быстро!
Партизаны мигом сорвались с постелей. Особое дело!
Секулу сразу переменился. Он сунул палочку лофиры в карман брюк, и его широкоскулое лицо с приплюснутым носом растянулось в улыбке.
— Всем известно, Хосе — смелый разведчик. Ему маленькое дело не поручат. На какой форт будем нападать, командир Хосе?
— Хосе поведет вас, — ответил тот уклончиво.
— Тогда я, командир Хосе, сейчас… За патронами…
Секулу вышел прихрамывая. Одна нога у него была короче другой, и его называли «Киа-фуакулу», что означало «Мертвая нога». Хромой, однако, мог ходить быстро и даже бегать.
— Поскорее, и про особый отряд никому, — бросил вдогонку Хосе.
Через минуту Секулу выскочил из соседней хижины.
Его друг, длинноголовый Динанга, с ножом — мачете за поясом тоже вышел из хижины и долго смотрел вслед уходящему отряду.
Хосе уверенно вел людей сквозь лес. То и дело обходили топи, оставленные «мазикой» — муссонными дождями. В полумраке леса было жарко и душно.
Хосе шагал стремительно — на контрольном партизанском пункте отряд ждут к утру. Секулу двигался следом за Хосе, видя перед собой широкую спину командира, его могучую шею, оголенные до плеч руки, узловатые и крепкие, как сиза левый канат. Хосе шел удивительно легкой походкой, хотя был высок и тяжел.
В полдень наткнулись на стадо кабанов-бородавочников.
— Стой, Хосе! Сейчас я одного… — пробормотал Секулу, сдергивая винтовку и целясь в большого самца с изогнутыми вверх клыками. Широкие ноздри Секулу возбужденно втягивали воздух.
— Хоу! Секулу разве не знает, что идет по важному делу? — спросил Хосе сердито. — Если Секулу, старый партизан, будет стрелять и шуметь, кто же будет соблюдать тишину?
Секулу подчинился, сказал: «Верно, командир Хосе знает: Секулу — старый партизан». Он похлопал рукой по кожаному мешочку на груди и шепнул доверительно: «Этот талисман поможет нам. Мне всегда помогает».
Хосе взглянул на мешочек и ничего не сказал. Он что-то перестал верить в силу талисманов.
К вечеру вышли на холмистую равнину, поросшую высокой слоновой травой, жесткой и острой, как лезвие мачете. Трава эта вдвое выше человека, в ней легко спрятаться, но можно и напороться на затаившегося противника.
Хосе выслал дозоры вперед и назад и двигался медленно, прислушиваясь к звукам саванны.
Стадо серых тяжелых облаков медленно ползло по небу и вскоре закрыло солнце. Почти совсем стемнело, хлынул дождь. Теплый северный муссон без устали гнал влагу из лесов Конго.
Сквозь шум ливня командир услышал дыхание бегущего человека. Хосе обернулся и увидел Зоао, паренька лет пятнадцати, с тонкой высокой шеей. Он все время шел позади в охранении и сейчас догонял командира.
— Парашютисты! — с хрипом выпалил паренек, жадно хватая ртом воздух. — Человек десять. По следу идут.
— И-и! — удивленно протянул Хосе и помрачнел. — Далеко?
— Шагов триста, за холмом.
Хосе зашагал быстрее, раздвигая жесткие лезвия травы. Вихрились мысли. Дождь густой, как лес, и все-таки португальцы увидели отряд. Ждали, значит, на пути к границе. Откуда узнали? И что теперь делать ему, Хосе? В отряде восемнадцать человек, и только один с автоматом да двое с винтовками. У остальных копья и мачете. Как быть?
Надо взглянуть на парашютистов. Хосе пропустил отряд и остался в темноте под дождем — один на один с опасностью. Все чувства его были напряжены. Некоторое время он стоял прислушиваясь, потом решительно двинулся навстречу противнику.