– У меня нет двойственных чувств, – твердо произнесла она, желая закончить этот разговор. – Я просто жалкий писатель. Может, я поработаю над этим сегодня вечером.
После того как Бобби и Рик ушли, Лейси пошла наверх и постучалась в закрытую дверь комнаты Маккензи.
– Войдите, – откликнудась девочка. Она, как обычно, сидела за компьютером, положив руки на клавиатуру.
Лейси прислонилась к дверному косяку.
– Я не умела печатать, пока не поступила в старшую школу, – сказала она.
– Мама научила меня, когда я была маленькой. – Пальчики Маккензи быстро постукивали по клавишам.
– Ты отлично провела время с Клеем и этой собакой, а?
– Это было весело. – Маккензи не отрывала глаз от экрана. Она не собиралась уступать Лейси. Энтузиазм, который она проявила за обедом, стал иссякать, когда ее единственным собеседником оказалась Лейси.
– Ну ладно, спокойной ночи. – Лейси быстро оставила попытку пообщаться. Она попятилась назад и, не зная, что еще сказать, добавила: – Не засиживайся допоздна.
Она закрыла дверь, представляя себе, как пальцы Маккензи летают над клавиатурой, набирая послание друзьям: Моя тюремщица только что велела мне не засиживаться допоздна. Она такая неудачница.
У себя в комнате она достала блокнот из ящика стола и села на кровать, подоткнув под себя подушки.
Я очень скучаю по своей матери, написала она. Было ли это правдой? Она скучала по Анни О’Нил, которую она когда-то знала, но не по Анни, которая вела тайную постыдную жизнь. Ей следует сосредоточиться на образе матери, каким она его знала. До открытия. Она опять начала писать. Она была такой мамой, которая была другом для всех моих друзей. Все любили приходить ко мне домой. Она пекла хлеб и пела песни, и она была очень творческим художником. Она была добра со всеми. С матросами и рыбаками, с туристами и…
Что с ней не так? Почему она все время сбивается? Почему она не может написать это дурацкое заявление?
Она встала и достала альбом с фотографиями с книжной полки. Она открыла страницу с фотографией матери – миниатюрной копией той фотографии, что висела у нее в студии.
– Как ты могла? – спросила она шепотом. – Я думала, что ты такая удивительная. Мне нравилось, когда другие называли тебя Святая Анна. Как ты могла так поступать с папой? Как ты могла так поступать с нами? – Она взяла фотографию и разорвала ее из конца в конец, из стороны в сторону. А потом разорвала кусочки дальше. – Я не хочу быть такой, как ты, мама, – сказала она. – Я никогда не захочу быть такой, как ты.
Глава 29
Маккензи никак не могла быть его дочерью. Если у Бобби и были какие-то сомнения на этот счет, то они исчезли сейчас, когда она сидела рядом с ним в мастерской на террасе и пыталась срисовать собаку с фотографии в журнале. Талант к рисованию в его семье передавался так же стабильно, как и склонность к алкоголизму, а у этого ребенка не было абсолютно никакого таланта.
Маккензи захотела, чтобы ей дали урок рисования, и ему было очень приятно, что она попросила об этом его. Но ее собака была похожа на кролика. Бобби трудно было не рассмеяться. Ей было только одиннадцать. Может быть, в том возрасте он тоже не очень ловко справлялся с карандашом?
– У меня не очень хорошо получается. – Она насупилась.
Маккензи сидела за вторым столом в мастерской, который он тщательно очистил от стекла, нарезанного Лейси для будущей работы. Короткие обкусанные ногти Маккензи были покрыты лаком тошнотворного ярко-красного цвета, и по ее просьбе он нарисовал крохотный подсолнух на ногте ее безымянного пальца. Каждые несколько минут он ловил ее на том, что она поднимает руку, чтобы полюбоваться рисунком.
– Думаю, ты чересчур стараешься, – он поднял голову от пряжки из слоновой кости.
Бобби использовал тончайшее лезвие, чтобы нанести резьбу на шерсть одной из собак на изображении. Это задача, которая была бы невыполнимой без помощи яркого солнечного света, заполнявшего комнату. Однако у хорошего освещения была своя цена: жара. Он открыл все окна, но густой липкий воздух пробирался во все уголки комнаты, пропитывая волнами влаги рисовальную бумагу Маккензи.
– Расслабься немного, – посоветовал Бобби. – Тебе не нужны все детали. Начни с зарисовки общих очертаний.
Она отрицательно покачала головой, откинувшись назад от стола.
– Думаю, что мне лучше бросить это дело.
Он улыбнулся:
– Так не бывает, чтобы все получалось у тебя хорошо.
Он провел рукой по голове: привычка, приобретенная им еще тогда, когда у него были волосы. Его до сих пор иногда удивляло, что там ничего нет.
– Смотри, как хорошо ты можешь обращаться с животными. Они любят тебя, Клей говорит, что в будущем ты могла бы сама стать тренером.
Он не так уж много виделся с Клеем и Джиной со времени приезда на Внешнюю Косу; первый раз он полноценно провел с ними время накануне за обедом. Лицо Клея казалось ему знакомым. Бобби не припоминал, чтобы он встречал его летом 1991 года, но, возможно, они все же пересекались на тусовках. Он был благодарен Клею за то, как он взял под свое крыло Маккензи.
– Я бы хотела стать ветеринаром, – призналась Маккензи, рассматривая подсолнух на безымянном пальце. – Отец Клея – ветеринар.
Как и отец Лейси, подумал Бобби. Он знал, как беспокоилась Лейси из-за того, что Маккензи никак не хотела общаться с ней, и ему было жаль ее. Чем больше старалась Лейси, тем меньше у нее получалось.
– Он еще и отец Лейси, – поправил ее Бобби. – Может, она сможет свозить тебя к нему в ветлечебницу как-нибудь.
Маккензи пожала плечами, постукивая своими ярко накрашенными ноготками по фотографии собаки.
– Ветеринаром я мог бы тебя представить, – задумался Бобби. – А как у тебя с математикой?
– Довольно хорошо, – сказала она. – Еще лучше с естествознанием.
Она издала громкий театральный стон и уронила голову и руки на стол.
– Не могу поверить, что через три недели начнется школа. Восемнадцатого августа! Это ненормально! В Финиксе мне бы не пришлось ходить в школу аж до Дня труда, то есть до первого понедельника сентября.
Он отложил резец, которым работал. Всегда было опасно пытаться нанести точные штрихи по кости, если ты не мог полностью сосредоточиться на этом.
– Ты боишься идти в новую школу?
– Нет, просто злюсь.
Конечно, она боялась. А кто не боялся бы?
– Дети здесь хорошие, – успокоил он.
– Откуда ты знаешь? Ты тоже нездешний.
– Но это правда. Люди здесь очень дружелюбные.
– Все в школе знают друг друга, не то что я.
– Спорим, там будут новые ученики помимо тебя. – Бобби крутанулся на стуле и посмотрел ей прямо в глаза. – Люди переезжают все время. И даже если ты будешь единственной новенькой, ты прекрасно впишешься в обстановку. Только один совет.
– Какой? – Она встревожилась.
– Тебе придется перестать говорить «в Финиксе то, в Финиксе это». Людей это раздражает, и они начинают посмеиваться за твоей спиной.
– Я же не могу изменить то, что в Финиксе намного лучше, чем здесь.
– Когда я был пацаном, – сказал Бобби, – моя семья переехала из Норфолка в Ричмонд, и я попался в эту ловушку. Я все время говорил «в Норфолке школа была новее», «в Норфолке у нас в столовой была пицца», и очень скоро люди начали говорить мне «ну, тогда возвращайся в свой Норфолк».
Маккензи засмеялась:
– Ладно, я попробую не говорить этого.
– Прикусывай язык всякий раз, когда слово «Финикс» будет приходить тебе в голову.
– Ладно.
Он услышал, как хлопнула задняя дверь, и понял, что Лейси пришла домой. Это, видимо, поняла и Маккензи, потому что она вдруг с преувеличенным вниманием снова занялась рисованием собаки.
Лейси вошла в мастерскую, мгновенно заполнив ее своим присутствием, если не в сознании Маккензи, то в его уж точно. Ее волосы были собраны резинкой, а ее белая веснушчатая кожа блестела от пота. На ней была длинная светло-голубая юбка, которая облегала ее бедра, и укороченный темно-синий топ, который только намекал, но не обрисовывал линию груди. С того момента, как он приехал в Кисс Ривер, ему хотелось поцеловать ее, сорвать с нее одежду и заняться с ней любовью. Ему хотелось стереть из ее памяти то, как небрежно он лишил ее невинности. Все было бы настолько лучше теперь, когда его желание обладать ею было послушно ему и усиливалось его симпатией и опытом. Ему нравилось то, как мягко она обращается с другими, он восхищался ее художественным талантом и глубоко сочувствовал ее усилиям наладить контакт с Маккензи.
– Привет обоим, – махнула рукой Лейси. – Как продвигается урок рисования?
– Прекрасно, – быстро сориентировался Бобби, прежде чем Маккензи получила возможность отрицать это. Она склонилась над рисунком, водя карандашом по бумаге, будто бы была сосредоточена на работе. – Надеюсь, ты не возражаешь против того, что мы заняли твой стол.
– Никаких проблем, абсолютно. – Лейси посмотрела на Маккензи. – Можно взглянуть, над чем ты работаешь?
Маккензи ответила ей тем, что перевернула рисунок лицевой стороной вниз на столе.
– Я думаю, что Бобби должен жить здесь, а не у Рика, – сказала она совершенно неожиданно. – Как ни посмотри, он все время здесь.
Он был удивлен и тронут этим предложением.
– У меня отличная комната в доме Рика, – тем не менее отозвался он. Ему было бы трудно видеться с Элис, если бы он жил в доме смотрителя. Однако идея эта была соблазнительной.
– На самом деле я об этом уже подумывала. – Лейси прислонилась спиной к стене и скрестила руки на груди. – Тебе и вправду есть смысл поселиться здесь, – сказала она Бобби. – Работа здесь, Маккензи тоже здесь. Мы завариваем большой чайник с кофе по утрам.
Она улыбнулась, как будто это был именно тот аргумент, перед которым он ни за что не устоял бы.
– Почему бы не подумать над этим?
– Я бы с удовольствием, – хмыкнул он, на секунду забыв об Элис. Ему понравилась мысль о том, чтобы побольше видеть Маккензи. И, если уж быть честным с самим собой, ему понравилась мысль быть поближе к Лейси. – Как скоро я мог бы переехать?
Глава 30
Фей уютно устроилась в объятиях Джима. Сегодня он был в чудесном благодушном настроении, потому что в постели он был так нежен, что она едва не прослезилась. Она была довольна. От горячей ванны тело у нее стало тяжелым, а в душе воцарилось абсолютное блаженство, которого она никогда не испытывала. Один из догматов, которых она неуклонно придерживалась в своей программе по избавлению от хронических болей, заключался в том, что спокойствие и счастье можно найти только внутри себя, что ни идеальное здоровье, ни миллион долларов, ни другой человек никогда не будет в силах сделать кого-то счастливым или несчастным. Но сейчас она начала задумываться, не была ли ее теория ошибочной в той части уравнения, где говорилось о другом человеке. Иметь кого-то особенного в своей жизни совсем не повредит.
Она почувствовала, что Джим коснулся губами ее виска.
– А я знаю что-то, чего не знаешь ты, – сказал он тоном ребенка, у которого есть секрет.
Детская дразнилка заинтриговала ее.
– Что же?
– Не могу сказать.
Фей осторожно постучала кулаком по его груди.
– Это так нехорошо с твоей стороны.
– Да, ты права. Но все равно. Я тебе не скажу.
– Ладно, – улыбнулась она, – можно хотя бы допустить, что это что-то хорошее?
– Можешь допускать все, что угодно.
– Когда ты расскажешь мне?
– Завтра.
– Первым делом утром?
– Не думаю.
Если бы она не любила его, то начала бы сердиться. Вместо этого она рассмеялась.
– Так когда?
– Я не знаю.
– Джим!
Он рассмеялся:
– Я правда сожалею. Мне не следовало ничего говорить.
Она хотела добиться еще какой-нибудь информации от него, но он положил конец ее расспросам поцелуем.
На следующее утро Фей присутствовала на занятии по избавлению от болей, чтобы оценить работу молодой медсестры, которая вела занятие. Джуди просунула голову в дверь и жестом поманила ее выйти в коридор. Фей тихо вышла из класса.
– Тебе звонят.
– Это не может подождать? – Фей удивилась, что Джуди вызвала ее с занятия, хотя, как физиотерапевт, конечно, знала, насколько важной для карьеры молодой медсестры была всесторонняя оценка ее знаний.
– Сказали, что это важно, – сказала Джуди. – Прости.
Фей прошла по коридору в свой кабинет и подняла трубку.
– Фей Коллиер слушает. – Она надеялась, что в ее голосе не прозвучало раздражение.
– Здравствуйте, госпожа Коллиер, – сказала какая-то дама. – Меня зовут Шерон Кейси, и я являюсь президентом Ассоциации медсестер округа Сан-Диего.
Имя дамы было знакомо ей.
– Да, – сказала она, – я знаю ваше имя. Что я могу для вас сделать?
– Ничего, – сказала женщина. – Я звоню, чтобы сообщить вам, что вы стали обладателем почетного звания Сестра года по округу Сан-Диего.
Фей помолчала, пока новость дошла до нее.
– Я? – спросила она недоверчиво.
– Многие врачи и некоторые медсестры указали ваше имя как претендента за вашу работу по хроническим болям. Я читала вашу новую книгу. Это большая редкость – читать книгу, которая так понятна и профессионалу, и непрофессионалу. Мои поздравления.
– Спасибо. – Она, улыбаясь, опустилась на стул за своим столом. – Я даже не знаю, что сказать. Я просто очень удивлена и… взволнована. – Она поняла, что это, должно быть, и есть тот секрет, которым Джим заинтриговал ее накануне. Он каким-то образом был в курсе.
– Мы будем вручать вам награду вместе с остальными победителями на ежегодной церемонии награждения в сентябре, поэтому отметьте двадцатое число в своем календаре.
– Отмечу. Большое спасибо за то, что сообщили мне об этом.
Она отправила Джиму сообщение, как только положила трубку, и он позвонил ей почти сразу же.
– Откуда ты узнал? – спросила она, даже не поздоровавшись.
Джим засмеялся.
– Мы с Шерон Кейси – старые друзья, и она, зная, что мы встречаемся, не удержалась и проговорилась.
– Надеюсь, однако, что ты не использовал свое влияние на принятие такого решения? – На мгновение настроение у нее упало.
– Любимая, – сказал Джим, – ты заслужила все сама.
Ту ночь она провела у Джима. Им обоим пришлось работать допоздна, но Джим был полон решимости отметить в ресторане важное событие в ее жизни, и теперь от съеденных слишком поздно вечером омаров она ощущала тяжесть в желудке. Будучи не в состоянии уснуть, она поднялась, накинула халат, прошла через весь дом и вышла через раздвижную дверь во двор, обогнула бассейн и горячую ванну, пока не дошла до скамейки, с которой открывался вид на город. Ночь была ясной и прохладной, и Ла Джолла расстилалась далеко внизу покрывалом из мерцающих огней.
Сестра года. В это все еще трудно было поверить.
– Эй.
Она обернулась и увидела, что Джим, в сатиновом халате, направляется к ней.
– Привет, – улыбнулась она.
– Не можешь спать от перевозбуждения? – Он сел рядом на скамейке и одной рукой обнял ее.
Она положила голову ему на плечо.
– Я раньше жила в поселке из автоприцепов, – сказала она. – Я никогда не говорила тебе этого – мне было очень стыдно. Мы поселились там, когда я вышла замуж за Заха. Я жила в трейлере, и у меня был муж, который убил человека, и меня уволили из школы, где я работала школьной медсестрой, потому что я не могла ни на чем сосредоточиться, и мой сын, по сути, отрекся от меня. – Она тряхнула головой. – И теперь, как по волшебству, я – Сестра года.
Джим взял ее за руку.
– Не по волшебству, – возразил он. – Неужели ты не можешь понять, что ты заслужила это? Что достойна? Да, тебе нелегко пришлось. У тебя не было денег. У тебя не было стабильности. Но это еще большая причина для того, чтобы гордиться собой и тем, что ты достигла.
Фей закрыла глаза. Он был прав. Она много работала. Она ставила себе цели и перевыполняла их. Но ничто из этого не могло заставить ее забыть свою главную неудачу: сына.
– Я хочу поговорить с тобой о Фредди, – сказал Джим, как будто читая ее мысли.
– О чем именно?
– Разве ты не думаешь, что пора… пора разыскать его? Тебе бы не хотелось, чтобы он присутствовал на церемонии награждения?
Фей засмеялась, хотя смех ее был горьким.
– Я не могу представить себе это. Он ненавидит меня, а я вдруг отыскиваю его и говорю: «Эй, приезжай, посмотри, что я сделала. Я бросила тебя и потом постаралась сделать себе имя. Приезжай, посмотри, как я буду получать свою награду».
– Ты его не бросала.
– Я уверена, что он воспринял это так, будто я бросила его.
Джим молчал некоторое время.
– Я знаю, что ты хочешь, чтобы он был в твоей жизни. Ты даже не знаешь, сердится ли он все еще на тебя, да и ему найти тебя нелегко. Ты пару раз переезжала. Взяла опять девичью фамилию. Я готов держать пари, что Фредди стал взрослым и понял, что ты поступила правильно, отведя его в приют для женщин в тот вечер.
– Я сомневаюсь, – закусила губу Фей.
– Ты думаешь о нем?
Ла Джолла со своими огнями казалась расплывчатой перед ее взором.
– Чуть ли не каждый день, – призналась она. – Я молюсь за него. Молюсь, чтобы шрамы от того вечера зарубцевались. Чтобы у него все было в порядке. Какие у него шансы, если учитывать то, с чего он начал жизнь?
– Если он унаследовал твои бойцовские гены, он должен прекрасно устроиться, – сказал Джим.
Господи, как ей хотелось увидеться с сыном! Обнять его. Умолять его простить ее за попытку сделать то, что она считала правильным.
– Если бы я захотела найти его, как я могла бы это сделать? – спросила она. – Нанять детектива или что?
Джим встал.
– Пойдем со мной, – он протянул ей руку.
Она взяла его за руку, и они пошли в дом. Джим повел ее вниз, в маленький кабинет, и велел сесть у стола.