— Ну, собственно, да, намекал… до того, как ваши костоломы его избили. Вы это серьезно, Григорий Алексеевич? — Василий Иванович оторвался от экрана и пристально уставился на генерала.
— Я убью его… — мстительно прошипел Олейник. — Я убью его собственными руками.
— Э, батенька… — пробормотал сенатор Баркасов. — Да вы замышляете преступление на почве ненависти.
— Надеюсь, господа, все понимают, кого от большого ума добыл нам Григорий Алексеевич? — на всякий случай осведомился губернатор.
— Думаю, да… — как-то зачарованно протянула Кира Ильинична. — И что мы с ним будем делать, Григорий Алексеевич? Усыновим? Подозреваю, что ваши опричники избили его так, что он теперь и ходить не сможет. Чем он лучше тех бомжей? И вообще… — Кира Ильинична как-то зябко повела плечами. — Говорят, он опасен.
— Вы уж определитесь, — осклабился генерал. — Он опасен или настолько измучен, что даже ходить не может. Да, господа, это некто Россохин, так называемый «мститель», заарканить которого с блеском удалось нашему управлению. Он избит, но за последние пару дней немного восстановился. Думаю, он еще способен бегать и прятаться. Но не уверен, что он может нападать и делать отбивные из наших людей, — осмелевший генерал как-то свысока глянул на губернатора. — Да, Василий Иванович, я выполнил ваше распоряжение и привез целый грузовик потенциальной дичи. Но это ничтожный мусор, я согласен. Основная дичь — вот, — он кивнул на экран. — Не будем его унижать компанией бомжей — наш Россохин выше этого. Зачем заставлять их путаться у него под ногами? Кто со мной согласен?
— А бомжей куда? — не понял губернатор.
— Да куда угодно, — фыркнул оживившийся Глобарь. Идея генерала ему, похоже, импонировала. — Посадить обратно в грузовик и увезти в лес или на дорогу — пусть валят к такой-то матери. Ну, дайте им булку хлеба и ящик водки… или наоборот. Они нам по гроб жизни будут благодарны.
— Наоборот? — сглотнула задумавшаяся Кира Ильинична. — Ящик хлеба и булку водки?
Глобарь хохотнул.
— Итак, нет сомневающихся?
Люди задумались. Отдельные из присутствующих — в частности, сенатор, батюшка, сити-менеджер, да и сама Кира Ильинична — испытывали резонные колебания. В принципе они понимали, что под сенью дружеских штыков (под рукой не менее пятидесяти вооруженных охранников!) им вряд ли что-то угрожает. Но как-то все равно не по себе…
— Минуточку, — нахмурился губернатор. — Отпускать бомжей нельзя. Мы не можем поручиться, что отдельные из них еще не разучились думать. Зачем их привезли насильно в глухомань? Почему вдруг выпустили? Предпочитаю риски, господа, не созданные своими руками. И опять же — отпустим бомжей, а через несколько минут Григорий Алексеевич пристрелит своего разлюбезного врага, и что тогда прикажете делать? Сразу в баню?
— Пролетаем, как фанера, — поддакнул сенатор. У него это получилось элегантно — «фанэ-эра».
— Ну, хорошо, пусть посидят в загоне, — согласился Глобарь. — И дайте им водки, в конце концов — они ведь тоже люди…
Двое плечистых охранников с АКМСУ за плечами, предназначенными для спецподразделений и ВДВ, вломились в загон, вытащили под локти узника. Напряглись и залаяли овчарки, стали рваться с коротких поводков, обливаться пеной. Люди в камуфляже подобрались, взяли оружие на изготовку. Зашевелилась кучка VIP-персон посреди прохода. Они с нескрываемым любопытством пожирали глазами пленника. Уже подготовились, подпоясались, разобрали рации, помповые «Моссберги-500», гладкоствольные охотничьи карабины «Сайга», двуствольные ружья со сдвигающимся назад затвором. Лично губернатор выбрал так называемый бюксфлинт германской фирмы «Кригхоф» со стволами разных калибров — один гладкий, для дроби, второй нарезной — для пули. Переоделась Кира Ильинична — она неплохо смотрелась в комбинезоне мышиного цвета, с заправленными под шапочку волосами, и элегантных сапожках.
— На выход его, — скомандовал Олейник, и здоровяки поволокли пленника к ближайшему выходу из «конюшни». Психику бомжей, запертых в другом конце строения, решили не травмировать. Люди недоуменно переглядывались — все это смотрелось абсурдно. Двое волокли под локти мужчину с нарушенной координацией движений, а за ним тащилась целая толпа, бряцая оружием. Только генералу все происходящее не казалось странным — он мстительно ухмылялся и злорадно постукивал зубами. Помимо приглашенных персон, дьякона Никодима и доктора Таманцева, в лесничестве на данный момент находилось порядка пятидесяти неразговорчивых, но отлично знающих свои обязанности мужчин. Такое количество слагалось из персонала объекта и личной охраны каждого из приглашенных. Непосредственно участвовать в охоте этим людям запрещалось категорически — только загонять, контролировать и защищать хозяев. После лаконичных приказов VIP-персон часть людей осталась в лесничестве. Овчарок тоже решили не нервировать, отвели в огороженную псарню. На пустыре в пятидесяти метрах от леса осталось не так уж много людей. Охранники рассыпались, позевывали. Пленника отпустили. Он не упал, стоял с повисшими руками, исподлобья, угрюмо, пристально разглядывал «великолепную» семерку. А те с не меньшим интересом разглядывали его.
— Держу пари, он будет уничтожен в первые пять минут, — вкрадчиво проговорил Глобарь. — Скучно, господа. Могли бы, кстати, усложнить задачу, Григорий Алексеевич. Почему вы вырядили его столь ярко? Вам так хочется поскорее его убить?
— Хочется, — признался Олейник.
— Давно бы убили, — пожал плечами сити-менеджер Коровин. — Так нет, вы втягиваете нас в свои реваншистские игрища.
— Прикончим, и все дела, — фыркнул сенатор.
— На все воля Его, — патетично возвестил отец Лаврентий и жалобно уставился в небо.
Лицо узника перекосила издевательская гримаса. Он внимательно визировал взглядом каждого из присутствующих, словно хотел их запомнить раз и навсегда. Россохину трудно было смотреть, он щурился, напрягал глаза. Глубоко вздохнул, поморщился, машинально взялся за бок, когда перехватило дыхание.
— Он мой, — процедил сквозь зубы генерал Олейник. — Все уяснили? Гоните его, сколько влезет, но он мой. А после делайте, что хотите, господа. Бомжей выпускайте, или по баночкам можете пострелять… Никита Владимирович, — он справился с собой, приложил усилие, чтобы ненависть не изливалась, точно рвота, — погожий сегодня денек, согласитесь? Хочу вас обрадовать, Никита Владимирович, вы снова в игре. Вы понимаете, что происходит? Это не «голодные игры», победителей не будет. Но пусть минимальный, но шанс у вас сохраняется. Обратите внимание, повсюду лес — сзади, спереди, сбоку. За лесом скалы, но через них вам не перебраться. Вам нужно бегать, прятаться, изображать чудеса проворности, поскольку едва мы вас засечем, вы сразу попадете под огонь, и второй попытки не будет. Вы, наверное, думаете, как несолидно — несколько десятков вооруженных мужиков собираются преследовать беззащитного доходягу, к тому же столь заметного на фоне осеннего леса? Нас тоже это немного расстраивает, но что поделать? Вы продержитесь какое-то время, не разочаруете нас? У вас ведь остались в глубине организма какие-то резервы? У вас по-прежнему варит голова? Вы не столь просты и убоги, как пытаетесь выглядеть? Вам нужно лишь уничтожить всех, кого вы тут видите, открыть шлагбаум и уехать на машине — задачка архисложная, прямо-таки невыполнимая, но ведь должно вас что-то греть напоследок? Правил нет, Никита Владимирович, делайте, что хотите.
Пленник молчал, на губах застыла язвительная усмешка. Дул порывами охлаждающий ветерок, Никита покачивался под его напором, словно плохо закрепленный столбик. Взгляд, которым он одаривал людей, был крайне неприятен, присутствующие чувствовали себя как не в своей тарелке, хотя старались не подавать вида.
— А чтобы вам не было совсем уж тоскливо, — торжественно объявил Олейник и как-то каверзно покосился на партнеров по престижной работе, — мне хочется презентовать вам вот это, — он отделился от толпы, приблизился к одиноко стоящему пленнику, сунул руку в брючный карман и что-то вынул. Люди испуганно зароптали. Никита равнодушно разглядывал лежащий на ладони генерала компактный, сплавными очертаниями револьвер «Bodyguard» системы «Смит и Вессон» с коротким стволом и обшарпанной накладной рукояткой.
— Берите, берите, не удивляйтесь. Это самый настоящий револьвер с единственным патроном в барабане. Надеюсь, вы правильно им распорядитесь. Согласитесь, придает заряд бодрости и какое-то время позволяет продержаться. Считайте, что я дарю вам его совершенно бесплатно, то есть даром. Не надо благодарностей, Никита Владимирович.
Поколебавшись, Никита взял револьвер. Тихо посмеиваясь, генерал зашагал обратно и присоединился к компании. Охранники подняли автоматы.
— Григорий Алексеевич, вы в своем уме? — пробормотала похолодевшая Кира Ильинична.
— Вы что творите, генерал? — зашипел сенатор Баркасов, меняясь в лице и становясь похожим на перезревший помидор. — Он же нас всех перестреляет…
— Так уж всех? — гоготнул Олейник.
Василию Ивановичу стало трудно дышать. Похоже, у генерала в голове тараканы празднуют день взятия Бастилии. Подобно всем присутствующим, он испытал неконтролируемый приступ паники, потемнело в глазах. Он непроизвольно дернулся, спрятался за спину остолбеневшего Глобаря. А Никита недоверчиво посмотрел на револьвер, открыл барабанную дверцу, убедился, что в обойме присутствует гильза, переставил заряженную камору, чтобы при закрытии барабана она сомкнулась со стволом, взвел курок и ухмыльнулся.
— Да отберите у него эту штуку, вы что, охренели? — взвизгнул перепуганный сити-менеджер.
А ухмылка на губах пленника стала делаться выразительнее, осмысленнее. Потемнели глаза. И вдруг он вскинул руку, направив ствол на батюшку Лаврентия, надавил на спусковой крючок.
Прозвучал выстрел.
Батюшка качнулся, сдавленно охнул. Но не свалился замертво, а как-то судорожно задергался, и вокруг него стал распространяться густой фекальный амбре. Все невольно попятились. Никита засмеялся, выбросил револьвер. Охранники не стали набивать его свинцом — их, в принципе, предупредили. Люди расслабились, стали раскрывать одеревеневшие челюсти.
— Что это, мать честная… Господи правый и всесильный… — поп судорожно похлопывал себя по груди, выискивая, видимо, пулевое отверстие. Вздохнул, застонал.
— Ладно, Григорий Алексеевич, мы вам эту хохму припомним… — шумно выдохнув, пообещал губернатор.
— Эх, Никита Владимирович, что же вы так необдуманно? — разочарованно протянул генерал. — Впрочем, признаю, вы догадливы. Что же вы в батюшку-то пальнули, а не в меня, а, Никита Владимирович?
— Зачем, Григорий Алексеевич? — выдавил пленник. — В вас не интересно, вы же знали, что там холостой патрон.
— Ну, ладно, замнем, — ухмыляясь, возвестил Олейник, покосился на ошеломленного священника и зло рассмеялся. — Да уж, это вам не баран чихнул, отец Лаврентий. Унизил вас, шельмец. А вы подайте иск в защиту чести и достоинства, вдруг поможет? Фу, батюшка, от вас так стремно пахнет…
— Ах ты, мерзкий говнюк! — взревел отец Лаврентий, вскидывая двустволку. Он бы выпалил в Никиту, но генерал успел подбежать и отвести ствол.
— Спокойно, божественный вы наш, спокойно. У вас еще будет возможность отличиться — если успеете раньше меня. Наберитесь терпения, святой отец, боженька вам поможет. Ладно, будем считать, что моя затея с холостым патроном провалилась, — объявил генерал. — Никита Владимирович, убирайтесь в лес, не нервируйте нас больше. Поспешите, мы ждем. У вас имеется пятнадцать секунд, чтобы добежать до леса и где-нибудь спрятаться. После этого мы идем и стреляем. Время пошло. Пятнадцать…
Никита неспешно развернулся и неторопливой прихрамывающей поступью двинулся к лесу. Он явно не спешил.
— Двенадцать, — громко считал генерал. — Одиннадцать…
Он резко передернул цевье помпового «Моссберга», досылая патрон в ствол. Вскинул ружье.
— Девять… восемь… Вы не торопитесь, нет, Никита Владимирович?
Понурая фигура в робе апельсинового цвета с достоинством удалялась. Григорий Алексеевич скрипнул зубами. Мстительно запыхтел отец Лаврентий, он прилаживал к плечу приклад охотничьей двустволки. Батюшку все еще колбасило.
— Не стрелять… — пробормотал Олейник. — Не приведи вам бог пальнуть раньше времени, отец Лаврентий. Клянусь, выпишу тогда ОМОН в вашу поднебесную канцелярию. Четыре, Никита Владимирович!
А тот, к кому он обращался, словно и не слышал. До леса оставалось метров десять. Он размеренно удалялся, припадая на правую ногу, не оглядывался, молчал. Нога попала в кочку, он присел, схватившись за голяшку, медленно вытащил ее из ямы, отправился дальше.
— Один! Время вышло! — угрюмо возвестил Олейник и произвел выстрел.
Пуля прожужжала над головой. Никита и ухом не повел. Он был уже почти в лесу. Вот он добрался, запинаясь о коряжины, до ближайшего дерева, оперся левой рукой о шершавый ствол, а правую с отставленным средним пальцем выбросил вверх. Поволокся в заросли жгучего шиповника, раздвинул ветки.
Олейник психовал, кровь приливала к голове.
— Мне очень жаль, Григорий Алексеевич, — похмыкивая и покашливая, прокомментировал ситуацию Василий Иванович. — Не хотелось бы вас расстраивать еще больше, но пока ваш протеже выигрывает. В моральном, так сказать, плане. Ну, что? Перекурим или сразу пойдем? Батюшка, вам не нужно штаны сменить?
Никита выбрался из колких зарослей, оглянулся. Опушки не видно. Хватит играть в замороженную рыбу! Он засеменил по касательной в лес — через перекрещенные стволы поваленных осин, залежи трухлявого бурелома. Мир шатнулся и потемнел, когда сучок вонзился в голую пятку. В ботинках он бы чувствовал себя увереннее, но ничего, он и босиком не промах. Человек, отслуживший в десанте, умеющий ходить по раскаленным углям, знающий, что такое йога — неужто не переживет эту маленькую неприятность?! Что-то подсказывало, что охотники сразу не пойдут, дадут ему фору, чтобы убраться подальше. До периметра метров восемьсот, предполагается, что добыча кинется в самую глушь. Но затягивать не стоило. Он лихорадочно вертелся, принялся стягивать с себя робу, выворачивать наизнанку. Затем штаны. Обратная сторона этого «тюремного» облачения была обшита грязно-серой тканью, не сказать, что камуфляж, но лучше, чем апельсиновый карнавал. Штаны держались кое-как, норовили свалиться, робу пришлось не застегивать — пуговицы остались внутри. Ничего, позднее он что-нибудь придумает. Невдалеке он заприметил ложбинку, в ней еще стояла вода — прошлой ночью шел дождь. Никита бы нырнул в эту лужу, как в бассейн, но глубина была с палец. Он растянулся в стылой жиже, как свинья в грязи, принялся кататься, чтобы роба промокла. Ничего, организм приучен к холоду, а тяжесть состояния он немного приукрасил, зная, что последние сорок восемь часов находится под наблюдением. Никита выбрался из ложбины, снова принялся кататься — теперь по поляне, засыпанной опавшими листьями. Спустя минуту он превратился в лешего, с ног до головы облепленного листвой и грязью. Только глаза возбужденно горели.
Он бросился в гущу, время поджимало. И вдруг остановился как вкопанный. Думай, голова, думай… Что делают люди, обезумевшие от страха, знающие, что за ними движется цепь вооруженных людей? Правильно, они инстинктивно стараются уйти подальше, забраться в самую глухомань, зарыться, наивно думая, что там появится какой-то шанс. И охотники в курсе этой психологии. Им и в голову не придет, что жертва спрячется рядом с опушкой, поэтому на первых порах их внимание будет рассеянно. Он подобрал увесистую корягу, напоминающую палицу с шипами, завертелся. Бросился не вглубь, а вдоль опушки, перебрался через трухлявый валежник, напоролся на канаву с нависающими краями. Над ней зависли обломанные бурей молодые осины. Он пробирался через переплетения сухих ветвей. Лег на дно канавы, как в могилу. Впрочем, передумал, повернулся на бок, прижал колени к животу и принялся долбить корягой по свисающим пластам чернозема и глины. Реакция не замедлила. Сначала от обрыва отвалился увесистый шмат, больно ударил по плечу, рассыпался, брызнула осыпь. Он задыхался, отплевывался, глина скрежетала на зубах, но продолжал вгрызаться в обрыв тонким концом своей коряги. А когда хлынуло, как с горы, он прижал к себе руки, скорчился, задержал дыхание. Его засыпало полностью и продолжало засыпать, теперь он точно находился в могиле. Час от часа не легче. Пока не кончился кислород в легких, он оторвал руки от груди, принялся просверливать отверстие для дыхания. Бред какой-то, ведь тогда его голова опять будет на улице. Нельзя переусердствовать. Никита почувствовал слабый приток кислорода, застыл. Со стороны его творение смотрелось, наверное, не очень убедительно. Если вглядеться, то все поймешь. Но он надеялся, что не будут всматриваться, решат, что рано еще это делать, жертва далеко в лесу…
Он думал о посторонних вещах, бережно расходовал кислород. И даже не дернулся, когда неподалеку затрещали ветки. Охотники двигались развернутой цепью, охватывая солидный кусок леса. На преследование дичи отправились не меньше тридцати человек — включая важных гостей (которые тут, собственно, были хозяевами). Каждую из высоких персон берегли несколько охранников. Собак оставили в лесничестве — не тот эффект, знаете ли, охотиться с собаками…
— Ваше Высокопреподобие, вы бы не махали так стволом, а то, неровен час, не туда пальнете… — выражал пожелания дьякон Никодим, поспевающий за батюшкой, которого гнала жажда праведной мести.