— Батюшки светы, вы что тут принесли в подоле? — ахнул Коваленко, отставляя крышку и перехватывая у Никиты ценный груз. — В натуре батюшка, вы, ей-богу, охренели, целого кардинала Ришелье добыли. А тут такой кипиш, я уж подумал грешным делом, что вас там тоже зацепило.
Отца Лаврентия бросили под фундамент, помогли выбраться девушке, отдышались. Коваленко бросился закрывать крышку, замаскировал ее поддоном. В округе было тихо, крики доносились с обратной стороны дома. Застыли, выставив стволы, чертова акустика. Мимо черной норы между баней и пансионатом, бряцая оружием, пробежали двое, и снова установилась тишина. Никита рискнул включить фонарик. Из проема, за которым находился дровяной и угольный склад, торчали ноги вырубленных охранников. Никита удивился, пересчитал конечности.
— Ничего не понимаю, Петро… Вроде четыре ноги было.
— А сейчас сколько? — встрепенулся Коваленко.
— Так восемь… — удивленно проговорил Никита.
— Делением размножаются? — предположила Ксюша.
— Ах, если бы, — вздохнул майор. — А что оставалось делать? Они хватились тех двоих, давай носиться вокруг дома — словно это не дом, а елка новогодняя, у меня аж голова закружилась. Двое в эту дыру решили забраться…
— Понятно, — усмехнулся Никита. — Надеюсь, ты хорошо над ними поработал, и в строй они до утра не вернутся? — он смутился. — Прости, что задаю риторические вопросы. Итак, товарищи, осталось на текущий момент решить одну-единственную задачу — выбраться из норы и пробежать тридцать метров до сарая. И чтобы ни одна живая душа не заметила.
Хмельные от возбуждения, полные адреналина, они одновременно выпрыгнули на пустырь и понеслись так, что ветер в ушах засвистел. И только влетели за сарай, только Никита сбросил с плеча опостылевшее туловище и сам свалился, как из-за пансионата вывернули трое. А им навстречу, от конюшен и «медсанбата», выбежали еще четверо…
Очередная серия разоблачающего фильма была отснята метрах в сорока от опушки, на северной стороне урочища. Предутренняя хмарь расползалась повсюду, накрапывал дождик. Температура опустилась до шести градусов по Цельсию. Порывы ветра будоражили кроны. Но под сенью деревьев ни дождь, ни ветер практически не ощущались, а возбужденные организмы пока не чувствовали холода. Удар был просчитан с математической точностью — челюсть батюшки не раскрошилась, а лишь слегка вывихнулась, благодаря чему теперь все звуки, издаваемые отцом Лаврентием, носили неповторимый самобытный характер. Он начал приходить в себя и тут почувствовал, как что-то потянуло за ноги, нос пробороздил кочку, и батюшка испытал божественное чувство отрыва от земли. Он забился в панике, начал извиваться, бить кулаками по воображаемой боксерской груше. Но все предусмотрительно отошли, а высшая сила продолжала издеваться над отцом Лаврентием. Оторвалась голова, он вцепился пальцами в дерн, мычал. Оторвались руки, батюшка не мог уже достать до земли, как ни надрывал жилы. Он путался в собственной бороде, та норовила забраться в рот, затыкала ноздри.
— Достаточно, коллега, — сказал Никита, и Коваленко принялся обматывать скрученную жгутом простыню вокруг ствола.
Не запечатлеть такое зрелище было невозможно — Ксюша включила камеру. Связанные и туго перекрученные простыни перебросили через толстую ветку осины. Один конец был в руках у Коваленко, на другом висел привязанный за голени батюшка в исподнем. Конструкция вызывала сомнения, но в принципе держалась. Буйные руки оставили на свободе. Поначалу он ими махал, силился дотянуться до земли, но когда кровь прилила к голове, активность пошла на спад, конечности повисли и теперь лишь слегка вибрировали.
— Я вас убью, мерзавцы… — шамкал, испытывая челюстные муки, отец Лаврентий. — Вы пожалеете, что родились на белый свет, изуверы. Господь свидетель, я вас убью!
— На вашем месте, отец Лаврентий, я был бы скромнее в планах на будущее, — вкрадчиво сказал Никита. — Вы еще не вникли, что тут происходит?
— А давайте дружно помочимся на него? — предложил Коваленко. — Пошловато, конечно, но… почему бы нет?
— И я? — удивилась Ксюша.
— А ты отвернешься.
— Еще чего, — фыркнула она. — Не буду я отворачиваться.
— Вот мент, он и в Африке мент, — проворчал Никита. — Коллега, учитесь быть тоньше в обращении с людьми. Мы же не фашисты какие-нибудь. Хотя, впрочем… — Никита задумался. Но не решился. — Нет, мы не фашисты.
— Господи Всесильный, да как-то вам не совестно-то? — прошамкал священник, тужась, как при запоре, и на всякий случай меняя тональность. — Кто вы такие, дети мои?
— В ответ на вашу жалобу сообщаем, отец Лаврентий. — Никита присел на корточки рядом с перевернутым священником. — Вы влипли, как в свежий бетон. Угадайте с трех букв, кто мы такие и что появится со дня на день в Интернете. И не спасет вас ваша свита — она далеко и занята другими делами. Вам неудобно, святой отец? Вы плохо выглядите, посинели, как Аватар. Терпите, гражданин Истопченко, терпите, это вам не пожертвования разворовывать.
— И почему мы не фашисты? — посетовал Коваленко, доставая из заплечного мешка консервную банку. Заработал перочинный нож, отлетела крышка. — Сгущенное молоко, — объяснил он в ответ на немой вопрос. — У нас с собою было.
— На сладкое потянуло? — удивился Никита.
— Не меня. Вот черт, — растерянно протянул майор. — Оно же жидкое! Оно реально жидкое, коллеги! Как обыкновенное молоко!
— Не может быть, — изумилась Ксюша и сунула нос в банку. — Действительно, какая прелесть. А на вкус?
— На вкус нормально, — почмокав, оценил Коваленко сомнительный продукт. — Но все равно, коллеги, ведь на банке русскими буквами написано: «Сгущенное молоко». Прочитайте, если не верите. Если это сгущенное, то каким оно было при жизни?
— Не переживай, — успокоил его Никита. — Вот закончим с коррупцией в стране, возьмемся за производителей продуктов питания, которые действительно распоясались. Подожди, — опомнился он, — а зачем тебе сгущенка?
— Хотел использовать по назначению — обмазать морду лица. — Коваленко присел на корточки и выплеснул содержимое банки на физиономию батюшки. Тот завыл, белая субстанция потекла по бороде, забилась в ноздри, залепила глаза — какая-то клейкая «сущность» в ней имелась.
— Ну, хорошо, пусть будет так, — согласился Никита. — Лучше бы, конечно, летом — муравьи, мошка, мухи собрались бы на угощение. Но ничего, сойдет для начала, знаю по себе, что какие-то насекомые в этом лесу еще сохранились.
Отец Лаврентий давился бракованной сгущенкой, а Коваленко, входящий в раж (он, видимо, вспомнил сложное дворовое детство), ножом кромсал ему бороду, в шахматном порядке выстригал пряди с макушки, а остальные озадаченно наблюдали, что это такое случилось с человеком?
— Этот урод по трассе несся в прошлом месяце, — объяснил, не отрываясь от работы, Коваленко. — Сбил троих, да так точно, что все трое в коме. Один из пострадавших — одноклассник моей дочери, хороший пацан, я знаю его родителей. Даже дела уголовного не завели мои коллеги…
«Мстители» хмуро помалкивали. Пьяный священник за рулем в современной России — это уже добрая национальная традиция.
— Виски прямые или косые? — спросил майор.
— Ты у кого спрашиваешь? — встрепенулась Ксюша. — Есть клиент, у него и спрашивай.
— Э, ладно, ничего не получается, какой-то стригущий лишай… Никакой из меня мастер. — Коваленко привстал, критически обозрел получившееся произведение искусства. Батюшка стонал, уже не в силах ругаться и умолять. Весь в сгущенке, порезах, клочках собственной растительности — какая-то пародия на перевернутого человека.
— Идея помочиться была гуманнее, — шепнула Ксюша на ухо Никите. — И что дальше, Петро? Совесть пришьем?
— Об исправлении речь не идет, — фыркнул Коваленко. — На фиг надо? Лечить геморрой — уже само по себе геморрой. А вот на предмет оскопить…
— Ну, не знаю, — с сомнением заметила Ксюша. — В человеке все должно быть.
Коваленко засмеялся — ожесточенно, злобно. Затем забрался в заросли крапивы, принялся вырывать голыми руками целые пучки.
— Похоже, намечается лечение травами, — задумчиво изрекла Ксюша. — Во всяком случае это лучше, чем кастрация без анестезии.
Щелкнуло лезвие, послышался надрывный звук вспарываемой ткани — и исподние штаны на отце Лаврентии распались пополам.
— Скажите, батюшка, у вас сегодня еще не было секса? — подбросил угля в топку Никита.
Святой отец завыл так, словно ему клизму не тем концом вставили. И захрипел, забился в судорогах, когда Коваленко принялся остервенело хлестать по голой заднице. Он извивался, как змея, раскачивался, слезы текли ручьем. Дрожала и прогибалась ветка, ставшая отцу Лаврентию Голгофой.
— Скажите, батюшка, у вас сегодня еще не было секса? — подбросил угля в топку Никита.
Святой отец завыл так, словно ему клизму не тем концом вставили. И захрипел, забился в судорогах, когда Коваленко принялся остервенело хлестать по голой заднице. Он извивался, как змея, раскачивался, слезы текли ручьем. Дрожала и прогибалась ветка, ставшая отцу Лаврентию Голгофой.
— Достаточно, коллега, — сказал Никита. — Сколько вы его ни порите, а за убийства, воровство и прочие деяния гражданина Истопченко все равно будет мало. Убийство — тоже мало. Идеальный вариант — вечные или по крайней мере продолжительные муки, но где нам взять столько крапивы? А ада он не боится, поскольку имеется серьезное опасение, что в Бога и прочие высшие силы отец Лаврентий не верит. Продолжаем наш репортаж. Следующий участник нашей выездной драмы — Его Преподобие отец Лаврентий, Игнатий Никифорович Истопченко, старший иерей, настоятель Вознесенского собора. Рукоположенный пресвитер, имеющий право совершать таинства крещения и миропомазания, именем Господа прощать грехи раскаявшимся грешникам, проводить святую Евхаристию, а также совершать таинства брака и соборования. Хорошая карьера, скоро наш герой примет священный сан епископа, подчинив себе, таким образом, всю Яровольскую епархию. И вот мы задумываемся — а существует ли хоть один из семи смертных грехов, хоть одна из десяти заповедей, к которым наш герой не имел бы отношения? Мы опустим разговор про «веру в единственного Бога» — в отношении к вам это просто смешно. Умолчим про «создание кумиров» и прочего идолопоклонничества, отвлекающего от веры. Проигнорируем упоминание имя Божьего понапрасну — эта заповедь не игнорируется только теми, кто действительно верит. И в выходные вы работаете — причем исключительно на собственное благополучие. Остановимся на шести последних заповедях, образующих основу Уголовного кодекса. Почитание родителей — это не ваше, ваши родители, Игнатий Никифорович, скончались в полной нищете в глухой деревне в Липецкой области четыре года назад. Умерли в один день. Последние пятнадцать лет вы о них даже не вспоминали, вычеркнули их из собственной жизни. А могли бы поддержать, перевезти в Яроволье — деньжат, поди, хватает. Вы стеснялись своих родителей, святой отец. Папа — алкоголик, мама — матерщинница с искусственным глазом. Родители даже не знали, как высоко вознесла карьера их отпрыска. Вы даже сто рублей на похороны не прислали. А заповедь «Не убий»? Неловко поминать, отец Лаврентий. Вы лично в этом урочище застрелили из ружья не меньше пятнадцати человек, причем временами входили в такой раж, что не могли остановиться. А странная смерть предыдущего настоятеля храма отца Владимира. Ну, не хотелось человеку по истечении «срока годности» покидать высокий пост. Сытный ужин в келье Кондратьевского монастыря, куда он прибыл по делам, оказался последним в его жизни. Его отравили убойной дозой мышьяка. Вы отвели беду подальше, пусть она случится далеко от вас. Но странно — на пузырьке от отравы, которую нашли на задворках монастыря в мусорном баке, обнаружились полустертые отпечатки ваших пальцев. Подмешивали зелье, естественно, не вы, но в руках вы эту ампулу предварительно держали. Ампулу разбили, следователю занесли немного денег… Все удивительно просто, и никакой ответственности, святой отец! Заповедь «Не прелюбодействуй» — а как же замужняя горничная санатория «Заря Яроволья», которую вы изнасиловали в извращенной форме, завязав ей руки? А наутро повторили акт. На мужа надавили, женщине пришлось уволиться. «Не укради»… Прошу меня простить, отец Лаврентий, но эту заповедь можно обсасывать часами. Вы крадете всегда и везде. Вы крали пожертвования на строительство храма в Чесовском районе. Вы присвоили практически всю сумму на возведение часовни в деревне Любавино — денег осталось лишь на забор, который стоит там до сих пор и оброс бурьяном. Вы вымогали деньги с дьякона Климентия — за рукоположение в чин протодьякона. Вы оставили без росписи собор Васильевского прихода — зато четыре миллиона положили в карман. Вы лично брали откат с директора фирмы «Спецавтоматика», выразившего желание оборудовать ценные иконостасы средствами сигнализации. Вы продали за полмиллиона рублей древнюю икону Пресвятой Девы Богородицы заезжим скупщикам, и нынче в храме Александра Невского, настоятель которого зависим от вашей милости, красуется качественная подделка. Сделка выгодная — фальшивка обошлась всего лишь в пятьдесят тысяч. Вы получили крупную взятку от директора цементного завода Евдокимова — за то, что поделились церковной землицей у Волчьего озера, облюбованной им для строительства коттеджа. Вы увели миллион рублей, выделенный из бюджета на ремонт трансформаторной подстанции у Вознесенского храма и прокладку кабелей. Контракт на проведение работ оказался фиктивным. В итоге работы провела за свой счет городская электросетевая компания. Вы получили на руки полтора миллиона рублей от нервного бизнесмена Кончаловского, устроившего пьяный погром у алтаря Вознесенского храма. Вы простили этого человека, он ошибся, оступился, и уже встал на путь исправления. За то какой гнев вы расточали с амвона в адрес тех глупеньких девушек, призвавших Богородицу в песенной форме прогнать какого-то человека. Вы требовали для них едва ли не смертной казни.
Никита отдышался, потрогал носком ботинка притихшее тело. Вроде шевелилось.
— Заповедь «Не лги» — а кто оклеветал протодьякона Димитрия, пытавшегося вывести вас на чистую воду? Он располагал опасной для вас информацией. Подбросили в его дом ребенка, ваши шакалы привезли из приюта сморенного снотворным мальчика, положили в кровать, пока соседка за забором отвлекала священника (она потом призналась в частной беседе), а потом вошел ОМОН. Резонансное дело, РПЦ активно борется с проходимцами в своих рядах… Далее «Не завидуй» — но зачем вы приказали сжечь особняк вашего соседа, удачливого предпринимателя Аверина? За то, что его супруга отказалась с вами спать? Или за то, что его дом, построенный на относительно честные деньги, выглядел круче вашего? Поговорим о смертных грехах, отец Лаврентий? Вы завистливы, как уже сказано, вы не терпите чужого статуса. Вы чрезмерно тщеславны, преувеличивая свои возможности и вступая в противоречия с величием Господа. О том, что ваши возможности весьма ограничены, свидетельствует тот факт, что в данный момент вы висите на дереве. Вы частенько впадаете в гнев, а однажды так отлупили дьячка Онуфрия, что беднягу увезли на «Скорой». А он всего лишь косо поставил свечку. Вы усердны в лености — даже ваша покойная супруга жаловалась, что вам лень вскопать за домом маленькую грядку. Вы алчны и готовы набивать свои карманы до полного абсурда. Зачем вам три дома, несколько квартир (вы их даже не сдаете в аренду) и внедорожник «Хаммер», которым вы ни разу не пользовались, поскольку предпочитаете красоваться перед людьми на убогой «Калине» Волжского автозавода? Эта «Калина» — смех, да и только, отец Лаврентий. Жизнь по принципу «введи нас в искушение, не избавь нас от лукавого»? Вы готовы набивать свое брюхо, пока не треснете. Вы страдаете не просто чревоугодием, а каким-то чревонеистовством. Это касается не только котлет и омаров, а любых соблазнов, дарованных Искусителем. В вас неистощимо желание плотских радостей — вы не брезгуете даже старшеклассницами, одну из которых, дочь работницы храма, приведшую по глупости ребенка на работу, вы поимели прямо в приделе на престоле для богослужений — ну, нашла на вас внезапная страсть при виде юной девы. Плачущей матери вы пригрозили, жертве изнасилования прочли благословение…
— Твою-то мать… — прошептал Коваленко. — Нет, я, конечно, знал, что это полный фуфлыжник.
— То ли еще будет, дружище, — усмехнулся Никита. — Он не зря тусуется в этой компании. На отца Лаврентия у наших героев большие планы. Когда он станет епископом и прижмет к ногтю мелкие епархии и приходы, сосать кровь и осуществлять контроль над паствой станет куда удобнее. Отец Лаврентий — это та еще спецслужба. Держу пари, что в средствах стесняться не будут. Не нами подмечено: когда религия обслуживает политику, рождается инквизиция. Еще один рычаг для контроля населения. А где-то наготове православные дружины, удары по вольнодумцам… Можешь выключать камеру, Ксюша. Потом смонтируем, как надо. Отец Лаврентий, вы слышите меня? — он брезгливо толкнул носком безжизненное туловище. — Мертвым притворяется, гад… Вас сегодня не убьют, отец Лаврентий, можете расслабиться. Но и не отпустят. Будете висеть, пока не придут ваши и не разрежут простыню. И нам плевать, когда это случится. Запись о событиях в урочище на днях появится в Интернете, и ваша личность займет в ней надлежащее место. С вашей карьерой и беззаботным существованием покончено, гражданин Истопченко. Держу пари, вас смоют в канализацию. И это правильно, поскольку факт вашего существования в этом мире глубоко ранит наши чувства и наносит тяжелые моральные страдания…