– Кто-то стрелял! – усмехнулся Николай. – Ты, поди, стрелял.
– Нет. Если бы я стрелял, я бы не промахнулся, – ответил Борис.
– Он «Крысе» свои зубы скормил, – сказал Федор.
– Как это? – изумился Николай.
– Ну, ты ж помнишь, как «Крыса» жрет? Не жует – глотает, – прошамкал Борис. – Ну, я ему свои зубы в кукурузную кашу подсыпал. Он их и заглотил – все восемнадцать. А через час уже в медбате оказался, заворот кишок. Врачи рентген ему сделали и чуть с ума не сошли – думали, он свои зубы проглотил…
– Слушайте, ребята, – зазвенел, когда все отсмеялись, мелодичный голос захмелевшей Лизы. – Я одного не пойму! Почему эти басмачи не сдаются? Ведь сколько уже наших ребят полегло!
– Да, я думаю, тысяч сто наших там уже убито и покалечено, не меньше, – сказал Борис. – А уж афганцев – больше миллиона…
– Больше миллиона?! – ужаснулась Лиза. – А все не сдаются! Все равно не победят они нас! Нас немец победить не смог, куда уж этим афганцам!
– Помолчи ты, Лизавета! – Николай зло стукнул кулаком по столу. – Сравнила жопу с пальцем! Немец к НАМ пришел! А туда МЫ пришли и их кишлаки под корешок сжигаем! Как фашисты! Детей их газом травим! Напалмом! Поняла разницу? Мы для них, как Гитлер для нас был…
– Ну, чего ты раскипятился, Коля, – неохотно начал Борис, не поднимая головы от тарелки. – Мы солдатами были. Нам приказали, мы их и выжигали. Не мы, так другие бы туда пришли. Американцы.
– Почему американцы? – изумилась Джуди.
– Потому что! – упрямо сказал Борис. – Американцы собирались в Афганистане свои военные базы разместить, у нас под боком. А мы их опередили. Не могли же мы себя под удар подставить!
– Да что ты тут еб…е политзанятие проводишь?! – вскипел Николай. – Ты же не «молчи-молчи» сучарное! Боишься сам себе правду сказать? Не то агитационное говно, которым нас в армии кормили, а то, что на самом деле происходит! Боишься? Так у нас теперь гласность!
– Да отстань ты! Ишь, набрался, так на стенку лезешь! – Лиза ласково обняла Николая.
– Подожди, Лиза! – высвободился из объятий жены Николай. – Ты, Борька, вообще про что на своих концертах поешь? Жалко, что у меня ног нет, а то б я пошел послушал! Если про любовь да цветочки-ландыши, так на хер вся эта гласность усралась? Нет, ты посмотри правде в глаза – сам Горбачев уже хочет эту войну закончить, только не знает как! Просто уйти – стыдно, всякие чехи и поляки нашу слабину почувствуют! Но если правду говорить – кому эта война была нужна? Какие, б…дь, американцы?! Ты их видел там? Нет! И я не видел! А мои ноги – там! И его рука! И твои зубы! А за хера? За афганский коммунизм? Да мне наш собственный на хер усрался! Купили они меня! За две ноги две тыщи компенсации дали сертификатными рублями! Чтобы я себе этот дом купил и глаза им не мозолил!..
Федор тихо раскачивался на стуле, Борис мрачно смотрел в свою полупустую тарелку. Его пепельные волосы обвисли, на запавших щеках выступили болезненные пятна. Лиза, подбоченясь, с жалостью поглядывала на разошедшегося Николая.
– А сколько ты пенсии получаешь? – негромко спросил Федор у Николая.
– А сколько и ты – сорок рублей! – снова взвился Николай. – Нет, вот ты скажи, тихоня Федора, на хера я в этот сраный Афганистан коммунизм тащил? Чтоб в двадцать два года на всю жизнь без ног остаться? Сорок рублей получать – за коммунизм?! Скажи! Если бы Лизки у меня не было – смог бы я прожить на сорок рублей в месяц?! Калека, б…дь, без двух ног! Хорошо, сегодня Лизавета со мной, а завтра она нормального мужика встретит, здорового и – бывай, Николай! И что я? С голоду буду подыхать? В поездах по вагонам песни петь? Про свой «интернациональный подвиг»?! А если у меня когда-нибудь дети будут, как я им скажу, какой я подвиг совершил? Шесть афганских кишлаков из пулемета расстрелял – вот, б…дь, подвиг! По их виноградникам, что они веками выращивали, на «броне» гонял – подвиг! Что-то я по радио не слышу песен про эти подвиги! Может, ты споешь? Нет, Юрка Шалыгин прав был, что все это на хер послал! Насрал он на этот подвиг и – в Англию!..
– Ты, Николай, действительно перебрал малость, – мягко сказал Федор. – Что ты несешь? Юра Шалыгин уже давно, как говорится, на том свете, Царство ему Небесное… – Федор перекрестился и поднялся из-за стола. Прошелся в волнении по комнате, слегка ссутулясь, словно боясь задеть головой низкий потолок.
– Ан нет, дорогой! – радостно оскалился Николай. – Жив Юрка! В Лондоне сейчас! Моджахеды его в Лондон отправили, мне Леха сказал!..
При этих словах Борис и Федор посмотрели друг на друга, словно хотели что-то сказать. Но Николай продолжал в запале:
– А мы, сосунки, наслушались на политзанятиях – американцы! военные базы! китайцы! сионисты!..
– Да чего вы, ребята, базарите?! – вдруг строго прикрикнула Лиза. – Не можете, что ли, как люди посидеть? Водки выпить, закусить, песен хороших попеть? Все об этой войне клятой! Ну-ка, Борис, чего раскис? Ты же гитару привез. Может, споешь что-нибудь задушевное?
– Ты знаешь, Колюня, – вдруг негромко сказал Борис Николаю, словно и не слыша просьбы Лизы, – я ведь, правда, про любовь пою и про цветочки-ландыши. А про Афганистан петь страшно…
– А там мы пели… – примирительно сказал Николай и усмехнулся. – Конечно! А тут все ждут, пока Горбачев запоет…
Лиза поспешно вышла из комнаты и вернулась, держа в руках привезенную Федором гитару. Протянула ее Борису и снова ласково попросила:
– Сыграй… Ты «Калина красная» знаешь?
– Нет, не помню… – Борис задумчиво провел пальцами по струнам. – Как же так? Юрка Шалыгин – в Лондоне?…
– Давай, Боря, споем нашу, армейскую… – успокоившись, Николай расслабленно откинулся на спинку стула. – А Шалыгин… Леха приедет – расскажет!
Борис, нагнувшись над гитарой, стал настраивать струны. Лиза сняла со стены рамку с армейскими фотографиями, подсела к Джуди:
– Ты посмотри, какие они были мальчики! Ребята, глядите, какие вы были!
Теперь Джуди уже легко узнавала на этих черно-белых любительских снимках и коротко стриженного юного Николая, и щуплого Бориса, и нежнолицего Федора, и Алексея.
– А это Юрка Шалыгин, – показал ей Федор на курносого скуластого парня: – А это Серега Сухарь. Он нас всех старше, его из аспирантуры в армию призвали. А это наш водитель Павлуха Егоров…
У взрослого Сухаря было тонкое удлиненное лицо, у Павлухи Егорова, улыбающегося на водительском месте в бронетранспортере, – пухлощекое, совсем мальчишеское.
– А это мои ноги! – Николай ткнул пальцем в свои ноги на фото. И закричал: – Вы гляньте, какие у меня ноги были! Две!!!
– Ну, ладно тебе! – несильно стукнула его локтем Лиза. – Были и были! Новые вырастут!
– Откуда?! – крикнул, снова распалясь, Николай.
– Оттуда! Сына сделаем, будут у него твои ноги.
– Ну, разве что… – тут же остыл Николай.
Тихо прозвенели первые аккорды гитары. В них был суровый и четкий ритм, и при первых же звуках этого ритма Николай встряхнул курчавой головой и начал неожиданно тихо, мягко и грустно:
Федор посмотрел на друга и, слегка покраснев, подхватил низким глубоким голосом:
Борис не пел, а только подыгрывал, низко склонившись к грифу гитары.
– Кого я вижу! – в дверях стоял красный от мороза, улыбающийся Алексей. – Федора! Борис! Вот это да! А я думаю – что за машина во дворе, как зебра размалевана! Решил тихо, по-партизански… – Алексей сбросил с плеч новенький рюкзак, крепко обнял подошедшего Федора и нахмурился, ощутив пустоту в правом рукаве его гимнастерки. – И тебя зацепило? Вот сука!.. Борис, ты хоть целый?
– Почти… – прошамкал беззубым ртом Борис и стал напротив Алексея в боксерскую стойку. – Ну! Дай я тебе вдарю, как раньше! Ну!
Маленький и щуплый, он был почти на две головы ниже Алексея.
– Ну, ударь, ударь… – добродушно согласился Алексей и слегка выпятил грудь.
Борис изо всей силы ухнул ему в грудь своим кулаком – так, что гул пошел. И сказал удовлетворенно:
– Хорошо! Ну, теперь давай обниматься!
– А че ты шамкаешь? Где твои зубы? – спросил Алексей.
– А вот, – Борис вытащил из кармана пластмассовую коробочку, открыл ее, как табакерку. В коробочке лежали две вставные челюсти. – Концертные – усмехнулся Борис. – Вставляю, когда пою…
Раздевшись, Алексей подсел к столу, не сводя сияющего взгляда с друзей:
Раздевшись, Алексей подсел к столу, не сводя сияющего взгляда с друзей:
– Ну, рассказывайте! Ты когда дембельнулся, Федора?
– В августе. Нас бросили на Йаттабад и на перевале наш БРДМ подорвался. Многих уложило – и Вальку Брохина, и Фиму Каплуна. Но ты их не знаешь, их вместо тебя и Шалыгина в наш взвод зачислили… – Федор замолчал. Обвел друзей глазами, улыбнулся. – А мы с Борькой встретили Кащенко. Он в Казани на наш концерт пришел. В шляпе и в галстуке.
– Сука он, этот Кащенко! – зло сказал Алексей. – И он, и Жеботько, и Дуров! Стукачи сраные!
– Что так? – спросил Федор.
– Да ладно, замнем… – отмахнулся Алексей.
– Ну, Жеботько всегда стучал, – проговорил Борис. – Кащенко комсомольской шишкой стал. Но чтобы Дуров?…
– И Дуров ссучился. Ну, ладно!.. – сказал Алексей. – А про Серегу Сухаря кто-нибудь знает чего? Он в Душанбе еще?
– Не только он. И Павлуха Егоров там. У меня от него письмо, – Федор левой рукой полез в правый карман гимнастерки, вытащил потертый листок бумаги из ученической тетради в клеточку, написанный крупными буквами.
– А ну, дай! – тут же взял у него письмо Алексей и стал читать.
– Чего там? – спросил Николай у Федора.
– Да ничего особенного. Шоферит Павлуха. На сверхсрочную остался. Грузовики в Афганистан водит. Со смертью играет, дурак. Я думаю, он заодно Сухарю кораны из Афганистана привозит. Или гашиш…
– Адреса нету? – Алексей повертел в руках письмо.
– У меня конверт дома, в Саратове. Вернусь, могу прислать…
– Ладно, не надо… – Алексей отдал Федору письмо. – Ох, ребята, как я рад вас видеть! Но времени нет. Мы с ней должны отваливать, – Алексей положил себе полную тарелку винегрета и стал торопливо, почти не прожевывая, есть.
– Куда это отваливать?! – возмутился Николай. – Ночь на дворе!
– Дела, старичок! Срочно надо в одно место! – Алексей бросил короткий взгляд на молчавшую Джуди.
– Да ты что, серьезно? Никуда я вас не пушу! – не унимался Николай. – Ребята только приехали. Сколько не виделись, а ты – отваливать!
– Иди собирайся, – не обращая на него внимания, бросил Алексей Джуди.
Джуди встала, пошла в свою комнату. Через некоторое время Алексей вошел к ней, плотно закрыл за собой дверь.
– Ты видел Таню? – нетерпеливо спросила она.
– Да, – тихо-ответил он. – Ты готова? Мы должны ехать.
– В Москву? – обрадовалась Джуди.
– Нет, подальше. Идем, дорогой расскажу.
– Что она тебе сказала? Что с ними?
– Идем. Некогда!
– Почему? Куда ты торопишься?
– На нас объявили всесоюзный розыск. Наши фотографии развешаны везде. Даже тут, на станции. В любую минуту кто-нибудь из деревни может их увидеть. Мы должны бежать. Где твоя куртка?
– Там, в прихожей… – ослабевшим от волнения голосом прошептала Джуди. – Что значит «всесоюзный розыск»?
– Это значит – вся милиция по всей стране получила приказ искать нас как опасных преступников. Теперь наших портретов по стране больше, чем портретов Ленина, – усмехнулся Алексей. И добавил: – А ты на этих портретах ничего смотришься! Прямо кукла…
– Куда же мы поедем?
– Идем. По дороге скажу.
Когда они вышли из комнаты, приятели Алексея молча сидели за столом. Николай зло усмехнулся:
– Значит, отваливаете?
– Да, Николаша, – Алексей подошел к нему, ласково положил руку на плечо. – Спасибо тебе за все. Извини, что так получается! А это вам за гостеприимство, – он вынул из кармана тугую пачку новеньких денег и протянул их Николаю.
– Ты что? Банк ограбил? – испуганно охнула Лиза.
– Да нет! Родственника богатого встретил. Точнее – родственницу. Бери, не бойся. Не краденые.
– Я тебя как брата принял, а ты… – зло сказал Николай. – пошел ты знаешь куда с своими деньгами!
– Кончай, Николай, – мягко сказал Алексей. – Я ведь знаю, как вам с Лизаветой в колхозе живется – на огурцах да на картошке! А у меня есть. Потому я тебе как брату и даю. Ты со мной поделился последним, и я с тобой тоже…
Алексей положил деньги на стол, подошел к Лизе, обнял ее, трижды поцеловал в щеки и, взяв Джуди за руку, повернулся к друзьям:
– Не знаю, братцы, свидимся ли еще, а пока – прощайте! Это хорошо, что я вас напоследок увидел! Значит, удача мне будет! – и протянул Федору руку для прощанья.
Но Федор не подал ему руки, он смотрел в глаза Борису и даже сказал ему требовательно:
– Ну?!
– Да уж придется… – неясно выговорил Борис и вздохнул.
– Вы чего? – подозрительно спросил Алексей и нахмурился.
– Алексей! – поднялся Федор. – Можно тебе пару слов сказать?
Алексей тревожно посмотрел на Бориса, на Николая, на дверь из комнаты на кухню, куда прошел Федор, и, не без колебания, шагнул за ним.
Федор стоял на кухне, задумчиво поглаживая щеку левой рукой. Алексей настороженно остановился в трех шагах от него, держа правую руку в кармане своего короткого пальто.
– Слушая, Алеша, – негромко начал Федор. – Ты это… Ты из-за Юрки Шалыгина влип?
– Куда влип?
– Не темни со мной-то, – попросил Федор мягко. – Я ведь не Жеботько. Мы с Борисом ваши фотографии на бензоколонке видели. Не могли глазам поверить. А когда Николай сказал, что Юрка жив и в Лондоне – тут до нас дошло. Нас ведь в Саратове тоже в ГэБэ таскали, спрашивали про твою дружбу с Шалыгиным…
– Ну!
– Ну и ничего. Мы не раскололись. Сказали, что мы все с ним дружили, всё-таки один взвод… Короче, тебе с ней, – Федор кивнул на комнату, где осталась Джуди, – никуда сейчас нельзя – ни на поезд, ни на самолет, ни на автобус. С нами поедете. Завтра мы отыграем концерт в Подольске, а потом поедем в Саратов. Не знаю, где ты собираешься скрываться, но, по-моему, у Сухаря в Душанбе – это ты правильно решил. Мы тебя в Душанбе отвезти, конечно, не сможем, это три тыщи километров, но из Московской области вывезем…
Алексей вытащил руку из кармана и облегченно выдохнул.
– Чего ты? – спросил Федор.
– Извини, старичок, – Алексей вытер вспотевший лоб. – Сука я! Пистолет в кармане наготове держал. Даже рука вспотела. Думал – вы меня брать будете. А вы… вас прямо Бог мне послал, бля…
– Эх, Алеша! – огорченно сказал Федор. – В грехе раскаиваешься, Бога поминаешь и – с матом!
– А ты что, верующим стал? – изумился Алексей.
– Стал, – спокойно подтвердил Федор. – Кто же нам с тобой в афганской войне жизнь сохранил, если не Бог?
18
Это был действительно хард-рок. Джуди казалось, что такого оглушительного ансамбля она не слышала даже в Америке. Бориса и Федора невозможно было узнать. В черных кожаных брюках и кожаной куртке с огромным количеством металлических нашлепок Борис метался по сцене со своей электрогитарой, кричал в микрофон слова очередной песни, падал на колени, вскакивал, подпрыгивал, изгибался…
Ансамбль «Хромая собака» – шесть человек, включая Федора, который был у них администратором – все одетые в такие же черные кожаные куртки с металлическими шипами-нашлепками, выжимали из своих инструментов оптимально громкий звук, который еще усиливался двумя огромными динамиками, стоявшими по бокам сцены. Однако не это поражало Джуди, а то, как в одном ритме с этими «металлистами» ревели зрители – пятнадцати- и семнадцатилетние подростки. Никогда в жизни Джуди не могла бы и предположить, что здесь, в России, подростки могут быть такой возбужденной толпой, танцующей на концертах в такт року, выбрасывающей вверх кулаки и орущей, – точно, как ее бывшие одноклассники в хай-скул в Мэдисоне, штат Алабама. Правда, там, в Алабаме, даже на открытых концертах было тепло, а здесь концерт «металлистов» шел на открытом воздухе, но – зимой, в марте, при двадцати градусах мороза по Цельсию! И тем не менее с Бориса пот лил градом, и не только с Бориса, но даже с Федора, который, к изумлению Джуди, довольно сносно играл на электрооргане одной левой рукой. Остальные четверо музыкантов «Хромой собаки» были куда младше Бориса и Федора – не больше семнадцати. Содержание их песен было весьма примитивными – действительно, про любовь и «цветочки-ландыши», как выразился вчера Николай. Но кого интересует текст песен в роке? Пятьсот подростков, заполнивших концертную площадку, наслаждались ритмом, неистовствовали в такт этому ритму и одобрительно орали в конце каждой песни. Шесть милиционеров стояли поодаль, возле двух милицейских машин и бесстрастно наблюдали за этим концертом, еще так недавно и немыслимым в СССР. Стоя за деревянной кулисой сцены, Джуди не знала, куда ей раньше смотреть – на сцену, на маленького, но пружинисто-энергичного Бориса и музыкантов его ансамбля или на этих возбужденных русских подростков и стоящих за ними бесстрастных милиционеров. Алексей из предосторожности остался в «пикапе» музыкантов, этот «пикап», который в России называют «рафиком», стоял на снегу за деревянным навесом сцены…