– пел-кричал Борис.
Но после короткого антракта, отсидев пять минут с закрытыми глазами в своем «пикапе», он прямо из горлышка отпил несколько крупных глотков водки, скривился от боли в деснах, затем вставил в рот две вставные челюсти и сказал Алексею:
– Ну ладно, следующую песню ты должен послушать…
– Я отсюда все слышу, – хмуро сказал Алексей, – ты себе глотку сорвешь. У тебя ж голос был, настоящий. А ты орешь!
– А вот сейчас я тебе спою. Персонально! – загадочно улыбнулся Борис. – Пошли, не пожалеешь…
– Не могу, там менты. Скоро вы кончите?
– Да уж скоро! – снова загадочно усмехнулся Борис. – Ладно! Была не была! – он вдруг открыл свой дорожный чемоданчик, порылся в нем, вытащил со дна какой-то небольшой пакет и развернул его. В пакете были две медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. Под удивленными взглядами Алексея, Федора и остальных музыкантов Борис приколол их на груди к своей кожаной куртке и сказал:
– Айда, ребята! Петь буду я один. Вы молчите.
– Что ты будешь петь? – обеспокоенно спросил Федор.
– Новую песню. Вы не знаете. Пойдем! – и Борис решительно вышел из «пикапа».
Аудитория встретила его ревом восторга.
– Валяй! Жарьте, ребята! Рокуй, Борис!..
Борис стоял на сцене бледный, спокойный и, наклонив вниз голову, пережидал шум и рев толпы. Затем взял негромкий аккорд на своей гитаре и так же негромко сказал в микрофон:
– Сейчас я спою вам свою новую песню…
– Валяй! Жарь!.. – откликнулась толпа возбужденно. – А зачем ты эти цацки нацепил?
– Остыньте маленько, – сказал спокойно Борис. – Эту песню еще никто не слышал. Она посвящается моему армейскому другу Николаю, который… Впрочем, все остальное – в песне… – Борис, как опытный актер, несколько раз негромко перебрал струны гитары, переводя аудиторию в другое, нужное ему состояние. И затем, совершенно непохоже на манеру своего прежнего исполнения песен в стиле хард-рок, запел грустно, негромко:
Зал слушал молча, настороженно, с недоумением. Борис исподволь, почти незаметно усиливал звучание своего голоса и ускорял ритм песни.
Теперь ритм песни уже ясно напоминал жесткий армейский марш, и Борис уже снова не то пел, не то выкрикивал речитативом резкие слова:
И уже без рефрена, переведя маршевый ритм песни в ритм хард-рока, Борис под восхищенный рев зала допел:
Резким аккордом Борис оборвал песню, но зал уже ревел и пел сам:
– Афганиста-а-ан! Афганистан!.. Еще! Еще раз! Би-и-ис!!!..
Музыканты ансамбля подыгрывали залу ритм только что отзвучавшей песни, но Борис стоял на сцене, словно опустошенный – бледный и молчаливый, опустив к полу руку с гитарой. Стоя за кулисой, Джуди не могла прийти в себя от изумления – неужели в России возможны такие песни? В России, о которой говорят и пишут, что здесь все под контролем партии, КГБ, милиции и цензуры! Она проследила за взглядом Бориса, устремленным поверх голов ревущей аудитории, и вдруг сообразила, куда он смотрит – он смотрел на тех милиционеров, которые все так же спокойно стояли поодаль у своих милицейских машин. И тут она поняла состояние Бориса – по его взгляду, по напряженной позе и этой безвольно опущенной руке она догадалась что он ждет… ареста. Весь его вид, разом обмякшая фигура, опущенные плечи как бы говорили – нет, я не герой, я просто выкрикнул в запале правду о своей душе, а теперь берите меня, арестовывайте…
Но милиционеры равнодушно топтались на снегу у своих машин и не двигались с места.
«Да не возьмут они тебя, не арестуют!» – захотелось крикнуть Джуди Борису. Ведь и в самом деле – как они могут арестовать его сейчас, здесь, на глазах у этой восторженно ревущей толпы поклонников?! Да эти подростки разорвут их!
Похоже, Борис и сам это понял.
– А теперь вернемся к нашему репертуару, – усмехнулся он в микрофон.
– Нет! – заорал зал. – Даешь «Афганистан!» «Афганистан»!..
И, поняв, что словами ему не переубедить толпу, Борис дал знак своим музыкантам и рванул струны своей электрогитары. Новый рок обрушился на аудиторию, смял несколько последних выкриков, требовавших песню про Афганистан, и увел зрителей-слушателей в очередную песню о любви… Через минуту все уже было, как в начале концерта – все тот же хард-рок, все те же возбужденные выкрики слушателей, пританцовывающих и выбрасывающих кулаки в такт музыке.
Джуди уже собралась уйти в «пикап», как вдруг в задних рядах толпы началось какое-то движение и слушатели-зрители из этих рядов бросились врассыпную, бегом побежали в боковые аллеи темного заснеженного парка. Джуди встревоженно глянула в сторону милиционеров, но те никого не арестовывали, ни на кого не набрасывались, больше того – они сели в свои две машины, захлопнули дверцы и уехали. Но одновременно с их отъездом по редеющему от бегства залу пронеслось все громче:
– Люберы! Люберы! Люберы приехали!
И тут Джуди увидела темную густую толпу парней, широким шагом двигавшихся по центральной аллее парка к концертной площадке. Их было человек двести, в руках у многих были короткие стальные стержни или цепи, на головах – вязаные лыжные шапочки. Спокойно расступившись, они пропустили катившие к выходу из парка две милицейские машины и, едва эти машины выехали за ворота, с диким криком бросились кто к эстраде, кто – ловить разбегающихся во все стороны зрителей.
Нет, это не была драка. Это было избиение с грабежом. К многочисленным сюрпризам этого вечера прибавился еще один: Джуди увидела, что никто, ну или почти никто, из пятисот зрителей не дрался с напавшими на них «люберами». А «люберы» били их жестоко, со злостью – стальными палками, цепями и кулаками, и тут же выгребали у падавших в снег подростков деньги из карманов, срывали часы с рук, совали себе за пазухи меховые шапки своих жертв, а многих – и парней, и девушек – тут же раздевали догола и с хохотом рвали их одежду и провожали свистом голых и полуголых убегающих…
Только передний отряд «люберов» – человек сорок квадратноплечих парней – никого не грабил, а тараном врезался в толпу зрителей, прокладывая себе дорогу к сцене – не раздвигая людей, а просто опрокидывая всех, кто стоял на их дороге, и топча их ногами…
Конечно, концерт прервался. Джуди видела, как, в страхе оглядываясь на приближающийся клан «люберов», Борис, Федор и остальные музыканты спешно собирали свою нехитрую, но тяжелую радиоаппаратуру и бегом волокли ее за сцену – усилитель, электроорган, динамики, барабан-ударник… «Быстрей! В машину!» – крикнул Борис, пробегая мимо Джуди, и девушка побежала за ним, только теперь осознав, что и ей самой грозит такая же опасность, как всем остальным.
Увидев, что музыканты могут вот-вот сбежать, «люберы» взревели матерщинными выкриками и, расшвыривая попадающихся на пути зрителей, рванулись на сцену. Но Джуди показалось, что она, Борис и остальные музыканты избегут расправы – до «пикапа» было всего несколько шагов, а «люберы» только еще приближались к сцене. Однако, выскочив из кулис к заднему выходу со сцены, они увидели, что наперерез к ним, в узкое пространство между «пикапом» и выходом со сцены бежит группа «люберов», весело размахивая цепями и стальными дубинками. Даже если бы Борис и его группа бросили свои инструменты и аппаратуру и налегке побежали к машине, они бы уже не успели. Жутким ударом стального штыря кто-то обрушил на землю однорукого Федора, прямо на Джуди мчался какой-то здоровяк-«любер», и Джуди уже видела его поднятую вверх руку с короткой цепью, его молодое лицо с белой улыбкой. Даже на вскрик, на крик о пощаде у Джуди не было времени, и она только инстинктивно подняла руки над головой, защищая ее от неминуемого удара цепи.
Увидев, что музыканты могут вот-вот сбежать, «люберы» взревели матерщинными выкриками и, расшвыривая попадающихся на пути зрителей, рванулись на сцену. Но Джуди показалось, что она, Борис и остальные музыканты избегут расправы – до «пикапа» было всего несколько шагов, а «люберы» только еще приближались к сцене. Однако, выскочив из кулис к заднему выходу со сцены, они увидели, что наперерез к ним, в узкое пространство между «пикапом» и выходом со сцены бежит группа «люберов», весело размахивая цепями и стальными дубинками. Даже если бы Борис и его группа бросили свои инструменты и аппаратуру и налегке побежали к машине, они бы уже не успели. Жутким ударом стального штыря кто-то обрушил на землю однорукого Федора, прямо на Джуди мчался какой-то здоровяк-«любер», и Джуди уже видела его поднятую вверх руку с короткой цепью, его молодое лицо с белой улыбкой. Даже на вскрик, на крик о пощаде у Джуди не было времени, и она только инстинктивно подняла руки над головой, защищая ее от неминуемого удара цепи.
Оглушительный выстрел, за ним – еще один заставили замереть и нападающих, и их жертв. Джуди тут же бросилась на землю и, чуть подняв голову, увидела Алексея. Он стоял в открытой двери «пикапа» с двумя пистолетами в руках и третьим выстрелом взметнул фонтан земли и снега рядом с ногами того самого здоровяка-«любера», который застыл в двух шагах от Джуди, так и держа над головой руку с короткой стальной цепью.
– Ну вы, «люберы», 6…и! – белый, как полотно, но с какой-то хмельной веселостью крикнул Алексей. – Кто сделает шаг, стреляю в башку! – и добавил для Бориса, Джуди и остальных музыкантов: – Братцы, в машину! Федю возьмите, Федю!..
Борис и еще кто-то из его музыкантов подхватили с земли окровавленного Федора, потащили к машине. За ним поволокли к «пикапу» свою аппаратуру остальные музыканты. «Люберы» стояли без движения. Когда Джуди уже садилась в машину, из двери заднего хода на эстраду вывалились первые «люберы» того отряда, который прорвался на сцену через зал. Держа под прицелом одного пистолета первую группу нападавших, Алексей рывком перевел второй пистолет на новых и тут же выстрелил.
– Стоять, суки! – крикнул он вслед за выстрелом. – Это вам не Люберцы, б…ь! Ну? Кто смелый – под пулю? Ну!
Смелых не нашлось.
– То-то! – удовлетворенно сказал Алексей и приказал Борису: – Садись за руль! Кто тронет машину, башку продырявлю! – и повернулся к тому парню, который ударил Федора стальным штырем, крикнул ему: – Ты! Иди сюда! Иди, иди, бля, а то сразу убью!
Парень – ему было не больше шестнадцати лет – несмело приблизился.
– Ближе! – приказал Алексей. Теперь, когда все музыканты уже погрузились в машину, он чувствовал себя уверенней – его друзья были у него за спиной, под защитой его двух пистолетов. – Ближе! – жестко повторил Алексей шестнадцатилетнему «люберу». – Ты знаешь, кого ты ударил, сопляк? Отвечай! Знаешь?
– Ну, знаю… – неуверенно сказал парень, глядя на направленное на него дуло пистолета.
– Кого? – спросил Алексей.
– «Металлиста»…
– А за что?
– А нехер у нас американский рок играть! – вдруг с вызовом сказал парень. – У нас Россия, а не Америка!
– И все? Значит, ты его за музыку убить хотел, да? – и Алексей вдруг резко повернул пистолет к одному из «люберов», осторожно заходившему к нему сбоку. Тот замер, сделал шаг назад. А Алексей продолжил свой разговор с шестнадцатилетним парнем: – Значит, за музыку, да?
– Ну… – подтвердил тот.
– А он за тебя, сука, руку в Афганистане оставил. Ты знаешь об этом?
– А зачем он у нас в России западное влияние распространяет?
– Мудак ты! «Влияние»! Начитался гебешной херни! Врезал бы я тебе сейчас по харе, да соплями твоими мараться неохота! – Алексей стал на подножку боковой дверцы «пикапа» и приказал Борису, уже сидевшему за рулем: – Поехали! – и снова предупредил стоявших полукругом «люберов»: – Кто тронет машину – башку прострелю, падло буду!
Борис тронул свой раскрашенный «пикап». Стоя на порожке открытой дверцы машины, Алексей через плечо спросил у сидевших внутри музыкантов, которые держали окровавленного Федора: – Как он?
– Плечо! Плечо он ему разбил, сволочь! – сказал один из музыкантов.
«Пикап» со стоящим на подножке вооруженным Алексеем промчался по темной аллее парка. По сторонам были следы недавнего побоища – чья-то разорванная одежда, валенки, ботинки, женские сапожки, пятна крови на снегу. Выкатив за ворота парка, Борис крикнул:
– Куда ехать?
– В больницу! «Куда»! – передразнил его Алексей, влезая в «пикап» и закрывая дверцу.
– Но там же милиция вас захомутает! – Борис гнал машину по темной заснеженной улице.
– Гони!
– Алеша, вам в такси нужно пересесть… – вдруг негромко произнес Федор, не открывая глаз. Удар стального штыря пришелся ему по правому плечу. Из-под разорванной и окровавленной кожаной куртки вывалился нательный крестик и повис на тонкой стальной цепочке.
Алексей положил крестик на грудь Федору и склонился над ним.
– Мы пересядем, лежи спокойно…
– Такси – это лучше всего… – снова сказал Федор и попросил: – Нагнись ко мне, ближе…
Алексей стал возле него на колени, Федор открыл глаза и сказал уже совсем тихо, чтобы не слышали на Джуди, ни остальные музыканты:
– Я знаю, что ты обещал Улиме…
– Ты знаешь? Откуда? – громко удивился Алексей.
– Тихо… Я… я… тоже ей это обещал…
– Ты??! Ты был с ней после меня???!
– Тихо… Не кричи… Ну, был. Не в этом дело… – с какой-то вынужденной мукой терпеливости произнес Федор. – А в том, что я… я в госпитале лежал с летчиками… ну, с теми, которые афганских детей в Союз вывозили… И они мне сказали – куда… В 82-м и 83-м году – в интернат под Алма-Атой… В 84-м – под Пермь… В 85-м – под Хабаровск… Ее сына взяли в 84-м. Значит, он в Перми… Только мне теперь уж куда соваться!.. – Федор мучительно улыбнулся.
– Та-ак… – Алексей скривил рот в своей злой ухмылке. – Значит, мы это… «побратимы» с тобой? А после тебя кто теперь с этой проституткой?
– Подожди… – почти беззвучно, но терпеливо произнес Федор, закрыв глаза и кривясь от боли при каждом толчке машины на неровной дороге. – Она не проститутка. Наоборот, наверно… Ты в судьбу веришь?… Подумай – ты был с ней, тебя ранило, но ты жив… Я был с ней, меня ранило, и сейчас вот могли убить, а я жив… Что-то же нас спасает. А знаешь что?… То, что она за нас молится. Ведь мы ей сына вернуть обещали… Тебя даже от КГБ Бог бережет – за ее молитвы…
Федор открыл глаза и посмотрел на Алексея.
– Такси! Такси! – вдруг обрадованно закричал с водительского места Борис, увидев впереди зеленый огонек.
– Гони в больницу! – приказал ему Алексей.
– Нет. Вы уходите. Я за вас молиться буду, – сказал Федор и чуть усмехнулся обескровленными губами. – Молитвы инвалидов быстрее доходят…
Борис остановил «пикап» на стоянке такси, крикнул топтавшемуся у машины водителю:
– Эй, где здесь больница?
– Идите!.. – сказал Алексею Федор и, с явным напряжением подняв левую руку, медленно перекрестил его.
19
– Проснись! Уже пять тридцать! Проснись! – Джуди трясла Алексея за плечо.
Он открыл глаза. Не узнавая, посмотрел на нее.
– Ты просил разбудить в пять десять! Уже двадцать минут я тебя бужу! Вставай!
– Угу… – пробормотал Алексей, засыпая снова.
Поезд, тяжело громыхая колесами, заскрипел, истошно взвизгнули тормоза. Медленно, как больное животное, остановился. Стало тихо, только на верхней полке громко храпел пожилой мужчина, подсевший к ним поздно вечером. В тесном купе, где вдоль стен тянулись узкие спальные полки, – по две с каждой стороны, – дышать было нечем.
Джуди одним движением сдернула с Алексея одеяло. Но он спал одетый и никак на это не отреагировал. Тогда, окончательно разозлившись, она схватила его за плечи, рванула на себя и столкнула на пол. Раздался глухой стук.
– Е…а мать! Ты что? Ох…а?! – Алексей растерянно сидел на полу и потирал ушибленный бок.
– Поезд остановился. Ты просил… – начала Джуди, но Алексей не дал ей договорить, вскочил и выбежал в коридор.
Через несколько секунд он вернулся.
– Одевайся! Выходим! Быстрей! – он торопливо накинул свой полушубок, схватил их рюкзак и вышел из купе.
Джуди двинулась за ним.
В полутемном коридоре было пусто. Все двери в купе были закрыты, только в конце вагона из открытого купе проводника падал слабый желтый свет. Из туалета резко пахло хлоркой.
– Куда вы? – удивился проводник, носатый, восточного типа молодой парень. – Я ж тебе сказал, это Пермь. А у вас билеты до Свердловска. Иди, дорогой, спи!
– Нет, мы передумали, – Алексей протянул руку Джуди, помогая спрыгнуть со ступенек вагона.