– Зачем ты взял этого мальчика?! Я тебе говорила! Я тебе говорила!!!..
– Заткнись, дура! – резко оборвал он ее, побледнев. Если бы не стоявшие рядом афганцы, он мог бы ее ударить. – Я хочу, чтобы ты уехала. Ты мне не нужна!
– Ты врешь! Идиот! Сейчас я тебе нужна больше, чем когда бы то ни было!
Он жестко взял ее за плечи, встряхнул и посмотрел ей в глаза.
– Ты уедешь, – сказал он спокойно. – Ты хотела заработать на мне деньги. Моя бабка тебе заплатит. Езжай!
– Нет! Это не работает! Это не работает! Кретин! – выкрикнула она ему в лицо. – Я люблю тебя! Я люблю тебя! Идиот!
Она хотела обнять его, но он оттолкнул ее от себя и вдруг громко крикнул командиру партизан, вышедшему с Майклом из дома:
– Эй! Иди сюда!!!
Удивленный этим грубым окриком, командир оглянулся, думая, что Алексей зовет не его, а кого-то другого.
– Ты! Ты! – крикнул ему Алексей и махнул рукой. – Иди сюда! Иди!
Он сел на землю, снял ботинок с левой ноги. Командир и Майкл подошли нему в недоумении.
– Дай мне твой нож! – все так же грубо сказал Алексей командиру, не вставая с земли. – Ну дай, не бойся! Я никого не зарежу!
Командир вытащил из кожаных ножен короткий кинжал, подал его Алексею.
Алексей с силой вогнал лезвие кинжала в толстую двойную подошву ботинка, резко повернул ручку кинжала. Наружная подошва ботинка отлетела вместе с гвоздями. Под ней была какая-то аккуратно сложенная бумага. Алексей осторожно развернул ее. Это была первая страница той самой газеты «Правда», которую показывал Алексею Павлуша Егоров в своем доме в Пархаре. Алексей протянул газету командиру.
– Что это? «Правда»? – удивленно спросил тот.
– Это «Правда», только настоящая. Читай! – Алексей ткнул пальцем в заголовок и прочел: – «Советский солдат – жертва преступной политики КПСС». Ты видел когда-нибудь такую газету? Ее забрасывают на советские базы…
– Нет, но я слышал… – командир заинтересованно поднес газету к глазам. При лунном свете можно было прочесть если не текст, то заголовки.
Алексей встал.
– Эту газету делает мой друг, – сказал он, перевернул газетный лист и ткнул пальцем в фамилию автора статьи «Передайте моей невесте». – Вот его имя. Юлий Твердыш. Но это псевдоним. Настоящее его имя Юрий Шалыгин. Когда ты меня убьешь, найди его и отдай ему эту газету. Скажи: Леха Одалевский просил сказать, что за ним, Юркой, охотится КГБ. Запомнил? Леха Одалевский – это я. Кстати, он знал мать этого пацана. Он может подтвердить, что это не мой сын. А теперь забери ее, – он кивнул на Джуди и вдруг коротким движением прижал острие кинжала к своему животу. – Пусть она едет, иначе я выпущу себе кишки!
Часть пятая
29
Суфи приехал в лагерь на осле. Огромный лагерь беженцев из Афганистана, один из десятков таких же лагерей по всей Пешаварской долине недалеко от афганской границы, отличался от обычного афганского селения только гигантскими размерами и еще тем, что люди жили здесь не в глинобитных домах, а в палатках, сколоченных из ящиков и фанеры хибарах или просто под брезентовыми тентами. Но быт был таким же, как в селениях. По всей территории бегали тощие куры, козы слонялись в поисках давно вытоптанной травы, орали ослы, дрались и играли в «лямги» дети, женщины готовили на очагах скудную еду из тех консервов, которые выдавали в палатках Красного Креста и нескольких миссионерских организаций.
В ожидании прибытия этого суфи, который был среди афганских мусульман таким же, если не больше, влиятельным лицом, как любавичский ребе у американских религиозных евреев, Таня Гур, Элизабет и Джуди работали в католическом миссионерском госпитале, расположенном в четырех больших белых палатках с красными крестами на крышах. Активней всех была Элизабет. Не зная ни слова по-афгански, она могла часами разговаривать с постоянно поступающими из Афганистана ранеными, обожженными, отравленными газами детьми, врачуя их не столько лекарствами, сколько своей сердобольной болтовней. Она пела им простые детские песенки, она укачивала на руках осиротевших младенцев с гноящимися от напалма и отравляющих газов ранами. Иногда ей удавалось заставить расплакаться даже контуженных, онемевших от шока подростков.
Таня рвалась поехать навстречу суфи, который объезжал лагеря беженцев по случаю весеннего мусульманского праздника «рамазана». Но Майкл удерживал ее. «Не спешите, – говорил он. – Мусульмане не любят спешки. Пусть он приедет сюда, пусть увидит, что вы здесь работаете…»
Суфи въехал в лагерь на осле в сопровождении малочисленной свиты. Это был еще не старый, лет шестидесяти пяти, крепкий, с черной бородой мужчина невысокого роста. Ничего, кроме прошитой золотыми нитями чалмы, не отличало его одежду от одежды любого другого афганского старика. Но вокруг его осла было такое же столпотворение, как при въезде Папы Римского в Парагвай или Венесуэлу. Женщины в черных чадрах кричали, выли, некоторые в экстазе рвали на себе волосы, царапали себе лица. Впрочем, их можно было понять. Судьба отняла у них родину, землю, жилища, мужей, родственников, скот, искалечила их детей, и горе исходило от них в этом крике. Всегда безропотные, молчаливые и покорные, раз в году эти женщины могли вознести свой крик к Аллаху так, чтобы он – через суфи – услышал их горе.
Суфи медленно двигался в окружении орущей толпы женщин и громко молился, придавая всеобщему крику ритм речитатива…
Затем, уже в полдень он, конечно, посетил госпиталь. В госпитале у каждой койки с раненым ребенком стояла тарелка со сладкими пирожками. Это были дары не католической миссии, а тех самых женщин, которые рвали на себе волосы во время утреннего церемониального шествия суфи. Из скудных миссионерских пайков они сберегли какое-то количество муки и напекли к празднику пирожки с урюком, изюмом и орехами для своих и не своих раненых детей…
Суфи медленно обходил лежащих в койках детей, голых из-за жары, с обнаженными ранами. Больше всего здесь было детей, раненных минами, сделанными в виде игрушек-бабочек, которые сбрасывают советские вертолеты. Суфи клал каждому ребенку руку на голову, говорил какие-то скупые тихие слова.
Затем он молился, сев на коврик, постеленный на земляной пол. По мере молитвы голос суфи креп, нарастал, но ни в жестком его лице, ни в голосе не было слез. Майкл негромко говорил стоящим в стороне врачам и медсестрам слова молитвы, но даже и без его перевода можно было понять, о чем суфи просит Аллаха. Он не просил Аллаха исцелить раненых детей, он не просил спасти умирающих. Он просил одного – покарать русских.
Наградить их, их детей, внуков и правнуков такими же ранами, сжечь их дома и землю тем же напалмом, отравить их реки и их колодцы. Дети хором и все громче и громче повторяли за ним гортанные слова. Глядя на их обожженные детские тела, не заживляемые никакими мазями или лекарствами, гниющее мясо их открытых ран, изуродованные лица, руки, животы, ноги, трудно было не присоединиться к этой просьбе или вспомнить о христианском всепрощении. Элизабет шепотом повторяла слова молитвы, понимая не сами слова, а их смысл…
Наблюдая за сухим, чернобородым, суровым лицом суфи и слушая его страшную молитву, Таня поняла, что нелепо просить этого человека о снисхождении к какому-то пленному русскому солдату.
Когда суфи выходил из госпитальной палатки, Майкл негромко сказал ему несколько слов по-афгански и кивнул на стоящих рядом Таню, Джуди и Элизабет, одетых в темные, как у всех миссионерок, платья и белые, с красным крестом шапочки-косынки. Суфи ответил ему односложно и вышел. Майкл обрадованно повернулся к Тане.
– Он вас примет! Вечером…
Вечером они пришли в палатку суфи, поднятую на наспех сколоченном стариками деревянном настиле. Суфи сидел на широком ковре, по-мусульмански скрестив ноги. Жестом он пригласил их сесть. Таня, Джуди и Элизабет неловко сели на ковер. Майкл сел рядом, легко скрестив ноги на афганский манер. Очень коротко он по-афгански изложил суфи суть Таниной просьбы. Суфи ответил ему негромко, спокойно.
– Что он сказал? Переведите дословно! – требовательно сказала Майклу Таня.
– Он сказал, что они не террористы, они не продают пленных. Они отдают их даром всем, кроме русских. В любую западную страну, которая согласна их принять. Но этот солдат, ваш внук, сделал ребенка афганской девушке. Аллах не прощает насильников, даже мусульман.
– Переведите ему дословно, – сказала Таня, – Алексей не насильник. Больше того, он спас мальчика из советского интерната. Если бы он был насильником, он не привез бы мальчика в Афганистан, а бежал бы с ним другим путем. Через Финляндию, например. Но я не хочу спорить. И я ни о чем не прошу. Я предлагаю простой бизнес. Если они убьют Алексея, никому от этого пользы не будет. Но если они отдадут мне Алексея и мальчика, я открою здесь еще один госпиталь, на свои деньги. Здесь или в любом другом лагере беженцев. Врачи спасут в этом госпитале сотни афганских детей.
Майкл старательно перевел. Суфи зорко посмотрел Тане в глаза, сказал короткую, из нескольких слов фразу.
– Аллах не прощает грехи за деньги, – перевел Майкл.
– Скажите ему: эти деньги на госпиталь я дам не за грех Алексея. Греха не было. Я дам деньги на госпиталь для того, чтобы они не проклинали весь русский народ. Не русский народ убивает их детей. Кремль убивает, коммунисты. Пусть проклинают коммунистов – русских, нерусских, неважно. Госпиталь, который я открою, будет госпиталем русской православной миссии. И он будет не только на мои деньги. Я дам первые триста тысяч для основания фонда. Остальные я соберу у русской эмиграции на Западе. Нас, русских некоммунистов на Западе – больше двух миллионов. А славян на Западе – двадцать миллионов! У нас есть свои газеты, фонды, даже банки… Переведите дословно!
Майкл перевел. Суфи спросил его о чем-то.
– Он спрашивает, почему вы хотите получить этого мальчика, если он не сын вашего внука?
– Потому что у ребенка нет ни отца, ни матери, и я не хочу, чтобы он попал в мой госпиталь без ног или без рук. Мой внук спас его из советского интерната, я хочу закончить это спасение – спасти его от советской бомбы.
– Браво! – одобрил такой ответ Майкл и перевел его суфи. Суфи снова пристально посмотрел на Таню, что-то коротко сказал Майклу.
– Он хочет знать, почему он должен вам верить. А если вы получите своего внука и тут же забудете про госпиталь?
– Я – русская княгиня! При моем правительстве, то есть при царе, Россия и Афганистан были добрыми соседями. Но если моего слова ему недостаточно, я могу выписать первый чек. Аванс. Пятьдесят тысяч долларов… – Таня сунула руку в широкий карман своего черного миссионерского платья и вытащила чековую книжку.
– Подождите, – сказал ей Майкл и перевел суфи все, что она сказала.
Суфи коротким жестом пальцев приказал ей спрятать чековую книжку и впервые за все время беседы чуть улыбнулся – больше глазами, чем губами, скрытыми усами и бородой. Довольно долго говорил что-то Майклу.
– Что он говорит? – нетерпеливо спросила Таня.
– Он говорит, что, если вы действительно откроете такой госпиталь, он перестанет проклинать всех русских, а будет проклинать только русских коммунистов. Он говорит, что, если бы все русские были такие, как вы… Короче, пошли! – Майкл радостно поднялся. – Вы получите своего внука!
– А ребенка? – спросила Таня, не вставая.
– И ребенка!.. Пошли! Если вы такая богатая филантропка, может, вы и меня усыновите?
30
– К сожалению, миссис Гур, мы не можем впустить вашего внука в Соединенные Штаты, – заявил Тане помощник американского консула в Пакистане. – Он преступник, он убил двух человек. Неважно, что они были офицерами КГБ…
Он был очень молод, этот помощник консула – не старше тридцати. На нем был отличный серый итальянский костюм в узкую полосочку, белоснежная рубашка, модный и аккуратно повязанный галстук вишневого цвета с золотой застежкой. На правой руке, на тонких холеных пальцах – обручальное кольцо, на левой – перстень и темные часы, которые показывали не только время, но и частоту пульса. В кабинете была идеальная чистота, бесшумно работал кондиционер, на чистом столе стояли только телефон, письменный прибор с тремя остро отточенными карандашами, американский флажок и бронзовая фигурка статуи Свободы. Даже самому придирчивому взгляду не за что было уцепиться в этом лощеном молодом дипломате. За окном его стерильного кабинета ветер шевелил висящее на здании консульства тяжелое полотнище американского флага. Дальше были видны современные дома нового Исламабада – столицы Пакистана.
– В таком случае я хочу видеть консула, – сказала Таня.
– Это бесполезно, госпожа Гур. Согласно нашим иммиграционным законам, террористы и люди с преступным прошлым не имеют права въезда в нашу страну. Преступников, как вы знаете, у нас своих хватает.
У Джуди опустилось сердце. После всего, через что они с Алексеем прошли, наткнуться на сухой барьер закона и где – в своем собственном посольстве! На пороге своего дома!..
– У вас есть еще вопросы? – спросил помощник консула, явно давая понять, что аудиенция окончена.
Но Таня и не пошевельнулась в кресле.
– Как только мой внук прибудет из Афганистана, он женится на мисс Джуди Сандерс. Она американская гражданка. И он, как ее муж…
– Это ничего не изменит, – пренебрежительно перебил помощник консула. – Как мы можем быть уверены в том, что это не будет фиктивный брак с целью ввезти в нашу страну еще одного эмигранта в обход квоты и закона? Мисс Сандерс для того и летала с вами в Москву, чтобы заключить там фиктивный брак с вашим внуком. Это не делает ей чести.
– Это будет реальный брак, – сказала Джуди.
– Я не сомневаюсь, – с явным сарказмом произнес помощник консула. – Но даже если это действительно будет реальный брак и у вас будет десять детей от мистера Одалевского, это не отменяет того факта, что он убил двух советских офицеров.
Да, похоже, этот молодой дипломат со строгими серыми глазами хорошо знал законы.
– Еще вопросы? – спросил он, откровенно показывая, что говорить больше не о чем.
Таня сжала подлокотники кресла пальцами, на которых еще были следы от оставшихся в России перстней. Затем, невзирая на стремление помощника консула избавиться от нее и Джуди, открыла сумочку, вытащила сигареты и зажигалку, прикурила и, выпустив облако дыма, по своей манере пристально посмотрела сквозь этот дым на помощника консула. «Точно так же она оценивала взглядом меня во время нашего первого разговора в Нью-Йорке» – вспомнила Джуди.
Помощник консула поморщился от дыма, но промолчал. На его столе не было пепельницы, и он, конечно, не курил.
– Вы же понимаете, мистер… простите?
– Мое имя Стив Винсент Рапп Джюниор… – неприязненно произнес помощник консула.
– Вы же понимаете, Стив, что я завтра, максимум – послезавтра могу быть в Вашингтоне… – медленно говорила Таня, вновь глубоко затягиваясь сигаретой. Она явно колебалась, как колеблются на аукционе прежде, чем сделать решительную ставку. – Там, в Вашингтоне, я возьму адвоката. Хорошего адвоката, со связями в Иммигрэйшен офисе. И через несколько месяцев я получу и своего внука, и мальчишку в Соединенные Штаты. Мне это будет стоить тысяч двадцать. Ну – сорок… – она снова затянулась и после паузы сказала легко, как бы вскользь: – Какую половину этих денег вы хотите, чтобы избавить меня от этой галиматьи? – и, отведя взгляд от помощника консула, держа на весу руку с сигаретой, поискала глазами, куда бы стряхнуть пепел.
Мистер Стив Винсент Рапп Джюниор встал. Красивыми холеными пальцами застегнул нижнюю пуговицу пиджака своего замечательного итальянского костюма.
– Госпожа Гур! Вы знаете, где находитесь. Это не КГБ, здесь не берут взяток. Гуд бай, госпожа Гур.
Таня поняла, что сделала неверный ход, но она не привыкла сдаваться. Во всяком случае – так просто.
– А кто сказал «взятка»? – усмехнулась она, не поднимаясь с кресла. – Я предлагаю вам бизнес. Вы поможете мне оформить документы так, чтобы мой внук и мальчик через неделю улетели в Соединенные Штаты. А я вам пожизненно дам лучший номер в своем отеле во Флориде, на Майами-Бич. Вы сможете приезжать туда с семьей или с любовницей в любое время, бесплатно, всю вашу жизнь. Как? – и она, наконец, стряхнула пепел в стакан с карандашами.
Мистер Рапп Джюниор проследил за этим жестом и сказал негромко, не поднимая глаз:
– К сожалению, это невозможно. Ваши бумаги уже побывали в Иммигрэйшен офисе. Я не могу. Извините…
Таня встала, Джуди последовала ее примеру.
– Подумайте до завтра, Стив, – сказала Таня, направляясь к двери. – Я позвоню вам из аэропорта. Гуд бай.
Джуди открыла дверь, пропуская Таню впереди себя.
– Миссис Гур… – прозвучало за их спинами. Они обе оглянулись.
– Вы не могли бы задержаться, – сказал мистер Рапп Джюниор, зачем-то выдвигая ящик своего стола и заглядывая в него. Скорее всего, чтобы не встречаться взглядом с Таней и Джуди. – Я хотел бы обсудить с вами некоторые подробности биографии вашего внука. Только с вами…
– Иди, Джуди. Подожди меня в холле… – сказала Таня, победно глянув девушке в глаза.
Когда за Джуди закрылась дверь, мистер Стив Винсент Рапп Джюниор достал из нижнего ящика своего письменного стола белую фарфоровую пепельницу с цветным изображением Белого дома и положил ее на стол.
– Мне кажется, у нас есть одна возможность… – произнес он и поднял на Таню свои неподкупные серые глаза.
31
Они летели из Исламабада в Пешавар на крохотном десятиместном пассажирском самолетике, на жестких алюминиевых сиденьях, в окружении пакистанских крестьян с плетеными корзинами, сумками, мешками. Но еще никогда, ни в одном лайнере Таня не чувствовала себя так комфортабельно, так легко и свободно, как в этой дребезжащей, проваливающейся в каждую воздушную яму авиателеге пакистанской авиакомпании «ПиАйЭй». Сердце ее летело куда выше этого самолетика, душа пела. «Ай дид ит! – ликовала она по-английски. – Ай дид ит!» За последние тридцать лет своей жизни в Америке она часто ловила себя на том, что даже думает порой по-английски, но тут же одергивала себя, заставляла мозг переходить на русский. Еще не хватало, чтобы она, русская княгиня, забыла русский язык!