Анастасия медленно произнесла:
– Но тогда выходит, что дядя Глеб поощряет преступность и намеренно криминализует власть. Это же просто ужасно! Кто-то должен положить этой вакханалии конец!
– Так на то она и мафия, студентка! Ты что, все еще не врубилась? – заявила грубо Елена Павловна. – Остоженский организовал попытку твоего убийства, потому что ты вышла на след того идиота-патологоанатома. Попытка, слава богу, провалилась, но, думаешь, твой дядя Глеб о тебе забудет? Вот придет к нам на зону новая партия заключенных, а среди них какая-нибудь очередная малахольная тетя Женя, которой поручено тебе под ребра «перо» загнать. Она и выполнит заказ, даже если потом придется отсидеть еще лет десять. Ничего, ей же свои помогут! Или охранник какой тебя пристрелит, а потом объявят, что ты пыталась бежать.
Впервые за долгие месяцы Настя ощутила на глазах слезы. Вот каково, оказывается, чувствовать себя приговоренной к смерти. Хуже всего неизвестность – она знает, что ее убьют, но не ведает, когда это произойдет и кто приведет приговор в исполнение. Опасность может исходить от любого, даже... Девушка с опаской взглянула на Княгиню.
А та стукнула Настю по плечу рукой и прошипела:
– Ну, нашла время нюни пускать! Сдаваться раньше времени глупо. Пока я и Зинка здесь, никто тебе ничего не сделает. Но ведь нас могут и в другие колонии перевести. Или, наоборот, тебя запихнуть в какую-нибудь такую дыру, что тамошние зэчки в два счета из тебя фарш сделают и глазом не моргнут.
Дядя Глеб... Настя же ему так верила! А он оказался злым гением ее семьи. Сначала отец, затем мама, наконец она сама... Остоженский разрушил всю ее жизнь, забрал ее родителей...
– Неужели никакого выхода нет? – спросила Настя, вытирая грязным рукавом слезы.
Княгиня, осмотревшись по сторонам, притянула к себе Настю и прошептала ей на ухо:
– Выход-то есть, и ты сама знаешь какой. На свободу тебе надо, студентка, и как можно быстрее!
* * *– Это правда, отец? – спросил Максим Остоженский, внимательно наблюдая за реакцией Глеба Романовича.
Генерал-майор знал: если сын называет его «отцом», а не «папой», значит, очень разозлен.
Они находились на служебной квартире Глеба Романовича, расположенной на проспекте Андропова, в просторном кабинете, три стены которого были заставлены книжными шкафами. Около окна находился огромный старинный глобус. Остоженский-старший, крутанув модель земного шара, взглянул на отпрыска и сказал:
– Я не хотел посвящать тебя во все детали, сынок. Зачем тебе эта грязь...
Максим перебил:
– Когда речь заходит о делах, ты всегда держал меня в курсе самых важных событий. И второстепенных, отец, кстати, тоже. Она жива?
– Девчонке невероятно повезло, – кивнул генерал-майор. – Просто какое-то невозможное стечение неблагоприятных для нас обстоятельств, да и только! А вернее, результат того, что ее устранение было поручено дилетантам, к тому же женщинам. Лагодина непременно умерла бы, но она попала в руки опытных врачей, и те ее откачали.
Максим (за прошедшие годы он возмужал и превратился в высокого молодого мужчину с широкими плечами и пронзительным взглядом) покачал головой.
– Эта история едва не вышла нам боком, отец! Ею заинтересовалась прокуратура – еще бы, попытка убийства, и не где-нибудь, а в колонии!
– Все находится под контролем, – ответил Остоженский-старший. – Медсестра умерла, заключенная, которая пырнула Лагодину ножом, переведена в другую колонию. Начальство само не заинтересовано в том, чтобы было проведено расследование, ведь тогда руководителю колонии придется нести ответственность. Поэтому все квалифицировали как преступную халатность – медсестра ввела не тот медикамент, а потом, терзаемая совестью, покончила с собой.
В дверь кабинета постучали, и Глеб Романович смолк.
– Да, дорогая! – произнес Максим.
Дверь распахнулась, и на пороге возникла ослепительная блондинка – супруга Остоженского-младшего Вероника.
– Я не хочу вам мешать, однако Ирочка уже накрывает на стол – обед готов, – произнесла Вероника и подошла к мужу. Максим поцеловал супругу.
– Да, да, мы сейчас придем, она уже может разливать суп, – сказал Глеб Романович.
– Ирочка приготовила сегодня харчо, – пояснила Вероника. – Просто пальчики оближешь! Даю вам еще три минуты. А тот, кто опоздает, не получит десерта!
И, чмокнув мужа в щеку, она упорхнула. Максим посмотрел вслед жене.
С момента их свадьбы прошло чуть больше четырех месяцев. Веронику он не любил, однако та была выгодной партией. Отец – заместитель руководителя Внешторгбанка СССР, дядя – известный архитектор, другой дядя – гениальный режиссер, дед – легендарный писатель и поэт, одна тетка – министр здравоохранения, другая – художница, признанная не только в Союзе, но и на Западе. Семейство Софроницких было самым могущественным кланом Советского Союза, а двадцатитрехлетняя Вероника – самой красивой женщиной этого клана. Породниться с Софроницкими было идеей отца, и Максим не имел ничего против. Вероника ему нравилась, и он знал, что жена без памяти влюблена в него. Но это, конечно, не помешает ему время от времени развлекаться на стороне. Но пока с Максима хватало постельных утех с молодой супругой – Вероника была ненасытна.
Брак сына с одной из Софроницких укрепил и без того прочные позиции генерал-майора Остоженского, теперь он мог не опасаться того, что его делами заинтересуются власти – Глеб Романович стал одним из «своих». А Максим, закончивший МГИМО, еще до свадьбы получил место во Внешторгбанке, под началом своего тестя. И это, знал Глеб Романович, только начало. Наступала пора выходить из тени.
– Ты слышал, сынок, мы рискуем остаться без десерта, – сказал шутливо Глеб Романович. – А Ирочка приготовила сегодня лимонное безе!
Но Максим нахмурился:
– Отец, что ты теперь намерен делать? И вообще, Настя и правда представляет реальную угрозу? Не поспешил ли ты, не стал ли стрелять по воробьям из пушки?
Генерал-майор Остоженский понял, что кривить душой нельзя и надо рассказать сыну всю правду.
– Девчонка вышла на след патологоанатома Хрипунова... – пояснил он. – Но с ним я уже разобрался, так что повода для волнения нет. Что же касается девчонки... Я немного обожду, пару месяцев, а затем отдам приказ...
– Протокол вскрытия уничтожен? – перебил Максим, и генерал-майор ответил утвердительно:
– Конечно. Разве он мог не отдать? С ним провели воспитательную беседу, а потом ликвидировали. На всякий случай убрали и его жену. Вряд ли та что-либо знала, но береженого бог бережет.
– Значит, причин для беспокойства в самом деле нет, – отрезал сын. – Папа, я уже говорил тебе, что нельзя убивать всех и вся. Иногда следует действовать тоньше...
Отметив, что Максим снова назвал его «папой» (значит, буря улеглась), Остоженский-старший возразил:
– Мертвые молчат, а живые могут болтать. К чему риск, сынок?
– По-моему, Настя не представляет совершенно никакой опасности, – продолжил Максим. – Так зачем ее ликвидировать? Она же ничего не знает, а если и о чем-то догадывается, то доказать все равно не в состоянии.
– Обещаю, на сей раз все пройдет гладко, – сказал Глеб Романович. – Девчонка умрет быстро, без мучений. Ну, к чему оставлять ее в живых, сынок, лучше...
Максим снова перебил отца:
– Потому что я так хочу, папа. На твоей совести уже ее родители. А то все это больше становится похоже на личную месть Лагодиным! Поэтому я хочу, чтобы ты оставил Настю в покое. Разве ты забыл, что за тобой должок – свадебный подарок Веронике и мне? Жизнь Насти и будет подарком.
– Чем она тебе так дорога? – улыбнулся Остоженский-старший. – Или все еще не забыл, как девчонка вздыхала по тебе и как ты лишил ее девственности? Но ведь, как я понял, там ничего экстраординарного не было. Кстати, она до сих пор, мне показалось, по тебе сохнет.
– Отец, пообещай мне, что не тронешь Настю! – произнес жестко Максим.
И генерал-майор вздохнул. Да, сын умеет настаивать на своем. Парень способный, из него выйдет толк.
– Даю слово офицера, – заявил нехотя Глеб Романович. – Так и быть, пусть Настя Лагодина живет.
– Мальчики, у вас осталось двадцать секунд! – раздался из коридора голос Вероники. – Живо мыть руки и за стол! Ирочка уже разливает харчо!
– Папа, учти, со мной твои фокусы не пройдут. Если узнаю, что ты нарушил свое слово и причинил вред Насте... – бросил напоследок Максим и вышел из кабинета.
Он и сам не мог сказать, почему вступился за девчонку. Странно, но иногда он вспоминал о ней. Отец привык решать все силой, но ведь Максим – представитель нового поколения. К чему реки крови, если все можно решить при помощи денег? Настя совершенно безвредна, поэтому убивать ее нет причин.
Вымыв руки, Максим прошел в столовую, где старательная экономка Ирочка разливала из большой фарфоровой супницы харчо. Максим поцеловал жену и опустился на стул около нее.
Вымыв руки, Максим прошел в столовую, где старательная экономка Ирочка разливала из большой фарфоровой супницы харчо. Максим поцеловал жену и опустился на стул около нее.
* * *Слова Елены Павловны засели в голове у Насти. Свобода... Каким образом? Побег, побег, побег... Но как его осуществить? И что делать в том случае, если все пройдет гладко? Ведь ее будут разыскивать по всему Союзу. К родственникам не обратиться – там ее сразу схватят. Значит, она будет вынуждена жить под чужим именем, скрываться от милиции, постоянно дрожать. Княгиня пообещала помочь с фальшивым паспортом и пропиской в каком-нибудь небольшом городке, но что это даст?
Из колонии пытались бежать несколько раз, но ни разу попытки не увенчались успехом. Настя внимательно рассматривала высоченный забор, увенчанный колючей проволокой, вышки с автоматчиками и слышала собачий лай – у конвоиров имелись тренированные овчарки.
Княгиня предложила несколько планов, но все они были чистой воды самоубийством. Наконец она заявила:
– Хорошо бы тебе снова оказаться в больничке, причем не тут, в зоне, а на воле. Там тебе было бы гораздо легче сделать ноги.
– Я не собираюсь бежать, – сказала девушка.
Елена Павловна удивилась:
– Студентка, да ты чего? Это же твой единственный шанс! Тебя ведь и правда могут убить!
– Ну что ж, значит, мне придется быть начеку двадцать четыре часа в сутки, – ответила Анастасия. – Если даже я и смогу убежать, то что меня ожидает? Ничего хорошего! Остоженскому будет очень просто расправиться со мной, тогда любой постовой может застрелить меня и сказать потом, что я пыталась оказать сопротивление. Да и жизнь в подполье меня не особенно прельщает. А если меня поймают или если попытка не удастся? Сколько я получу в довесок?
– Ну, решать, конечно, тебе, – протянула разочарованно Княгиня. – Хотя... Не исключено, что и я присоединилась бы к тебе, студентка.
За прошедшие дни и недели после того самого важного разговора Настя многое обдумала. То, что произошло с ней раньше, навсегда осталось в прошлом. Но это вовсе не значит, что она забудет все, простит. Какой же наивной она была! Не просто наивной, а непроходимой дурой, идиоткой, дебилкой!
– У меня две возможности, – сказала девушка. – Или попытаться трусливо бежать, избегая столкновения с судьбой, или принять бой. Раньше бы я, конечно, выбрала первый вариант. Но теперь я знаю, что надо остановиться на втором. Просто так я не позволю убить себя!
Княгиня удивленно взглянула на Настю и заметила:
– А ты изменилась, студентка! Может, ты и права. И я тоже не позволю, чтобы с твоей головы хотя бы волос упал!
Настя ложилась спать и просыпалась с одной только мыслью – о свободе. Она попала в тюрьму по своей собственной глупости. И ей повезло, что она осталась в живых. Правильно говорил следователь Воскобойников – надо молчать. Молчи, скрывайся, таи и мысли, и мечты свои...
У Насти было много времени, чтобы восстановить в памяти события последних лет. И пришла к выводу, что сын Остоженского, Максим, использовал ее для своих целей. Вернее, для целей отца. Сначала вскружил ей голову, а потом, когда все было закончено, элементарно бросил. Настя еще не знала, с какой целью Максим с ней сблизился, но уж точно не из-за того, что влюбился в нее. Скорее всего, чтобы иметь доступ к источнику информации – он ведь постоянно выспрашивал ее об отце и его работе. Выходит, она сама косвенным образом причастна к гибели папы...
Осознавать это было горше всего. «Проще всего сейчас сдаться, – размышляла Настя днем и ночью – в пошивочной мастерской, во время уборки территории, в бане, в библиотеке, в бараке. – Сломаться, раскиснуть, сложить лапки. И свернуть ласты, как выражается Елена Павловна. Это будет Остоженскому только на руку – еще одна свидетельница отправится на тот свет».
Настя ожидала удара от любого, ведь каждый, кто находился в колонии, мог работать на мафию. Ну нет, голыми руками ее не возьмут. Она будет сопротивляться до последнего, она просто так не расстанется с жизнью!
* * *Шли дни, недели, месяцы. В середине следующего, 1991-го, года Елена Павловна сказала:
– Не понимаю я, студентка. О тебе забыли, что ли? Или решили оставить тебя в покое? Но с какой стати? Или... или они ждут! Вот ты выйдешь на волю, там тебя и хлопнут. Скажем, трамвай переедет, или ты в котлован с кипятком упадешь.
Настя помнила о словах начальника колонии – он обещал помочь ей с амнистией или условно-досрочным освобождением. Очередная амнистия была намечена на ноябрь, к годовщине революции. Но события августа 1991 года перечеркнули все планы. По колонии быстро распространился слух: «Горбача турнули». По радио было объявлено о том, что Государственный комитет по чрезвычайному положению принял на себя всю полноту власти по причине стойкой неспособности президента Горбачева исполнять свои обязанности. Но спустя всего три дня все завершилось – попытка свергнуть форосского пленника не удалась, путч провалился, а членов ГКЧП арестовали.
Вслед за тем сняли начальника колонии – он, оказывается, во время путча сказал что-то не то или поддержал не того, кого надо. А может быть, его просто «ушли», пользуясь подвернувшейся возможностью. В колонию пришел новый, молодой и прыткий, чрезвычайно неприятный и амбициозный тип. Настя поняла, что об амнистии, во всяком случае в нынешнем году, она может забыть.
Тетя Оля навестила племянницу всего один раз и сразу же сообщила, что родственников заключенных подвергают кошмарным и унизительным досмотрам, которые она, интеллигентная женщина (и просто женщина!), не может терпеть. Настя смирилась с тем, что ее никто не навещает, и зла на тетку не держала: та присылала к праздникам короткие письма и сообщала о последних новостях в родном городе, который из Ленинграда превратился в Петербург.
1992 год принес много перемен – Советский Союз прекратил существование, Горбачев ушел в отставку, на карте появилась новая страна – Российская Федерация. Елена Павловна, регулярно получавшая «малявы» с воли, сообщила:
– У них там теперь рыночная экономика. Цены отпустили, каждый продает кто во что горазд. Вот ведь хрен лесной – «сели» мы в одной стране, а на волю выйдем в совершенно иной! И что нас там ждет, студентка, а? Может, лучше так до конца жизни на зоне и остаться?
Новую амнистию приурочили уже не к годовщине революции, а ко Дню независимости России. Анастасия попадала под амнистию.
Княгиня, узнав, что ее подопечная выходит на волю, даже слезу пустила.
– Вот, студентка, сбылась твоя мечта! Только пообещай мне, что никаких глупостей делать не будешь! А то знаю тебя – с перочинным ножиком отправишься к Остоженскому и попытаешься сделать ему фудзияму...
– Харакири, – слабо улыбнулась Настя.
– Ну, все едино! – ответила Елена Павловна. – Забудь о нем, студентка! Он птица высокого полета. Я же вижу – ты что-то задумала, но мне не говоришь. Не доверяешь, стало быть, а меня это обижает. У тебя имеется шанс начать новую жизнь, им и воспользуйся. У тебя семья есть, квартира в Питере, да и сама ты не дура. Вот окончишь свой университет, найдешь хорошее место – и в долгий путь на долгие года! Ты уж мне пиши, не забывай...
Настя обняла женщину и сказала:
– Вас, Елена Павловна, я никогда не забуду. Вы мне жизнь спасли. Я не только писать буду, но и на свидание приеду.
Княгиня вытерла предательские слезы.
– Не думала и не гадала, что дочку обрету. Ты, студентка, мне дочкой и стала! Я как тогда, в изоляторе, тебя увидела, так сразу сердце и екнуло. Ну, думаю, вот она, моя кровиночка!
Насте было тяжело расставаться с Княгиней, которой предстояло сидеть и сидеть. Девушка сообщила тете Оле о том, что ее выпускают, но ответа не получила. Колонию она покинула в начале июля 1992 года.
* * *День был жаркий, солнце нещадно палило, а вещи у Насти были зимние. И все же, зажав в руках большой кулек, девушка, щурясь на солнце, чувствовала себя счастливой. Она свободна! Вернее, совсем как булгаковская Маргарита, невидима и свободна. Да, да, невидима и свободна!
У ворот колонии Настю никто не встречал. Она надеялась, что тетя Оля или дядя Дима приедут в Нерьяновск, однако, по всей видимости, что-то не получилось. Ничего, она сама доберется до родного города.
Больше всего Настю радовало то, что ее не встречали люди Остоженского. Всех, вышедших в тот день, забрали родственники, приехавшие на машинах, и только она одна долго плелась по трассе. А потом села в дачный автобус, который повез ее в Нерьяновск.
Деньги (новые банкноты суверенной России) ей перед самым выходом всучила Княгиня. Настя не стала отказываться, понимая, что наличность ей пригодится. Она провела в заключении два года и четыре месяца. Много это или мало?
Оказавшись в центре Нерьяновска, Настя отправилась на вокзал, где попыталась купить билет до Москвы, оттуда она намеревалась добраться до Петербурга. Билетов на ближайшие четыре дня не было. Тогда Настя, протянув молодой кассирше почти все деньги, сказала: