Освободи! Освободись! Будь свободным и добрым, как Солнце!
Я тянусь изо всех сил. Солнце у меня на ладонях, золотая тарелка, сияющий диск…
Я поймала Солнце?!
Круг распадается. Я отлетаю назад и врезаюсь спиной в большой барабан. На затылке тут же наливается шишка. На секунду наступает тишина, только хрипло дышит Лешка, уронивший палочки на бетонный пол. Хватает ртом воздух и смотрит на меня. У него ясные, счастливые, очень добрые глаза.
Кто-то шарит руками по полу, пытаясь подняться. Кто-то кому-то протягивает руку…
— Мама, — тихонько говорит девочка с косичками. — Я живу! Я…
И начинает плакать и танцевать.
Тишина взрывается. Все смеются, плачут, вопят, поют, бьют в барабаны, танцуют, как бешеные, их ритмы сливаются в один и распадаются снова, перекликаются, сплетаются и сталкиваются, чтобы снова разойтись. Сквозь этот грохот прорывается, тоненько и отрешенно, чей-то голос совсем рядом, девочка не то поет, не то молится:
Из-под каблуков, бьющих в пол, летят искры. В подвале делается жарко; кто-то берет меня за руку трясущейся горячей рукой. Я поворачиваю голову. Это Бан, крот.
— Ты Лана, — говорит он с суеверным ужасом.
Его приятели, такие же кроты, останавливаются рядом, справа и слева.
— Что ты хочешь? — говорит один. — Чем мы можем тебе помочь?
А другой прибавляет:
— Мы можем спрятать тебя в самом глубоком канале. Там тебя не найдут.
— Я не собираюсь прятаться, — отвечаю я и добавляю, спохватившись: — Спасибо. Но мне пока не надо.
Бан молча открывает внешнюю дверь. Через несколько минут веселой толпой входят молодые синтетики, только что получившие свои пакеты, и останавливаются, пораженные невиданной пляской.
— Входите! — кричит от стойки один из барменов. — Хватит на всех! — И бросает кому-то запечатанную колбу с коктейлем.
Римус берет меня за руку и выводит на центр зала.
— Это Лана, — говорит он почти шепотом. Удивительное дело: среди смеха и криков, среди топота многих ног его слова звучат как удар грома.
Все — и те, что танцевали со мной, и те, что только что пришли, — застывают с открытыми ртами и смотрят на меня.
Потом среди вновь прибывших начинаются перешептывания: «Это правда? Не может быть! А я говорила… Не может быть!»
— Я Лана, — говорю я немного сварливо. — Что дальше?
Проходит два дня. Мы с Алексом сидим, свесив ноги, на подоконнике пятьдесят шестого этажа. Туман, стоявший с утра, разошелся, нам отлично видно небо над холмом. Мы ждем начала энергетического шоу.
Алекс бледен, как все обитатели подвалов. Его мускулы по-прежнему бугрятся, вызывающе выступают шрамы на коже, но лицо постаревшее и глаза тоскливые.
— Почему бы вам не вернуться в гнездо? — спрашиваю я. — Ведь полиция…
— Мы и так чудом спаслись, — говорит он глухо. — Полиция хорошо научилась ставить ловушки. Вот, у соседей видишь что…
Смотрим на обгорелый дом по соседству.
— Ты обещал рассказать про кротов.
— Они тоже дикие, — говорит он нехотя. — Но только не летающие. Еще их родители нашли какие-то брошенные подземелья и перебрались туда. У них там подземные реки, турбины работают, худо-бедно есть свет, тепло… А солнца нет. И разогнуться негде. Видишь, какие они все сутулые.
— Тебе не нравится такая жизнь, — говорю я.
— Лана… — Алекс вздыхает. — Я… помнишь, как мы с тобой летали на показуху? — В голосе его горечь.
— Мы еще будем летать, — говорю я твердо. — Мы будем жить под солнцем и так, как сами захотим. Надо собирать синтетиков, тех, что оштрафованы, тех, кто едва дотягивает до энергочаса. Надо собирать их… и они будут жить.
— Скажи, — Алекс колеблется, — они… ты их навсегда… они становятся дикими, да? Ты их переделываешь?
Я качаю головой:
— Я только помогаю им выжить. А потом — они могут, если постараются, найти Дикую Энергию — в себе. Если не побоятся. Если очень захотят… Это трудно, но это возможно. Мы соберем много-много людей… соберем их, вооружим и поведем на Завод. И остановим его.
— Скажи, — Алекс смотрит на низкие тучи, — а если просто перекрыть подачу сырья? Захватить СИНТ… Это тоже тяжело, но возможно. Остановить погрузки. Завод без сырья станет, разве нет?
— Понимаешь, — мой голос внезапно хрипнет, — если он не получит сырья из города, он отправит свои автоматы в поселок трех родов. И будет работать еще долго, убивая горных жителей — всех, до кого сможет дотянуться. И присылать нам… нашим синтетикам… эту энергию.
Я сглатываю. Алекс молчит.
— И потом, — я говорю все тише, — понимаешь… Захватить СИНТ куда труднее, чем Завод. Просто потому, что СИНТ подкупает. Вот он пообещает человеку… или его жене, или детям… хороший гарантированный пакет каждый день. И человек не будет рассуждать, откуда взялся этот пакет. Он возьмет его, потому что подумает: «Не я возьму, так возьмет кто-то другой». И будет на нем жить. И еще… понимаешь… захватить СИНТ — это все равно, что принять участие в дележке. Делить энергию… которую произвели из живых людей. Из горцев, из… — Я чуть было не говорю «из Ярого», но вовремя прикусываю язык. — Пусть ты или я не станем ее делить, но обязательно найдутся такие, которые станут! Ради денег или ради своих любимых людей… Понимаешь? Нам надо остановить Завод! Если не будет Завода, СИНТ развалится сам по себе. Но сначала…
Алекс хочет что-то сказать, но тут начинается энергошоу. Вспыхивает экран — красным, белым, потом ярко-зеленым. По нему ползут буквы: братья и сестры мои, пиксели, работают, стараются.
Мы с Алексом смотрим, как на экране сменяют друг друга яркие рисованные картинки. Забавные люди с длинными, как сосиска, головами гоняются друг за другом по нарисованным улицам города… Я невольно улыбаюсь. Это действительно весело. Это смешно. Кто это придумал, нарисовал — неужели сам Хозяин?! Трудно поверить…
Появляется заставка. Потом реклама водяного насоса. Я поворачиваю голову, чтобы что-то сказать Алексу, но у него вдруг меняется лицо, он смотрит на экран…
Я оборачиваюсь — и успеваю увидеть огромную надпись, черным по красному: «ЛАНА, ПОМНИ СЛОВА ЦАРЬ-МАТЕРИ. ПОЩАДИ ИХ».
Дни проходят за днями, а я почти не сплю. Клубы, комнаты, какие-то мастерские: люди собираются тайно, накануне энергочаса. Каждая встреча начинается со страха и неверия.
— Ты — Лана? — спрашивают они презрительно и недоуменно. — Докажи!
Мне меньше всего хочется что-нибудь им доказывать. Я просто с ними танцую — танцую для них.
Некоторые подхватывают ритм сразу же. Некоторые — после долгих попыток. Мне попадается несколько человек, вообще лишенных чувства ритма, они не могут повторить — прохлопать — простейшего ритмического узора. Они разбалансированы, не слышат собственного сердца, тела их, как студень, но я должна спасти и их тоже.
Удивительное дело: день ото дня я не становлюсь слабее. Наоборот — чем больше изматываюсь, тем больше сил во мне накапливается. Люди за моей спиной переглядываются многозначительно.
Зато когда я засыпаю, вижу один и тот же страшный сон. Будто выхожу из клуба, сворачиваю за угол, а там стоит, поджидая меня, Хозяин Завода. Пытаюсь убежать и не могу. Ноги прилипли к асфальту. Такое жуткое ощущение — ноги прилипли…
«Помни слова Царь-Матери. Пощади их».
А себя я разве щажу?!
— Римус… где все твои барабаны?
— Раздал, — говорит он беспечно. — Синтетикам.
— Не жалко?
— Что делать, если у меня отобрали магазин? К тому же, может быть, они нам еще пригодятся…
Мы сидим в дальнем углу подземного клуба. Уже утро, синтетики расходятся. Мы с Римусом забились в уголок, где никто не мешает. И еще — это важно — здесь есть второй выход, в глубину, к кротам. На всякий случай.
В последнее время это стало моей повадкой — всегда проверять, есть ли второй выход. А лучше третий. Вся полиция города мобилизована на поимку «этой Ланы». Нам все труднее найти клуб для встречи с синтетиками, все больше риск, что кто-то, польстившись на обещанный властями призовой пакет, меня выдаст. И все больше не по себе — могу привести хвост к той норе, где живут сейчас прежние обитатели гнезда Перепелки.
— Тебе нелегко, — говорит Римус.
— Такое чувство, будто я пытаюсь выкопать подземный тоннель чайной ложечкой.
— Твой ритм — это не чайная ложечка. Твое имя сейчас делает больше, чем все мои барабаны, заговори они одновременно.
Я усмехаюсь. Римус кладет передо мной на жестяную тарелку кусочек витаминного торта — две тонких высохших полосочки со вкусом клубники. Торт хрустит на зубах.
— Римус, — говорю я, — ты помнишь, когда-то была такая забава… гонки в пневмотоннелях?
— Римус, — говорю я, — ты помнишь, когда-то была такая забава… гонки в пневмотоннелях?
— Да, — он улыбается. — Хорошее было время. Я и сам там гонялся пацаном, ногу сломал… А что?
— Это правда, что пневмонавты пели песни, когда гонялись? Про себя? Задавали ритм?
Он присматривается ко мне и вдруг настораживается.
— Лана… это важно?
— Ты должен был знать его, — говорю я.
— Кого?
— Там был, — я подбираю слова, — такой человек… среди гонщиков. Он, когда летал, всегда пел про себя вот так: «Жил-был парень, звали его Ветер, он девчонкам головы кружил…»
— А как его звали?
— Я не знаю.
Римус смотрит мне в глаза. Откидывается на спинку стула.
— Это правда, мы все пели про себя. Те, кто не пел, или пел неправильно, вскоре разбивались. Я и ногу-то сломал оттого, что перешел на другую песню… слишком медленную… настроение у меня было… такое. Лана, песня — это талисман. Мы никогда не говорили друг другу, кто что поет.
— Там была еще женщина, — говорю я. — Похожая на меня.
— Откуда ты знаешь? — спрашивает он почти резко.
— Он сказал.
— Да кто же он такой?
— Лучше скажи, ты эту женщину знаешь?
Он качает головой:
— Мы все расстались. Она потом родила ребенка. А еще потом, я слышал, она умерла…
— Ребята, — за перегородку заглядывает хозяин клуба, — я закрываюсь. Уходите. Если можно, разными путями.
Я тут же встаю. Римус не двигается с места: смотрит на меня вопросительно.
— Я тебе потом все объясню, — обещаю я честно. — Мне надо подумать.
«Жил-был парень, звали его Ветер…»
Я выхожу из клуба. Оглядываюсь: улица пуста. На бетонной стене мерцает тусклая рекламная надпись: «Горожане! Для Вас! Завтра! Праздник Энергии! Незабываемый Энергочас! Приди и Отметь Двадцать Пятую Годовщину…» Годовщину чего, не разобрать: в этом месте на стену кого-то вырвало.
Сегодня ночью в городе будет особенно шумно. К каждому пакету добавят по два-три энерго. И синтетики выйдут на улицу, где будут ждать их дешевые развлечения, и радоваться без памяти — без мысли о завтрашнем дне…
Задумавшись, сворачиваю за угол. Прямо передо мной стоит, расставив ноги, высокая фигура в черном плаще. Я отшатываюсь; замечаю сперва полицейские нашивки и только потом, почти секунду спустя, узнаю Максима.
— Ты обалдел? Я могла тебя…
— Скорее.
У него такое лицо, что я слушаюсь без вопросов. Он хватает меня за локоть и куда-то тащит; не успеваю и глазом моргнуть, как оказываюсь в багажнике полицейской машины, рядом с двумя толстыми, жирными от масла велоцепями. Вдалеке слышен свист, топот, отрывистые приказы «Всем стоять на месте»… Я тихо радуюсь, что Римус ушел через подземелье.
Лежу, стараясь не дышать. Минут через пятнадцать слышу над головой стук подошв, скрип днища, кашель и брань. Машина наполняется полицейскими.
— Опять упустили, — говорит простуженный голос. — Сучка.
— Кто-то ей помогает…
— Если она вообще существует в природе, — добавляет третий голос.
— Существует, — глухо говорит Макс. — Можешь мне поверить.
— А, — насмехается первый, — ты же из-за нее лычки потерял…
— Тебя бы туда! — огрызается Макс.
Кто-то садится на педали. Цепи напрягаются возле самого моего лица, колеса вертятся, машина несется неизвестно куда…
Проходит почти час, прежде чем полицейские расходятся и все затихает. Еще через полчаса является Макс и вынимает меня из багажника. Руки-ноги затекли, разумеется. Я представляю, как волнуются Алекс, Мавр, Перепелка, и мне делается не по себе.
Мы в гараже. В полутьме рядами стоят полицейские веломобили.
— Слушай, — шепотом говорит Макс. — У меня к тебе… странная просьба.
— Какая?
Он долго не решается заговорить. Впервые вижу его таким нерешительным.
— Я тебе жизнь спас. Два раза.
Мне не нравится это вступление.
— Чего тебе, Максим?
— Ты не могла бы помочь моему отцу и матери? И еще там… нескольким людям? Они тоже синтетики.
— Помочь?
— Лана, весь город знает, что ты производишь дикую энергию. И передаешь ее людям. Которые после этого… перестают быть синтетиками. Если, конечно, сами постараются.
— Ты хочешь, чтобы я подбодрила дикой энергией работников СИНТа? Тех, кто каждый день отгружает Заводу людей, как топливо?
— Да ведь не все! Главная задача СИНТа — распределение энергии, понимаешь? Чтобы каждый получил свой пакет вовремя!
— Распределение пакетов, — говорю я медленно. — Никогда не поверю, чтобы твой отец… кем он работает?
— Он главный инженер.
— Не поверю, чтобы главный инженер страдал оттого, что пакет маленький.
— У них там постоянная грызня, — говорит Макс очень тихо. — Знаешь, от чего умер прежний начальник СИНТа? От недостатка энергии! Его сместили… и сразу же оштрафовали якобы за недоработки. И он умер.
— Твоего отца собираются сместить?
Длинная пауза.
— Пока нет… но очень скоро, может быть. Место главного инженера всегда было таким… лакомым…
— Как ты себе это представляешь, Макс? — спрашиваю резко. — Явиться на СИНТ и сказать: здравствуйте, я Лана?
— Слушай, — он сжимает мою руку. — Я ведь могу быть тебе полезным! Я покажу тебе СИНТ. Трансформаторы, станцию отгрузки… Честное слово, я проведу тебя. Покажу все, что сумею.
Я внимательно смотрю на него, пытаясь понять, ловушка это или нет.
— Я не предам тебя, клянусь отцом, — говорит Макс, и мне вдруг становится завидно. У него хоть отец есть… — Лана? — Макс почти заискивающе заглядывает мне в лицо.
— А как? — Я все еще раздумываю. Он выдыхает:
— Я знаю как. Сегодня на СИНТе… Видишь ли, они тоже отмечают Праздник Энергии. Только на свой лад.
Никогда в жизни не видела так много света. Разве что в разгар лета, в ясный день, на верхушке громоотвода.
Опираясь на руку Макса, вхожу в огромный зал. На Максе — парадная форма энергополицейского, черная с серебром. На мне — платье, которое он принес полчаса назад. Платье сидит неплохо. Волосы уложены под круглую шляпку. Лицо наполовину закрыто огромными темными очками — последняя мода, как объяснил Максим. Дамам, живущим среди такого блеска, необходимо беречь глаза.
Я вижу, как мимо проходит женщина лет двадцати, высокая и тонкая, с ног до головы увешанная лампочками. Мигают огни на цветном ожерелье, гроздьями вспыхивают броши и заколки в волосах, цепь огней тянется по подолу платья, фонари на туфлях подсвечивают снизу стройные ноги, натертые, для полноты картины, отражающей пудрой. За всей этой роскошью тянется шлейф проводов, и четверо слуг несут аккумулятор.
— Это жена нынешнего начальника, — бормочет Максим.
Зал освещен миллионом огней. Пол и потолок почти зеркальные, у меня скоро начинает рябить в глазах, несмотря на очки. С Максом здороваются разные люди, и сам он здоровается, представляя меня как подругу. В толпе снуют официанты с подносами. Макс берет два бокала, один протягивает мне. Я делаю глоток — это обыкновенный энерджи-дринк, хотя, может быть, слегка подслащенный.
— Сейчас будет концерт, — говорит Макс.
Я допиваю свой бокал до дна, и все равно у меня сухо в горле.
— Все эти люди — они кто?
— По-разному. Есть инженеры. Есть администраторы. Есть ловцы.
— Ловцы?!
Я вглядываюсь. В парадных костюмах мужчины неотличимы друг от друга, только полицейские в черных с серебром формах хоть как-то выделяются. У многих на рукавах, на лацканах пиджаков ярко горят фонари, но аккумуляторы, как видно, спрятаны под одеждой. А вот женщинам сложнее: две дамы, мило поболтав, расходятся, но так неудачно, что провода, ведущие от украшений к аккумуляторам, путаются. Неловкость, взаимные упреки, две бригады носильщиков суетятся вокруг, пытаясь высвободить красавиц…
Я вспоминаю темные улицы города, отражатели, фонарики-эспандеры и динамо-фары велорикш.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — говорит Макс.
— Не знаешь, — отвечаю резко. — Я помогу тебе — но только ради тебя, Макс. А не ради твоего отца!
На возвышение в углу зала поднимается десяток мужчин и женщин, у кого-то гитары в руках, у кого-то скрипки, у кого-то бубны, у одного парня — барабан. Я смотрю с интересом; барабанщик трижды стучит палочкой, и начинается музыка, такая же аморфная и мертвая, как бесплатная вермишель.
— Погоди, — говорит Макс. — Мне надо переговорить с отцом. Я сейчас вас познакомлю!
И скрывается в разукрашенной лампочками толпе. Я остаюсь одна — с пустым бокалом в руках и мертвым ритмом, вязнущим на барабанных перепонках.
Мне очень хочется выскочить на возвышение и отобрать у парня инструмент. Я сдерживаюсь из последних сил, верчу бокал, выстукиваю ногтями по стеклу. Те из гостей, что стоят поближе, поглядывают на меня с возрастающим интересом.