Дикая энергия. Лана - Дяченко Марина и Сергей 29 стр.


Я понимаю: все усилия напрасны. Как ни бултыхайся, как ни борись, навстречу пойдут реверсные волны, вывернут наизнанку дела и намерения, и будет тишина. Абсолютный ноль.

Последние силы трачу на то, чтобы обернуться. Если сейчас прогоню их — может быть, кто-то успеет спастись?!

Дикие лупят в барабаны, кричат и грохочут — в полном беззвучии. Молодые волки не отстают ни на шаг, гремят, бьют в колотушки, железом о железо, деревом о медь. А за их спинами, за спинами моей отчаянной маленькой армии…

Мне хочется протереть глаза.

Они выходят из леса. Поднимаются, как сгустки тумана, от реки. Их много. Я не понимаю, что происходит, пока не вижу Еву. Она машет мне рукой. Ее догоняет Головач. Встречаюсь взглядом с его спокойными голубыми глазами. Рядом идет Царь-Мать, в подпоясанной белой рубахе, с распущенными черными волосами. Смотрит угрюмо. В глазах — желтые звездочки. Идет сутулый, хмурый погонщик — тот, что приютил меня в вагоне канатной дороги. Не выдал Хозяину.

Я узнаю в толпе молодых Держися и Римуса, которым я дала имена. Вижу Яся, мастера трембит. Сыновей Смереки. Всех, кто погиб за Завод, и всех, кто стал его жертвой. Тысячи тысяч. Они идут ко мне, смотрят в глаза, кто хмуро, кто беспечно, кто с болью. Живые еще борются, еще пытаются прорвать ватную тишину — а мертвые смотрят из-за их спин, будто ждут, чтобы я вспомнила: зачем я здесь и ради кого.

Я не сумел, говорит каждый взгляд. Я боролся, как мог, в меру отпущенных мне сил, но я не смог; сможешь ты. Сможешь! Должна! Ради тех, кто мертв и кто жив, и ради тех, кто еще не родился, — не сдавайся!

И тогда я снова оборачиваюсь к воротам.

Барабанные палочки опускаются на деку одновременно. Звука нет. Повинуясь внутреннему ритму, подхваченная им, вскидываю руки к небу…

Между палочками, зажатыми в моих кулаках, бьет ослепительно-белая молния.

Бабах!

Звук, повелительный и резкий, прорывает ватную тишину. Я стою, обомлев, глядя в небо. В моих глазах — отпечаток молнии, а дальше, в небе, сплошное серо-лиловое марево, тучи сползаются с четырех сторон, закручиваются воронками, и мне в лицо льется дождь.

— Дождь!

Я слышу свой голос. Опускаю голову и вижу, как капли прыгают по барабанной деке. Каждая капля — круглая, на длинной ножке, в прозрачном венчике. Я слышу каждую каплю.

Бом! — бьют палочки, капли подпрыгивают стаей и снова стучат, выдавая синкопы: бом-бом-бом!

Бабах! — грохочет гром. Я вижу, как росчерки молний тянутся — и бьют в запрокинутые к небу трембиты.

Хочу кричать.

Волчата — два брата, племянники мастера Яся — живы. Трембиты в их руках дымятся. Одинаковым движением они снова поднимают их, и звук, по силе не уступающий грому, расстилается над холмами.

Я снова смотрю вверх. Дождь слепит. Закрываю глаза и все равно вижу небо — как если бы оно было крылом над моей головой. Или сенсорным экраном, с которым я прыгнула с верхушки громоотвода. Поднимаю руки…

И притягиваю небо к себе.

Я чувствую каждую молнию. Ветер — мое дыхание. Гром — голос моего барабана.

Я ловлю ветер. Чуть наклоняю небо… Чуть-чуть…

Глохну от страшного небесного грохота. Потянувшись, роняю молнию в покореженный оплавленный громоотвод, и еще одну, и еще, а потом одновременно в два громоотвода, и еще, и еще!

Антиритм мертв.

Вспышки молний сливаются в один длинный, яркий, бесконечный сполох. Грохочут небесные змеевики, пересыпая камни и сухой горох. И, вторя им, внутри Завода что-то взрывается. Высоко над крышей взлетают искры. Дрожат и трескаются бетонные стены. А дождь льет, заливая пожар, по склонам холма несутся не ручейки — потоки, подмывают корни, переворачивают камни…

Небо выскальзывает из моих рук — высвобождается. Оно не терпит долгой власти над собой — ничьей.

Пахнет свежестью. Легкий, острый запах. Приятно дышать. И слышно ветер.

Ворота Завода распахнуты настежь. Желтый дым унесло ветром, смыло дождем. Перед воротами лежат, нелепо раскорячившись, слуги Завода — железные автоматы. Мертвые, неподвижные. По ним, потрескивая, скачут остаточные разряды.

Только тогда я опускаю руки.

Я вымокла до нитки. Вода бежит по волосам. Лужа на деке барабана; я оборачиваюсь…

Плечом к плечу стоят мои дикие и молодые волки из трех родов. Смотрят на меня. Но сколько ни вглядываюсь в склоны холма за их спинами, там пусто. Туман разошелся. Не знаю, чего во мне больше: радости или чувства потери?

Перевожу взгляд на лица живых. И сразу понимаю: они не видели. Все, что им открылось, — мое внезапное преображение, молнии в моих руках. Вспоминаю слова Головача: ты переломила судьбу. Побеждает тот, кто сделает невозможное.

— Царь-мать, — с суеверным ужасом бормочет парень, похожий на Охотницу, — ты повелеваешь громом.

Алекс облизывает и без того мокрые губы. Мавр переглядывается с Лифтером. Лешка смотрит, как ребенок, во все глаза. Я улыбаюсь.

— Это все? — тонко спрашивает девушка-подросток, совсем молоденькая, лет шестнадцати. — Завод… сломался? Сгорел?

Хотелось бы верить… Но я знаю, что это не так.

— Вперед, — говорю я. — Все только начинается.


Это круглый зал. Мне кажется, я уже была здесь. А может, видела это место во сне.

В зал ведут два тоннеля, один напротив другого. Первый — транспортер, оттуда прибывают жертвы на распадатель. Второй — узкий ход, заваленный хламом, я чудом отыскала его среди душных лабиринтов, затянутых желтым туманом. Но отыскала.

Почти весь зал занимает серебристая круглая мембрана — она немного возвышается над бетонным полом. Тонкая и на вид очень уязвимая, кажется вытканной из паутины. Совсем не страшное место. Наверное, те, кого привозит сюда канатка, ступали на нее беспечно, разговаривая, может, смеясь…

Снизу, из-под сетки, пробивается матовый белый свет.

— Здравствуй, Лана.

Хозяин! Я не заметила его! Он стоит так неподвижно, что в полутьме похож на механическую деталь, бездушную часть Завода.

Боевой ритм, который привел меня к цели, на мгновение дает сбой. Алекс реагирует мгновенно: ствол разрядника уже направлен на Хозяина.

— Не стреляй, — говорю я.

Хозяин усмехается. Бронированные пластины его лица едва меняют очертания.

— Почему? Ты ведь не послушала меня… Добилась своего.

Нас разделяет мерцающий круг мембраны. Хозяин стоит спиной к пустому вагону в тоннеле. Так, как стояли до того тысячи его жертв. Он пришел сюда… зачем?

— Лучше пристрелить его, Лана, — говорит Алекс.

Я понимаю его правоту. Но мне нужно получить ответ на еще один, последний вопрос.

— Зачем ты пришел? — спрашиваю Хозяина. — Мне не надо твоей крови.

— Лучше пристрелить его! — торопит Алекс.

Хозяин смотрит на меня. Остальных будто не видит.

— Почему тебе не живется спокойно, Лана? Почему тебе не живется, как всем? Почему ты не осталась в городе, почему ты не осталась в горах? У тебя ведь было все: друзья… власть… любовь!

Надо торопиться, дорога каждая секунда, но я медлю. Сама не знаю почему. Мне страшно? Я колеблюсь? Оттягиваю момент?

— Почему ты не осталась со мной? — говорит он еле слышно. — Я дал бы тебе все, что ты могла бы пожелать. Все.

Мои спутники перешептываются. Уходит время… силы… слабеет решимость… скорее!

Но я не могу ему не ответить.

— Ты сам говорил: нет смысла говорить о справедливости. Чтобы кто-то выжил, кого-то нужно каждый день убивать. Ты говорил, мир так устроен. Так вот: я не хочу и не стану жить в таком мире. Я изменю его… или умру, пытаясь изменить. Это все.

Что-то говорит Алекс. Я не слышу его слов. Я вижу только глаза Хозяина. И второй раз в жизни различаю их цвет: они зеленовато-карие.

— Ты очень похожа на свою мать, — говорит он глухо, и в этот момент я наконец решаюсь.

Паутинка распадателя мерцает передо мной. Как поверхность лесного озера лунной ночью. Я сбрасываю тяжелые мокрые ботинки — будто в самом деле собираюсь купаться.

Босые подошвы касаются бетона. Подхожу ближе.

Поверхность мембраны чуть подрагивает. Мерцают искры, как на заиндевелом стекле. Становится очень жаль себя. Я останавливаюсь на самой кромке распадателя.

— Не смей! — кричит Хозяин. В его голосе куда больший страх, чем минуту назад.

Я сглатываю. Моя задача — бросить на мембрану сразу много энергии. Чтобы распадатель подавился. Хозяин говорил, чем больше энергии в человеке, тем больше проходит времени до того момента, как он распадается окончательно…

— Лана!!

Я шагаю на паутинку.

Она оказывается очень жесткой. Почти не прогибается под ногами. От того места, где я стою, по белому мерцанию бегут ярко-зеленые волны — как летняя трава из-под густого снега. Через секунду мембрана полностью зеленая. Я хочу сделать еще шаг…

И не могу. Подошвы прилипли к паутинке. Я как муха на липкой ленте, а мембрана начинает подрагивать, и ее ритм пробирает меня до костей.

И не могу. Подошвы прилипли к паутинке. Я как муха на липкой ленте, а мембрана начинает подрагивать, и ее ритм пробирает меня до костей.

Вот что такое — чужой ритм.

Я дергаюсь, пытаясь оторвать ступни и убежать. Мембрана не пускает. В панике, стараясь высвободиться, попадаю к ней в резонанс, дергаюсь, повинуясь чужому ритму, это похоже на конвульсии. Так вот что чувствуют жертвы Завода…

Но я — не жертва.

— Не жер-тва! — выкрикиваю я, выстраивая свой, пусть примитивный, ритм. — Не жер-тва!

Мой ритм на секунду вырывает меня из-под власти мембраны.

— Ди-кая! Ди-кая! Ди-ка-я э-нер-ги-я!

Ухитряюсь оторвать одну ступню — по зеленой поверхности распадателя расходятся красные волны. Полуослепшая от боли и страха, пытаюсь нащупать свой ритм, который проломил бы страшный ритм мембраны, и ничего лучшего не приходит в голову, чем старый, давно забытый танец пикселя во время энергетического шоу.

— Кра-си-че-бел! Жел-кра-жел!

Мышечная память приходит на помощь. Память движений. Ритм пикселя сменяется пляской на барабанах, ритмом Оберега и Аркана, ритмом уличного шествия. Из-под моих ног расходятся кругами красные полосы, как волны от брошенного в озеро камня.

— Жить сво-им рит-мом!

Я ничего вокруг не вижу. Я не вижу Хозяина. Не вижу своих друзей. Перед глазами — зелень мембраны и красные волны, которые становятся с каждой секундой все ярче. Удержать ритм! Удержать!

Мембрана резко прогибается. Прямо передо мной приземляется Лешка. Оборачивается ко мне. Раскидывает руки; я не сразу понимаю, что он делает. А он играет на барабанной установке — воображаемой.

Он мечется, не отрывая подошв от мембраны, он колотит по воздуху воображаемыми барабанными палочками. Не раздается ни звука, но ведь Лешка — глухонемой. Он сам — ритм.

Красные полосы становятся ярче. Кровавый отблеск лежит на лицах Мавра и Алекса, когда они вслед за Лешкой ступают на мембрану. За ними прыгает Лифтер. Мы вместе танцуем под неслышную Лешкину музыку.

Сломать чужой ритм! Удержать свой! Когда сытый зеленый свет окончательно сменится красным, мы победим!

Завод вибрирует.

Он живет — от последнего кирпичика в стене и до каждой ниточки распадателя. Дрожит каждой трубой, каждой пружиной, каждой жилкой толстого провода. Завод — тяжелая туша, угнездившаяся среди гор, фабрика жизни и смерти, трансформатор талантливого в посредственное, — тяжел и силен. Тысячи молний лупили в его громоотводы, но и покореженные и закопченные, железные шпили все так же протыкают небо. Тысячи молодых и сильных людей боролись с распадателем, но он одолевал и пожирал их, превращая дикую энергию в синтетическую.

Так чем ты лучше, Лана?

Не знаю, откуда пришла мысль.

Красные волны на распадателе тают, их поглощает сытая, невозможно яркая зелень. Полная загрузка, поглотитель работает, генератор заряжается, процесс идет в штатном режиме…

Ноги влипли — не оторвать. Мембрана дрожит, волны этой дрожи прокатываются по моему телу, и я чувствую, как распадаюсь изнутри.

Много о себе возомнила?

Вокруг, будто в замедленной съемке, танцуют Алекс и Мавр, бьет в невидимые барабаны Лешка, но на лице у него отчаяние. «Пощади их…» А я не пощадила! Красноватые разводы на мембране растворяются, перегрузка спадает…

Из темного тоннеля все так же медленно, будто в толще воды, вылетают один за другим молодые волчата во главе с длинноногим сыном Охотницы. И кидаются — как в омут — на мембрану.

Из-под ног у них бегут красные разводы. Волчата молоды. В них энергии — на всю долгую жизнь.

Я хочу крикнуть: что вы делаете?! Но голоса нет. Молча смотрю, как борются волчата. Их подошвы липнут к мембране, решительность сменяется растерянностью, а потом страхом…

Чем ты лучше, Лана? — шепчут старые стены. Много о себе возомнила, подтверждает решетка на потолке. Там, за решеткой, мощная вытяжка — порывом ветра унесет пепел…

Она решила изменить мир, хихикает мембрана. Я готова упасть.

Лешка стоит на коленях, трясется, как желе, в такт распадателю. Кто-то из волчат уже лежит… Я же просила, приказывала им оставаться снаружи!

Ноги подкашиваются. Рас-па-дай-ся! Рас-па-дай-ся! Я валюсь на мембрану, касаюсь ее коленями, ладонями, бедром; сила чужого ритма проникает в меня, как вода через пробоины. Проблески красного на зеленом тают, сменяясь густой сочной зеленью…

— Вставай.

Я поднимаю голову. Хозяин Завода. Рядом. На мембране.

— Вставай!

Его рука захватывает мое запястье. Он рывком поднимает меня на ноги. Его тоже колотит чужим ритмом. Он тоже сопротивляется. Из-под ног у нас расходятся, расплываясь по мембране, красные волны. Красиво пересекаются, образуя решетку.

Он наклоняется ко мне. Его лицо перекашивается от усилий — и впервые, с тех пор как я его знаю, делается не железным. Живым.

— Ты на мембране! — кричу я.

— Да! — Теперь он почти улыбается. — Я ее ритм… придавлю, чтобы вы набрали обороты! Давай! Давай!!

Зеленое поле мембраны розовеет. Я могу двигаться почти свободно. Протягиваю руки Мавру и Алексу, те подхватывают Лифтера и мальчишек, через секунду мы стоим на распадателе кольцом, взявшись за руки… нет. Положив руки друг другу на плечи.

А в центре круга стоит Хозяин. Его глаза закрыты. Он не танцует — странно покачивается, но его ритм схлестывается с ритмом мембраны, зелень бледнеет, наливается розовым…

Наши ноги с трудом отрываются от паутины. Потом все легче. Легче. Легче. Наш ритм — многократно помноженный друг на друга — нарастает и нарастает, заглушает ритм распадателя. Ар-кан! Ар-кан! Отве-ди бе-ду! Отве-ди бе-ду!

Свет вдруг наливается красным.

Мы танцуем на темно-кровавой мембране, распадатель многократно перегружен, но и круг вот-вот распадется. Ритм мембраны не слабеет — нарастает; схлестываясь с иссякающим ритмом Аркана, он пронимает меня до самых глубоких глубин, расшатывает, разбивает, я рас-па-да-юсь!

До смерти остается мгновение. Сейчас я — и мы все — взметнемся пеплом.

Хозяин, замерший в центре круга, ловит мой взгляд. Вижу, как шевелятся его губы: «Жил-был парень, звали его Ветер, он девчонкам головы кружил. Раз-два-три, славно жить на свете…»

Знаю, что не могу его слышать. И все-таки слышу.

«Три-два-раз…»

Его фигура взрывается. Распадается на миллионы частиц.

Взвывает насос над нашими головами, унося то, что секунду назад было человеком.

И одновременно лопается мембрана. Лопается и обмякает, из паутинки превращаясь в тусклую серую тряпку.

Наступает тишина.


В этой тишине я протягиваю руки. Беру Солнце, высвобождаю его из ветвей. И оно восходит, заливая меня теплом — изнутри.


Тысячи дней подряд я буду вспоминать этот день.

Тысячи раз он мне приснится.

Но всего… всего, что случилось потом, я так и не пойму.


— Счастливой дороги, — говорю я. — Смотрите внимательно, не пропустите стрелку: ее надо переключить направо. Иначе вернетесь обратно.

Сын Перепелки строит рожи своему отражению в стеклянном колесе. Его сестра уже сидит на дрезине, на коленях матери. Диким придется потесниться: на дрезине маловато места.

— Лана, — говорит Мавр и кладет мне руку на плечо, — не валяй дурака. Поедем с нами.

— Я тебе уже говорила. — Накрываю его ладонь своей. — Мне надо остаться. Необходимо.

— Почему ты не хочешь ехать? — спрашивает мальчик.

— Я обязательно приеду. Но позже.

Больше никто не решается меня уговаривать. Я объясняю Лифтеру, как обращаться с шариковыми слизнями. Лешка подсаживает самок к самцам, Алекс подливает тяжелую жидкость в стеклянное колесо, Лифтер опускает рычаг, дрезина трогается с места и через минуту исчезает в темноте тоннеля. Я остаюсь одна.

Журчит вода под рельсами. Чистый ручей, в котором я когда-то — поневоле — купалась.

Тяжелые двери. Темный коридор. Иду, слушая звук своих шагов. Поднимаюсь по лестнице. Умиротворенное гудение, ровная вибрация стен.

Завод работает. В рубке мерцают экраны. Идет отгрузка энергии. Чьей?

В темном тоннеле стоит пустой вагон канатной дороги. Железный трос обвис: канатка уже не работает. И никто не может объяснить, что все-таки случилось с Заводом и чем он стал теперь.

Никто, кроме одного человека.

Выхожу из рубки. Долго плутаю переходами, пока наконец не сворачиваю в тот единственный тоннель, что ведет из здания, — к мембране.

На месте распадателя — круглое серое пятно, будто куча пепла. В самом центре лежит кусок гранита — большой камень, когда-то бывший расплавленной лавой. Несколько недель назад, когда камень еще лежал на склоне холма, в него ударила молния. Расколола на две части.

Опускаюсь рядом.

— Что ты там говорил насчет сердца?

Молчание. Прикосновение гранита холодит щеку.

Назад Дальше