Мавр берет на плечи дочь. Мальчик заявляет, что спустится сам. Я хочу одернуть его, заорать, что не время выламываться и демонстрировать самостоятельность, но встречаюсь с ним взглядом. И отступаю.
— Если мама разрешит, — говорю деревянным голосом.
— Разрешаю, — глухо говорит Перепелка. — Постарайся не удариться о ветку… Иди.
И мальчишка спускается, ловко, как настоящий дикий, пока не исчезает в кронах.
Перепелка спускается сразу за ним.
Потом Лешка.
— Я последний, — говорит Лифтер.
Молча мотаю головой. Огни Завода уже совсем близко.
— Лана, — говорит он укоризненно.
— Спускайся!
Он несколько секунд смотрит мне в глаза. Потом спускается по веревке. Я остаюсь в вагоне одна.
Уже виден приемный тоннель. Что скажет Хозяин, когда увидит, что вместо единиц энергии Заводу досталась на этот раз пустая оболочка?
Вспоминаю, как помахал мне рукой на прощание Стефан-Ловец. Криво усмехаюсь — и, ухватившись за веревку, ныряю в темноту.
Мы находим друг друга не сразу. Когда наконец собираемся вместе, солнце стоит уже довольно высоко. Все в царапинах, у Алекса подбит глаз, у Лешки ссадина на щеке, но серьезно никто не пострадал. Мальчишка, сын Перепелки, улыбается до ушей, его сестра смотрит вокруг широко открытыми глазами.
— А я думал, ты привираешь, — признается Мавр. — Когда ты рассказывала… про горы…
Ржавый лес заканчивается. Вокруг непередаваемая, нереальная красота: зелень сосен рядом с красно-желтыми деревьями и кустарниками, лимонно-оранжевый ковер на траве, кроваво-красные клены — и синее небо над головой. Такой синевы никогда не бывает в городе.
Но нам некогда вертеть головами. Завод близко. Я чувствую его, как ощущают тень на лице. Завод не получил своей добычи. Он опасен. Смертельно опасен.
Смутно узнаю знакомые места. Тороплюсь увести диких подальше от Завода.
— Почему ты все время оглядываешься? — спрашивает Мавр.
Мне слышится лязг железных слуг Завода, наступающих нам на пятки. Но в этом я Мавру не признаюсь.
Дикие не привыкли ходить по горам. Я сбиваюсь с пути и по ошибке делаю большой крюк. Дети, да и взрослые, выбились из сил — видать, снотворное полицейских врачей не прошло даром.
Приходится сделать привал.
Огонь разжечь нечем. Есть, в общем-то, тоже нечего — кроме остатков сухарей из пайка погонщицы и пачки бесплатной вермишели, обнаружившейся у кого-то в кармане. Есть вода — рядом бежит ручеек. Все молчат, до того устали.
Что мне делать? Я прекрасно понимаю, что единственное спасение для диких — в поселке трех родов… если он еще существует. Если нас примут. Скоро похолодает, выпадет снег, это не лето, когда в лесу можно жить просто так, в шалаше… Не говоря уже о том, что под боком у Завода никто не может быть в безопасности.
Прихватив разрядник, отправляюсь на разведку. Выбрав высокое дерево на краю леса, забираюсь на самую вершину. Смотрю на Завод: он скрыт желтым туманом. Бетонным панцирем темнеет саркофаг, торчат опаленные громоотводы, но что делается внутри, неизвестно.
Думаю о Хозяине. Почти вижу, как он сидит в рубке или бродит по темным коридорам, надев очки ночного видения. Чувствует ли он, что я совсем близко?
Ворота Завода закрыты. Каков запас энергии в аккумуляторах? Должен быть какой-то запас, на случай, если смена не придет или окажется негодной…
Я спускаюсь с дерева. Сажусь, привалившись спиной к стволу. Мне надо побыть одной. Мне надо подумать.
«Лана, пощади их…»
Что же это такое, выходит, я никого не щажу? И дикие в беде из-за меня, и друзья из трех родов погибли, да еще в городе неизвестно что делается? Бегу, как динамо-белка в колесе, но энергии во мне слишком много, поэтому подключенные к колесу лампочки взрываются, вместо того чтобы светить. Взрываются, взрываются…
Завод нельзя остановить, потому что погибнут люди. Заводу нельзя позволить работать, потому что люди гибнут уже сейчас. Нельзя, нельзя, нельзя!
Закрываю глаза. Мне представляется мембрана распадателя — в виде Огненного Кона, на котором я победила когда-то Царь-мать. Что-то очень важное, связанное с Заводом… Что-то, что я давно знаю, но о чем не думала, забыла за ненадобностью… Какие-то слова Хозяина… Или Головача?!
«Мембрана вибрирует, ощутив прикосновение человека, его тяжесть, его тепло. Эта вибрация вступает в конфликт с ритмом человеческого тела и разрушает его, высвобождая энергию. Человек рассыпается прахом. Пепел уходит в вытяжку. Датчики фиксируют поступление энергии на сенсоры…»
Я невольно ежусь.
«…Но ты сильнее, чем даже я думал. Твоей энергии хватило бы Заводу на целую неделю. Или даже больше».
Спасибо, не надо. Я хотела вспомнить что-то другое. Разговор с Головачом? Стихии взбунтовались… Завод переродился… Громоотводы оплавились…
Представляю бунт стихий. Как молнии лупят и лупят в громоотводы. Не щадя себя… Никого не щадя…
Простая мысль бьет в меня, как молния.
Я поднимаюсь, стараясь больше ни о чем не думать, закидываю разрядник на спину и, насвистывая с подчеркнутой беспечностью, иду к месту привала.
Дикие сидят, сдвинув головы, совещаются. Дети спят, укрытые чьими-то куртками.
— Ну что, готовы идти? — спрашиваю весело и небрежно.
— Ну ты и выносливая, — с уважением говорит Лифтер. — В тебе столько энергии — куда там Заводу!
Улыбка застывает у меня на щеках. Лифтер не знает, не может знать, о чем я думала. Он сам не понимает, что сказал.
Алекс замечает, что я изменилась в лице.
— Что с тобой?
— Зуб заболел, — говорю и сажусь рядом. — Шутки шутками, но надо идти. Скоро стемнеет.
— Мы тут говорили… — Мавр, видно, замерз, у него синие губы. — Как видно, в город нам дороги нет? А эти три рода… еще непонятно, как нас примут, верно?
— Оснуем четвертый род, — говорит Перепелка. — Только и всего.
Мельком вспоминаю пророчество Головача: «Оснуешь четвертый род…»
— А что с Заводом? — отрывисто спрашивает Алекс. — Они нас не достанут?
Перепелка быстро смотрит на детей. Я молчу.
— Да что с тобой? — Алекс подсаживается поближе. — Что ты видела? Что такое случилось?
— Я ничего… — Я запинаюсь. — Короче… я вижу путь, знаю, как… но я боюсь. Я не могу, я боюсь!
Они все смотрят на меня, будто я только что, у них на глазах, свалилась с ясного неба.
— Успокойся, — участливо говорит Перепелка.
— Не смеши мои сандалии, — фыркает Лифтер. — Ты ничего не боишься. Я видел.
— Ты ничего не боишься, — эхом отзывается Алекс. — Ты спасла нам жизнь. И не только нам. Ты прошла огонь и воду. Сильнее тебя я вообще никого не знаю! В тебе дикой энергии больше, чем во всем этом диком лесу!
Опять. Я берусь за голову.
— Лана? — тихо спрашивает Мавр.
Тогда я рассказываю им свой план. Пересказывая при этом слова Головача и Хозяина.
Они смотрят непонимающе. Девочка тихо стонет во сне, Перепелка кладет ей руку на лоб.
— В тот раз стихии взбунтовались, — говорю я. — Дали слишком много… энергии сразу. Так вот, бросить на распадатель сразу много энергии… очень много. Он, может быть, захлебнется. И Завод… не остановится, но переродится. Что-то изменится там, где ничего нельзя изменить. Но для этого, ребята, я должна идти на распадатель. Сама.
День клонится к вечеру. Над нашими головами сонно курлычет голубка. Мои друзья молчат. Смотрят на меня.
— Вот и все, — говорю очень тихо. — Выходит, нет другого пути. Ни для меня. Ни для кого.
— Что за синтепон! — очень громко говорит Лифтер, так что мальчик вздрагивает и просыпается.
— Это не синтепон, — глухо говорит Мавр. — Ты уверена, что это сработает?
Я сглатываю комок в горле. Мотаю головой:
— Я не уверена. Но это… мне кажется… должно сработать.
— Тогда я пойду с тобой, — резко, даже зло говорит Мавр.
Перепелка содрогается, будто ее коснулись раскаленным железом.
Я закрываю глаза. И в наступившей для меня темноте слышу голос Алекса:
— Если это сработает, то я тоже пойду. Я дикий уже много лет, кто скажет, что во мне мало энергии, горло перегрызу.
— Послушайте, — слабо говорит Перепелка. — Это безумие… И как вы… как мы войдем на Завод?
— Ты не пойдешь. Ты будешь с детьми.
— Мы тоже пойдем, — говорит мальчик.
Я скручиваю фигу и сую ему под нос.
— Кто-то должен остаться, ты понял? Кто-нибудь дикий должен остаться!
— Как мы войдем на Завод? — нервно переспрашивает Лифтер. — Мы не войдем! Ты сама говорила…
— Я знаю, как войти, — говорю. Внутри у меня пусто, спокойно и удивительно легко. — Я знаю.
Темнеет, когда мы входим в поселок. Мои спутники растерянно вертят головами, я же иду прямо к центральной площади и бью в набат — по праву Царь-матери. В конце концов, это звание у меня никто не отбирал.
Хлопают двери и ставни. Громко перешептываются люди, мужчины и женщины. На сердце становится легче, когда вижу, что они уцелели: братья, сестры, родители и дети тех, кого я увела на погибель. Они сбегаются на звук набата, на зов бегущей по селу новости. Не решаются подойти — замирают поодаль, глядя на меня, как на привидение.
У меня за спиной тесная группка. Огромный мускулистый Алекс небрежно придерживает разрядник — дулом в землю. Перепелка, прищурившись, разглядывает людей-волков. Мавр стоит справа от меня, Лешка слева. Лифтер прикрывает тыл.
Почти совсем стемнело.
— Зажгите огонь, — говорю властно.
Приносят факелы. В свете их вижу Ярого, и у меня падает сердце. Он стоит в толпе, в самой глубине, и за руку его держится… Да, я не ошиблась. Это Безымянная, и она беременна.
Тем лучше, думаю я. Еще одна оборванная нить. Еще один шаг к свободе.
— Мы из города, — говорю глухо. — Завтра мы остановим Завод. То есть не остановим, а… — Я не знаю, как объяснить, и потому запинаюсь.
— Откуда ты взялась? — резко спрашивает Безымянная. — У тебя хватило совести прийти сюда с того света? Где наши братья, ты, Царь-мачеха?!
— Ваши братья мертвы, — говорю я. И опять запинаюсь.
Толпа гудит.
Мавр делает шаг вперед — поджарый, хищный, безжалостный.
— Нам не нужно ваше одобрение, — его голос разом обрывает все разговоры в толпе. — Нам нужны от вас… эти, как их. Трембиты. Барабаны. Бубны. Все, что призывает дождь и гром.
Воцаряется тишина. Слышно, как шумит лес на далеких горах.
Перепелка крепче обнимает детей.
— И поесть, — тихо говорит девочка.
Разводим костер в стороне от поселка, рядом с брошенной норой Головача. Я не решаюсь туда войти.
— Ты должна остаться, — в сотый раз говорю Перепелке. Хотя она давно уже согласилась: мысль о том, чтобы бросить детей одних среди враждебных людей-волков, сводит ее с ума.
Из поселка прибегают, лопаясь от любопытства, подростки; я едва узнаю их, так они выросли. Приносят барабаны, бубны и пару трембит. Мало. С тех пор, как мастер Ясь не вернулся с завода, трембиты делает его старуха, но она почти слепая и не может много работать…
Несколько недель назад механические слуги Завода разорили пастбище в горах — захватили пастухов, троих парней из рода Рогача, и утащили с собой. Но в поселке чудищ не видели.
После неудачного похода на Завод три рода долго не могли опомниться. По всем горам летал плач невидимой трембиты. Царь-матери нет, и праотцовские законы пошатнулись. Безымянная, вопреки запрету, взяла себе мужа, да не из последних — Ярого. У них будет ребенок.
Лето было урожайным. Дичи полно. Кабы не это, неизвестно, что было бы с тремя родами. А так — живут помаленьку. В каждом роду — свой предводитель, а вместе сходятся разве что на свадьбах. Но свадеб мало в этом году — лучшие-то парни полегли…
— Неужели, Царь-мать, ты пойдешь опять на Завод? — с восторгом спрашивает чернявый парнишка с голубыми, как у Головача, глазами. — Не страшно?
Еле удерживаюсь, чтобы не вздрогнуть от того, как он меня назвал: Царь-мать… Царь-мачеха…
— Пойду. И на этот раз у нас получится, вот увидишь.
Он кивает. Ему, как и его приятелям, очень хочется расспросить пришельцев о жизни в городе, но они боятся подступиться.
Наконец подростки с неохотой уходят. Лифтер чуть ли не впервые в жизни греет руки у настоящего огня, на лице у него — недоверчивая полуулыбка. Мавр и Алекс спят. Перепелка сидит у изголовья мужа, мне неловко смотреть ей в глаза. Ложусь на спину и смотрю на звезды.
Пощади их, говорил Хозяин.
Но ведь если бы не они… я и сама бы не решилась. И, что бы там я ни говорила мальчишке-волчонку, мне страшно. Я даже не знаю, чего боюсь сильнее: смерти или поражения.
Там, на мембране, всего лишь танец… Это ведь не больно?
Под утро земля берется инеем. Трава, еще вчера зеленая, разом жухнет. Желтые листья, вчера украшавшие лес, теперь лежат под ногами лимонно-бурым ковром. Небо ясное. Поздняя осень. Ждать грозы в такой день — по меньшей мере безумие.
— Может… потом? — тихо спрашивает Перепелка.
Не глядя на нее, мотаю головой. Алекс проверяет разрядник.
— Сколько осталось? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
— Думаешь, я что-то понимаю в этих штуках? Что-то осталось… У них запас должен быть. Наверное.
Больше мы ничего не говорим.
Наспех завтракаем. Перепелка обнимает Маврикия-Стаха. Девочка не понимает, что происходит. Мальчик кажется каменным. Я вспоминаю, как он переносил боль, когда сломал ногу.
Кладу ему руки на плечи.
— Слушай… Ты понимаешь, да? — Показываю глазами на Перепелку.
— Да, — говорит он отстраненно. — Не беспокойся.
И мы выходим. У меня на плече барабан, Лифтер несет две трембиты, Алекс вооружен разрядником и большим плоским бубном. Мавр идет позади, не отрывая глаз от заиндевевшей травы под ногами.
На окраине поселка нам преграждают дорогу.
Подросшие братья и сыновья тех, кого я погубила. Несколько молодых женщин. Всего человек двадцать. Много. Я быстро оглядываюсь на Алекса: хорошо бы обойтись без стрельбы.
Вперед выходит парень, вчерашний подросток, недюжинного роста. Он очень похож на Охотницу. Я просто поражаюсь этому сходству.
— Царь-мать, — говорит он хрипло, — если ты идешь на Завод, возьми и нас с собой. Мы танцуем Аркан лучше всех в поселке.
Мавр наконец-то отрывает глаза от земли. Алекс опускает разрядник.
— Ладно, — говорю после секундной паузы. — Надеюсь, вы догадались захватить… что-нибудь, что гремит?
Отойдя от поселка подальше, оборачиваюсь. Это место стало мне родным. Мой дом. Жаль, что все так вышло.
Успеваю увидеть человеческую фигуру на окраине: мужчина стоит, глядя нам вслед. Ярый?
Наверное, показалось.
Когда мы поднимаемся на пригорок перед Заводом, на небе нет ни одной тучки. Ветер срывает остатки листьев, делая лес прозрачным, открывая его солнечным лучам. От яркого света у диких слезятся глаза. И у меня тоже, хоть и не так сильно.
Волчатам, впервые увидевшим Завод, не по себе. Я смотрю на него спокойно и обреченно: бетонный саркофаг. Рыжий лес справа и слева. Клубящийся желтый туман (мои ноздри вздрагивают, я вспоминаю его запах). Громоотводы. Углы ржавых металлических конструкций.
Я пытаюсь увидеть будущее, хоть краешком. Но не могу. Кашляю, прочищая горло.
— Слушайте меня. Все вместе идем к Заводу и призываем грозу. Там, под стеной, нас накроет антиритмом. Мы перестанем слышать себя. Это — как в кошмаре, как в пустоте. Не сдавайтесь, стучите, кричите, нам надо греметь, чтобы заглушить эту тишину! А потом… двери откроются. Наверное, выйдут автоматы. Алекс… попробуй сбить их из разрядника, хорошо? Остальные… Нам надо прорваться внутрь. За мной — в дверь. Я выведу к мембране… к распадателю. Но если мы не доберемся, все впустую, опять все пропало, это ясно?!
— Не кричи, — говорит Алекс. Я только теперь осознаю, что ору во весь голос.
— Извини… — облизываю губы. — Ну…
Перехватываю поудобнее свой барабан. Вытаскиваю из-за пояса барабанные палочки. Заношу их над декой, на мгновение замираю…
Там-м. Там-м. Бум-м. Бу-бум-м.
Началось.
Мой ритм подхватывают барабаны. Гремят змеевики. Ухают, заливаясь, бубны. Ревут трембиты. Мы идем вниз по холму. Стараюсь не смотреть на поросшие травой холмики у стены. Смотрю на ворота. Только на них.
Створки плотно сомкнуты.
Он там, за этими створками. Сидит в рубке. Или бродит по коридорам. Или смазывает сочленения железных автоматов — слуг Завода, рабочих и убийц. Сердце Завода, сшитое из бронированных пластин. Я не должна о нем думать.
— Гр-ром! — гремит мой барабан. — Гр-ром, к нам!
Солнце сияет вовсю, вижу свою тень на пожухлой траве, но мне плевать. Я иду на Завод. Я вернулась, но не побежденной. Не на заклание. Я вернулась!
И палочки в моих руках вдруг сами собой меняют ритм.
— Я иду! — ревет теперь барабан. — Я иду! Я пришла!
Завод приближается, нависает темной громадой, но я не смотрю на него. Я жду, ощетинившись, когда наступит тишина…
И она наваливается.
Раньше мне казалось, что я к ней готова. Теперь понимаю — нет. К этому нельзя быть готовым. Это как смерть пришла. Я не слышу ни своего голоса, ни голосов друзей, ни ветра, ни дыхания. Знаю: каждое мое усилие, каждый звук возвращаются обратно, вывернутые наизнанку. Моя воля возвращается безволием тысяч синтетиков, и на выходе получается ничто, ноль. Моя любовь возвращается ненавистью Стефана-Ловца, ненавистью множества людей, которых я лишила спокойной удобной жизни. Будто иду навстречу своему зеркальному отражению, сейчас столкнусь с ним — и исчезну, словно меня и не было…
Я понимаю: все усилия напрасны. Как ни бултыхайся, как ни борись, навстречу пойдут реверсные волны, вывернут наизнанку дела и намерения, и будет тишина. Абсолютный ноль.