Змеиный бог - Алексей Егоренков 6 стр.


Дзинь!

Осколками брызнул фарфор, и черный кофе окрасил сосновые доски пола.


— Я всё же хотел бы поговорить о цене. — Обогнув стол, Бэббидж виновато переступил кофейную лужу. — Всё же, нулевое стекло. Задача была совсем не простой.

Он нагнулся к Пеплу, пробормотал извинение, и, взявшись за спинку кресла, на котором извивался слингер, мягко покатил его вдоль стола.

— Цена останется какой была, Чарли, — возразил мексиканец. — Ты исправно получаешь то, что хотел. Будешь стараться — получишь и впредь.

— Но мне ведь и на стол нужно что-то ставить! — вспылил Куклодел. — Чем я буду кормить гостя в следующий раз? Чем я буду кормиться сам?

— Не знаю, — сказал Пако. — Да и к чему мне. Ты, компадре, не ценишь то, что имеешь. В этом твоя ошибка.

— Но, — начал было хозяин и осекся, встреченный указательным пальцем южанина.

— «ЛА КОНКИСТА ГРАНДЕ»! — рявкнул Пако и тепло блеснул коронками. — Мы уважаем вас.

Он развернулся и вышел, насвистывая Билли Холидей, небрежно забросив винтовку через плечо.


— Прошу прощения за эту сцену, юноша, — пробормотал Куклодел в ухо слингеру, ловко буксируя его в кресле по длинному коридору, со стен которого пялились блеклые портреты и натюрморты. Хозяин добавил: — Эти негодные разбойники, рекетиры без души и совести… Вы, как американец, должны меня понимать.

— Гладко стелешь для убийцы, — процедил Пепел, отчаянно хватаясь за рычаги, но Бэббидж пнул какую-то педаль, и кресло отвердело как позавчерашний труп.

— Убийцы? — эхом отозвался мастер. — Юноша! Как можно. Я намерен лишь умолять вас подарить нам один вечер.

Прекратив бесполезные рывки, стрелок аккуратно потянулся к низкой кобуре, болтавшейся у подлокотника. Увы — блокировав механизмы кресла, Бэббидж остановил и ремни, которые теперь не уступали ни дюйма.

— Лишь один вечер, — пробормотал Куклодел, — прежде, чем вы покинете нас навсегда.

Решительно налегая на кресло, хозяин распахнул ногами слингера тяжелые дубовые створки.

Они оказались у подножия центральной башни, в цилиндрическом колодце шириной в двадцать футов, равномерно опоясанном колоннами и дверьми. У стены напротив, цепляясь креплением за металлический рельс, возвышалась еще одна «Маргарет», куда сложней и крупнее прежней. Железное чудище вздрогнуло и опустило навстречу гостю фотографическое лицо. Из овальной рамки Пеплу улыбалась юная леди, тонувшая в кружевах и бумажных розах. Это был не снимок, понял стрелок. Это был портрет с надгробия.

На штанге под фарфоровым овалом шевелилось не менее полудюжины механических лап — они двигались, вертелись и сменяли друг друга так быстро, что даже наметанный глаз стрелка отказывался прикинуть точное количество.

— Здравствуй, дорогая Аннабель, — позвал хозяин.

Каждая из лап несла на себе маленький заводной кошмар: бритвенные лезвия, дисковые пилы, спаренные иглы и вращающиеся гроздья острых рыболовных крючьев.

— Молодой человек, позвольте представить мою дочь. Аннабель, поприветствуй гостя!

Вззь-ЦНЬ-з-з-з-з-з-зиу!

— Вам уже знаком ее новый облик. И думаю, вам пора узнать Энни поближе. О-ох-х!

Чарлстон Бэббидж, эсквайр, с кряхтением подналег на кресло и толкнул его в железные объятия «дочери». Отпихнув ногами подвижную конструкцию, Пепел откатился назад и треснулся затылком о дверную резьбу. С обратной стороны замка повернулся ключ. Машина пропела струнным аккордом и тонко взвизгнула, задев пилами колонну. В комнате запахло точильным камнем, и в глаза слингеру брызнул раскрошенный известняк.

Фут-фут-фут-фут, — в груди машины колотился тяжелый гироскоп, не дававший ей упасть и накрениться при скольжении. Чуть ниже, в жестяном брюхе, вертелось три игольчатых барабана, вроде тех, что тренькали на банджо в любом салуне. В отличие от них, эти направляли в пространстве гибкую смерть.

Пепел снова подергал рычаги кресла. И снова без пользы — только обжег палец, рванув медную рукоять. Свободными оставались лишь ноги, которыми отбиться от милой Энни не вышло бы: как и «Маргарет», устройство имело осанку богомола.

Механическая дочь изящно развернулась и заскользила вдоль стены, приближаясь к слингеру. Тот быстро оглядел ее рельс. Направляющий желоб опоясывал комнату так, чтобы суставчатые лапы могли добраться до любой мыслимой точки. Но срезать поперек железной деве позволено не было.

Еще раз оттолкнувшись ногами, Пепел отправил себя к противоположной двери. Механическая дочь, ни секунды не мешкая, продолжила ход, подбираясь к нему по дуге. Стрелок опять выбросил ноги, стараясь откатиться к той двери, что еще не пробовал — одна из них могла оказаться незапертой.

БУМ! Дверь не поддалась. Он так и остался в ловушке.

Многорукая Энни сменила направление и заскользила к добыче кратчайшим возможным курсом. Кто-то наблюдал за ней, догадался Пепел. Наблюдал и направлял ее движения.

— Э-ЭХ, МОЛОДЫЕ! — взревел под куполом дребезжащий голос. Скрипнула рукоять, потом еще и еще раз, тише и тише.

— Прошу прощения, — раздался голос Бэббиджа, еще отдававший жестью, но уже переносимой громкости. — Так лучше? Я говорю: э-эх, молодые, только оставь без присмотра!

Тяжело дыша, стрелок оглядел расписной купол, но репродуктора нигде видно не было.

[ФОН] /// Stars Fell On Alabama /// BILLY HOLIDAY

КРК! Скрытый рупор каркнул, и с потолка заструился медовый джаз. «Падали звезды на Алабаму». Фонографическая запись леди Дэй.

— ВЫРУБАЙ, Куклодел! — крикнул Пепел. Глаза стрелка бегло обшаривали стены. — Я не твой человек. Мексиканец соврал! Я даже не солдат.

Он перевел дух, истекая ручьями пота в чужом мундире.

Репродуктором, не к месту осенило стрелка, был весь параболический купол.

Джазовый фон сделался вполовину тише.

— Я знаю, юноша. — Голос дрожал как листовое железо. — Такова цена, которой я хотел, и мне придется взять ее. Какова была ваша цена — я понятия не имею. Но, раз уж вы явились сюда добровольно, извольте честно ее оплатить. В конце концов, для вас всё закончится, а мои страдания… мои страдания вечны.

Голос утих, и, к облегчению Пепла, механическая дочь остановилась, шевеля конечностями у двери напротив.

— И скольких ты замучил здесь?

— Замучил? — укоризненно каркнул голос. — Юноша, за завтраком вы не слушали меня совершенно.

ДЗИНЬ-нь!

Машина дернулась и снова заскользила навстречу измотанному слингеру.

Фут-фут-фут, — гироскоп колотился в ней словно механическое сердце.

— Это устройство, юноша, — произнес репродуктор, — создано не для пыток. Это памятник юности, любви и нежным ласкам моей Аннабель.

Слингер подобрал колени к груди. Он беззвучно выдохнул, готовясь к новому танцу смерти.

Ловко подоспевший памятник любви цапнул его за плечо, с мундиром прихватив изрядную складку кожи.

— М-м-м! — рявкнул Пепел, отпихнув себя ногами прочь. След от щипцов полыхал на его плече адским огнем. Сквозь сукно мундира проступила кровавая улыбка.

— Не сопротивляйтесь, молодой человек! — посоветовал жестяной голос. — Вы сами делаете себе больно. Доверьтесь Аннабель, я прошу вас.

Сквозь пот и кровавый туман стрелок оглядел похожие двери. В эту он уже ломился… и в эту, и вон ту за ручку дергал, чтоб развернуться… Отсюда они вошли. Всё заперто. Лишь один возможный путь остался непроверенным.

Крепко сжав кулаки, Пепел ждал. Механическая дочь, — фут-фут-фут, — осторожно заскользила ему навстречу.

— Вот и правильно, вот и хорошо, — пробубнил над ним купол-репродуктор. — Аннабель не желает вам зла! Она никому, никогда его не желала, и это качество для меня, ее родителя и автора, по-прежнему свято.

— Поверю на слово, — хрипло отозвался стрелок. Он развернулся и, грохнув каблуками о стену, пронесся в кресле через комнату. Цепкие конечности железной Энни опять ухватили воздух.

БУМ! Последняя дверь подалась и распахнулась у него за спиной. В попытках уберечь равновесие с помощью одних лишь ног слингер пронесся полдюжины футов и рухнул на спину, прямо в кресле, во что-то мягкое.


Над ним расстилался синий балдахин, шелковый небесный свод, испещренный звездами и кометами, меж которых двусмысленно корчился полумесяц. Та перина, что не давала Пеплу встать на ноги, еще хранила запах девичьих волос и парфюмов. Плюшевый заяц валялся на тумбочке у изголовья, воздев к небу черные бусины-глаза.

Стрелок приподнял голову и осмотрел спальню, немедленно обнаружив портрет дочери хозяина, висевшим у изголовья. Та нетвердо улыбалась в окружении омелы и лент, будто желая извиниться за все похоронные хлопоты.

Из башни, не считая джазовых рулад, не доносилось ни звука. Пепел облегченно выдохнул.

Стрелок приподнял голову и осмотрел спальню, немедленно обнаружив портрет дочери хозяина, висевшим у изголовья. Та нетвердо улыбалась в окружении омелы и лент, будто желая извиниться за все похоронные хлопоты.

Из башни, не считая джазовых рулад, не доносилось ни звука. Пепел облегченно выдохнул.

— Привет, Энни, — сказал он.

Взь-цнь-з-ЗИУ!

Дверь распахнулись, грохнув о стену, и на пороге возникло механическое чудище. Машина вертелась так и эдак, но рельс не пускал ее в комнату настоящей Аннабель.

— Извини, солнце, — прохрипел стрелок, утопая в мягкой кровати. — Ты очень красивая леди, но я уже накувыркался на сегодня.

— Вы излишне скромны, юноша, — проблеял голосок откуда-то сбоку. Пепел повернул голову. Плюшевый заяц больше не лежал, глядя в потолок: он сел прямо и смотрел, и во рту его обнаружилась крошечная медная воронка.

— Бэббидж, — Пепел мучительно сглотнул. — Я догадываюсь, что здесь произошло. И в этом никак нет моей вины.

— В этом виноваты все мы, молодой человек, — скрипуче возразил заяц. — Вы. Я. Тот молодой кобель, что сбежал от наказания к Стене.

— Ты похоронил дочь, а потом жену. И еще — сколько? Полдюжины? Дюжину невинных парней? А виновный и ушел себе, так? Не довольно ли смертей, Бэббидж?

Плюшевый заяц бессмысленно пялил на него стеклянные глаза.

— И ребенок. Был еще ребенок, — вдруг мягкая игрушка захрипела и забилась в механических конвульсиях. — НЕ ГОВОРИ, ЧТО ТЫ НЕ ЗНАЛ, ЧТО У НЕЕ БЫЛ РЕБЕНОК!

— Спокойно… Чарли, спо… — Пепел заворочался, надеясь хотя бы повалиться на бок, но мягкая перина встречала его как заботливая ладонь, всякий раз укладывая на место.

БУМ!

Стрелок поднял голову, и как раз вовремя. Механическая дочь покинула рельсы и грохнулась на пол. Ее стальная нога секунду помаячила в дверном проеме и скользнула прочь, будто не желая ничего видеть. Пепел отчаянно возился, пытаясь отодвинуться как можно далее. Жужжа и цокая щупами о дощатый пол, машина достигла кровати и скрылась из виду, лишь затем, чтоб подняться во всей механической красе и рухнуть ему на колени. Она цеплялась, возилась и царапалась, толчок за толчком перебираясь выше.

— Автономная цепь, — сообщил заяц. — Не стану мешать вам. Аннабель! Будь хорошей девочкой. Юноша! Не шалите. Ради вашего же комфорта, замрите и наслаждайтесь.

Только сейчас Пепел осознал, что не сбежал никуда. Напротив, он купился и проследовал в самые недра ловушки, в ее главный казнящий механизм, декорации которого терпеливо ждали последнего акта.


Лишенная ноги, механическая Аннабель стала неторопливой. Дюйм за дюймом она покоряла добычу, комкая ткань и оставляя на коже болезненные синяки. Ее бритвы, пилы и крючья царапали мундир, но пока щадили тело. Катушки в брюхе явно требовали от машины сперва укрепиться и зафиксировать цель.

Пытаясь замедлить коленом ее размеренный ход, стрелок едва не фыркнул от запоздалого озарения: дверца ловушки захлопнулась не теперь, а куда раньше, в дорожной машине, когда проклятый испанец орал Билли Холидей, коверкая мотив чужой песни. С тем же успехом он мог усадить в лоурайдер большого плюшевого зайца.

Железные когти ухватились за его ремень и заскребли по пряжке, и слингер напрягся, едва в силах вытерпеть металлический визг. Еще рывок, и железная леди водрузилась на Пепла дюймом выше.

«Да что там Билли Холидей», — подумал он. Западня была готова намного раньше: еще тогда, когда бандитская машина подобралась к «Еноту», приглушив мотор и выключив дорожные фонари. Когда Пако стоял у дощатой стены, внимательно слушая болтовню, готовый подать знак двоим мучачос.

Даже не будь механической дочери, считавшей ему ребра, Пепел не смог бы вычислить, как долго находился в ловушке. Он сдался, истратил последние силы в последнем рывке и лег неподвижно, глядя в балдахин, на звезды и золотистый полумесяц, ухмылявшийся в кривой манере Пако.

Вз-з-з-щелк! Вз-з-щелк!

Два твердых щупа уперлись в ключицы слингера, зафиксировав его тело, и первые лезвия вспороли камзол у него на груди. Лицо красавицы в погребальной рамке повисло у стрелка перед глазами и вопросительно повернулось вокруг центральной оси. Бритвы притронулись к оголенной коже Пепла в нескольких местах, оставляя первые теплые надрезы.

На взмокшем лице стрелка появилась улыбка.


Бэббидж не соврал ему: боли не ощущалось вовсе. Новые и новые порезы открывались у него в теле, как десятки голодных ротиков. Тут и там под уцелевшим сукном расцветали свежие раны, и впору было поднять ор — да только орать было не о чем. Щекотные прикосновения машины казались даже приятными. А если закрыть глаза, подумал Пепел, их не отличишь от осторожных женских прикосновений. Стрелку припомнилась железная Маргарет, трепавшая шевелюру хозяина, и Пепел еще раз бессильно улыбнулся.

— Воссоздано в точности, — произнес он бескровными губами.

Хруп-п! Что-то твердое, мешавшее двигаться, переломилось у его поясницы, и механическое кресло снова стало послушным. Под тяжестью Аннабель и самого слингера в нем переключился блокирующий механизм.

Еще миг, и револьвер оказался у Пепла в руке. Секундой позже кобура и ее ремни скользнули на пол, подрезанные стараниями заботливой Энни.

БУМ! Стрелок пальнул железной девушке в брюхо, от пояса под самоубийственно острым углом. Бедро слингера тут же стянул пылающий ожог: кресло не давало прицелиться иначе.

Он пальнул еще и еще.

Потеряв сцепление с двумя из своих барабанов, механизмы Аннабель изменили ход. Продуманная грация в трех измерениях сменилась поступательной работой токарного станка. Красавица оставила щекотные ласки и принялась резать по-настоящему.

— А-а-а-а-а! — завопил Пепел, когда десяток глубоких ран обжег его тело, а маленький циркулярный диск рассек ему левое плечо, нырнув до самой кости, окрасив небо на балдахине в широкий и кровавый Млечный путь. Запах девичьих парфюмов растаял. Теперь в комнате смердело порохом, нагретым железом и мясной лавкой.

Немеющей рукой слингер выдавал пули снова и снова, пока не кончились даже резервные.

Машина изогнулась над ним как грубый любовник. Бешено повращав могильным фото, она застыла и повалилась рядом. Фарфоровое лицо виновато уставилось Пеплу в глаза.


Изнурительная схватка была окончена. С хриплым стоном поворочав кресельными рычагами, Пепел выбрался из кровавой лужи и свалился на пол. Стрелок поднялся, оставляя повсюду десятки алых следов. В его ушах ревели колокола.

На полу, прямо у его ног, лежала музыкальная шкатулка. Медная пара, кавалер и юная леди, замерли посреди бальной залы, ожидая, когда кто-нибудь повернет ключ. Пепел не стал бы делать этого, даже если б мог дотянуться. Он и так на спор мог угадать, какая мелодия заиграет.

Грохнула дверь, и прямо перед его глазами блеснуло рыхлое серебро. Звук еще не угас, а слингер уже очнулся, пришел в резкость, вырученный капризом тела, стремительно теряющего кровь.

— Это как называется? — прохрипел хозяин. — Что за непотребство? Энни!

Голову и грудь Куклодела покрывал свинцовый фартук. В его руках неторопливо перебирала зубьями ручная пила.

Слингер вздохнул, осматривая пустой револьвер.

— Она не хотела, старик. Он ее заставил.

— НЕТ! Нет, хотела! Не возражала. Недостаточно возражала. Я всё-о-о-о слышал! — заревел палач-Куклодел, потрясая механической ножовкой.

Стрелку опять начало казаться, что вокруг разыгрывается действо, и он невольно дает хозяину верные реплики. Тот продолжал:

— За стеной от родного отца! Как… как блудливая кошка…

Замахнувшись пилой, он ринулся Пеплу навстречу, но прыти у старика было недостаточно — тем более, на нем колыхался тяжелый фартук. С другой стороны, даже уцелей в барабане пара случайных пуль, стрелять не было смысла: свинец поглотил бы свинец, а мастер даже не пошатнулся бы.

В-З-З-З-З-ХРП!

Бэббидж нанес удар, но Пепел сумел увернуться, подставив крючковатым зубьям загривок. Чудо-ножовка без запинки брала и дерево, и металл. Кресло переломилось и повисло двумя обломками у слингера на запястьях.

Мастер умело орудовал пилой, нанося короткие удары слева и справа, но всякий раз ее встречал обломок резной спинки или железной ноги, перехваченный руками Пепла. Зубья раз за разом вспарывали останки кресла, разбрасывая искры и колючую стружку. Спустя полдюжины ударов у слингера в руке остался жалкий огрызок.

— Ты убил ее, похотливая тварь. Моя Энни умерла, — Мастер потянул за трос и взвел пружину. — Она умерла из-за тебя.

— Мы все виноваты, старик, — стрелок перехватил уцелевший кусок поручня. — Ты сам сказал.

Чарли тряхнул седой гривой, и вдруг с молниеносным расчетом безумца нырнул из виду прочь. Он появился справа, с ревом поднял заводную пилу и обрушил ее стрелку на голову.

Назад Дальше