— Мы все виноваты, старик, — стрелок перехватил уцелевший кусок поручня. — Ты сам сказал.
Чарли тряхнул седой гривой, и вдруг с молниеносным расчетом безумца нырнул из виду прочь. Он появился справа, с ревом поднял заводную пилу и обрушил ее стрелку на голову.
Чирк!
— Кхль, — сказал мастер. С его губ закапала кровь. Секунда — и целый ручей ее хлынул из-под фартука.
Бэббидж остановился, надевшись на острый осколок поручня, ловко вогнанный стрелком ему в бок, между ребер, не защищенных свинцовым панцирем. Судя по ране, обломок пробил легкое и устроился в сердце. Чарли-Куклодел был мертв.
Озверевшая пила свалилась на пол и заюлила, норовя отхватить Пеплу ноги. Она вертелась и вертелась, пока не уткнулась в музыкальную шкатулку. Ножовка взялась грызть ее твердый лак, быстро теряя обороты.
Чарлстон Бэббидж, эсквайр, безутешный отец и муж, мешком повалился в кровавую лужу, оставленную Пеплом на простыне, рядом с замершей механической дочерью. Вторая Энни, в углу спальни, смущенно улыбалась, извиняясь за весь этот срам. На портрете тоже виднелись алые брызги, но чьи — слингер уже не знал.
— Назвать ли такое кровосмешением, — прохрипел он, хватаясь за стены и мебель. Стрелок болезненно сглотнул и прибавил: — Покойся с миром, бедный старик.
Кровавая пелена стала черной, и звуки сочились из мира прочь. Довольная рожа Пако показалась в дверном проеме. Кривая как полумесяц, перекошенная золоченой улыбкой, она цвела, вытесняя из комнаты всё, и Пепел осел у стены, не пытаясь больше вникнуть в происходящее.
Они перенеслись к обеденному столу. Стрелок повалился на столешницу, а торговец засуетился вокруг, то исчезал, то появлялся, не прекращая скалиться. Откупорив бутыль дорогого бурбона, он выплеснул жидкий огонь Пеплу на грудь. Потом снова исчез.
Над слингером нависла «Маргарет», сменившая вязальные спицы на короткие гнутые иглы. Ее лицо в рамке строго уставилось ему в глаза. Машина начала пытать его, и стрелок потерял сознание.
(1x04) Искусство тюремных шашек
В ушах его ревел церковный хор, и чей-то голос бормотал отходную. Пепел огромным усилием приподнял веки. Большое распятие сверкнуло ему в глаза и заставило стрелка снова зажмуриться. В голове его клубился полумрак, но слингер боролся с ним и карабкался навстречу молитве подобно бесу, вызванному поповьим заклинанием.
— О Мальверде милагросо, — бубнил и множился шершавый голос, — о Мальверде ми сеньор, конседеме эсте фавор…
«Не латынь, — дошло до стрелка. — Испанский».
Траурный марш сменился воплями — ква-а, ква-а, — далекой армейской сирены. Откуда-то сверху им вторили ночные птицы. А крест, если вдуматься, не прятался в складках черной рясы, а болтался поверх драного пончо с вышивкой из патронов, карт и угловатых дамских грудей. И Господь Наш Спаситель, простирая золотые длани, взвешивал на них что-то уж вовсе непотребное.
Вынырнув из небытия, Пепел схватил распятие в кулак и подтянул к себе немытую, зато вполне осязаемую башку мексиканца.
— Дай мне один повод тебя не убить. — Стрелок едва ворочал сухими губами.
— Ты глянь, живой, — удивился торговец. — Повод? Могу три сказать. Раз! Я спас тебе шкуру. Два! Молился тут за тебя. Три!..
К лицу Пепла свесился тяжеленный обрез, стволы которого были подпилены так коротко, что в упор наверняка могли испарить амбарный замок.
— Я при волыне, а ты без, — закончил Пако.
Слингер шевельнулся. Под ним скрипнула походная кровать. Пепел сцепил зубы, повернул регулятор спинки и приподнял ее, не отводя глаз от вороненых стаканов.
— Поганый мексикашка, — процедил он. — Ты отдал меня за телескоп и бросил подыхать.
Обрез опрокинулся и пропал из виду. Торговец наклонил к постели небритое лицо.
— Бросил бы, ты б сейчас там и лежал, — сказал он. — А Пако тебе шкуру заштопал. Одежду себе кровищей измазал. Поганый мексикашка.
Стараясь не тревожить рану на плече, стрелок осторожно приподнял рубаху. К его удивлению, след от пилы оказался аккуратно заштопан, и на его месте, не считая воспаленного шрама, остался лишь узор из красных стежков.
— Что за народное творчество? — спросил Пепел.
Нитки укладывались в веселый рождественский орнамент — не хватало разве Санты с упряжкой.
— Пор фавор, — отмахнулся Пако. — Шить этой дурой еще умею, а режимы переключать — это только Чарли знал, как. Сколько раз его кукла нашему брату шкуру штопала, о-о-о. Эй, Сержиньо! Поди сюда.
Холщовый клапан откинулся, и в палатку с теплым ветром просочился один из мучачос.
— Найди мне пивка, вато! — Торговец добавил пару слов по-испански. — И пошире открой, пусть воздух заходит.
Сержиньо наклонил макушку и скрылся, оставив их наедине со звездным небом. Палатка стояла у обрыва, входом на юг. До самого горизонта перед ними расстилалась прерия, и небо вдали было изломано, словно разбитое зеркало. Над невидимой отсюда Стеной шевелились тени и сменяли друг друга миражи.
[ФОН] /// Land Of Some Other Order /// EARTH
Пепел уселся повыше, наблюдая, как радужная вспышка несется с востока на запад и цветными сполохами отражается в осколках неба. За свои тридцать с небольшим стрелок видел аврору миллион раз, но от этого космического зрелища ему по-прежнему становилось не по себе. Он хотел достать сигару, но не нашел ее. Брюк на нем, впрочем, тоже не оказалось.
В небе прогудел гром — словно гигантские губы в облаках раздельно произнесли: «аз-РУМ!»
За каждой авророй с юга катилась штормовая волна. У слингера привычно защекотало внутри, и спустя миг с неба забормотал голос:
«…у Санта-Фе…..ОЖИДАЕТСЯ…..рогая Стена не балует нас, верно, дорогие сооте…»
«КОМАНДА БРАВО, Команда „Браво“, ноль-тридцать пять на ноль-ноль-один».
Южный ветер нес эхо радиопереговоров. Зеркальное небо над Стеной отражало магнитные волны так, что их можно было расслышать ухом, да еще в постороннем месте, за тысячу миль у черта на куличках, — обитатели которых предпочитали в небесные голоса не вслушиваться, чтоб лишний раз не мандражить. «Кто слова бздины разбирает, — говорили они, — тот незаметно дураком становится».
Будь оно так, Пепел давно уже ходил бы под себя.
— Часов десять лежал? — спросил он.
— Часов? — Пако хохотнул, потом хрюкнул и прокашлялся. — Три дня, чико. Мы уж тебя добить и закопать хотели. Ждем только Чолито из Денвера, он машину на склад погнал.
Мелькнув тенью на фоне искаженного неба, Сержиньо бросил в мексиканца бутылкой с длинным горлышком и пропал. Волна теплого ветра колыхнула палатку, и в лицо Пеплу брызнул мелкий песок.
Сирена знай себе ревела вдали. Птицы временно смолкли, подавившись ударом воздуха.
— Знатно блеснуло, — одобрил мексиканец, старательно утершись краем пончо, — и бздит нормально. Страх и подумать, каково там, у Стенки, да?
— Это не с последней зарницы, — сказал Пепел и вытянул затекшую руку. — С последней во-он где идет.
Рассыпанные цепью против изменчивого горизонта, сигнальные маяки военных двоились и плясали, мешаясь со звездами в небе. Еще одна песчаная волна катилась на север вдогонку теплому ветру, один за другим глотая далекие электрические и газовые огни.
— Интересно, когда Касл-Рок накроет? — спросил Пако, кивнув на ближнее скопление телеграфных столбов, жестяных ветряков и других шестов и перекладин, менее понятного назначения. Он пошарил под койкой, выудил низкий табурет и уселся. — Были бы при корыте, сгоняли бы туда, пару сеньорит покататься взяли. А?
— Ветер не сильный, так что час у тебя есть, — отозвался стрелок. Космическая панорама и размеренные колебания воздуха действовали на него усыпляюще. Он лениво добавил: — Топай, вдруг обломится.
Сжав губы, Пепел поскреб росписи у шрама.
— Вот ты такой умный, слингер. Да? — сказал мексиканец. — Что ж ты моей компании подгадил? Нашего механика, доктора, и какого хорошего человека — взял и убил.
Песчаный ливень утих. Пако взял бутылку за длинное горлышко, высосал из нее половинку лайма, прикусил огрызок и скривился.
— Два способа было. — объявил он. Сплюнув лимонную корку под ноги, торговец вытер рот и продолжил: — Один, фу! Дурной. Некрасивый способ. Но… тоже способ, да.
Мексиканец поворочал языком во рту. Потом отхлебнул изрядную порцию южного пива и процедил ее между зубов.
— А второй хороший. Вкусный способ! — сказал Пако и причмокнул.
— Миром разойтись? Никак нельзя было. — Пепел ухмыльнулся.
— А потому, — сказал торговец, нашарив под ногами тяжелый обрез. — Колумбийский тариф, ми компа.
Он протянул оружие слингеру, прикладом вперед. Вдоль короткого ствола вились мелкие буквы, протравленные золотом.
— «Дону Эрнандо Сентенсиа», — разобрал стрелок по-испански. — Который… чей-то там друг… Начальник…
— «Дону Эрнандо Сентенсиа», — разобрал стрелок по-испански. — Который… чей-то там друг… Начальник…
— С уважением, от родственников, друзей и коллег, — закончил за него Пако. — Бери, слингер. Кисло, зато ума не надо. Крючок нажал — работа сделана.
Но Пепел не спешил брать оружие. Оглядев земляной пол палатки, он нашел и подобрал свой плащ. Правда, ни сигар, ни спичек в карманах не оказалось. Внутри обнаружилась только горсть медных жетонов, позеленевших от сырости — давний гонорар от мексиканца. Армейский камзол валялся здесь же, но в этой ссохшейся рыже-голубой тряпке курева точно не уцелело бы.
— А на сладкое, стало быть, магнитный диск. Солнце ацтеков, — сказал Пепел. — Там… хранится голос?
Торговец молча пялился, держа ствол в протянутой руке.
— И, готов побиться об заклад, это не леди Дэй, — добавил стрелок. Он зачерпнул из кармана горсть медных фишек, подбросил на ладони и все поймал.
— Побиться об заклад! — Пако швырнул свою гаубицу на кровать. — Чико. Не бейся об заклад.
Он склонился к Пеплу и продолжил:
— Удача слепа! Кто ставит на слепого? Всё ремесло коту под хвост. У лоха каре, у тебя шушера, что тогда?
— Блефовать?
— Кто ж так блефует-то? Лох под каре борзый. Глядишь, и ва-банк пойдет.
— Тогда пас?
— Вот и вся твоя игра, чико. Пас, и еще пас, и еще раз пас. — Торговец пощелкал золотыми кольцами. — Кто ж удивится, что ты нищий и голодный.
Штаны нашлись под кроватью. Добыв курительный запас, стрелок зажег спичку и раскочегарил трехдневный окурок.
— Вот что сделаем, — сказал Пако. Он оставил табурет и хлопнулся на койку рядом с Пеплом. — Я тебя научу своей игре. Да, слингер? Тюремные шашки. Правильная игра.
Этот самый табурет оказался резным шахматным столиком с клетками красного и черного дерева. Вдоль его лакированного края тоже скакала золотая вязь, но в ней Пепел разобрал только три слова: «хисториа эста муэрта».
— Это что значит? — Он коснулся гравировки.
— История мертва, — перевел Пако. — А мы играем в шашки.
— Вроде потому тюремные, что в вашей кутузке удобно играть, когда тень от решетки вот так. — Торговец показал, как. — В Мехико их тоже называют «калавоса», хотя у нас тюрьмы без окон. Может, потому что пол кафельный? Не знаю! Давно не бывал там, и не хочу.
— Крепко пугают федералес честных купцов, — заметил Пепел и выпустил дым в полотняный свод. — То-то вы все здесь ошиваетесь.
— Вот тебе загадка, чико, — сказал мексиканец, яростно роясь в карманах под шерстяным пончо. — Стоит избушка в Сарагосе, окон нет, одни двери. Зашло сто два, вышло двое. Что на голове?
Пепел затянулся еще раз, нахмурился и пожал плечами.
— Сомбреро?
Пако тоже скривился.
— Каски ментовские, каврон.
Он ссыпал на доску пригоршню собственных медных жетонов.
— «Калавоса», объясняю. — Орудуя пятерней, торговец быстро распихал фишки-жетоны по клеткам. — Ты орлами будешь… да, янки?
Пако ухмыльнулся и перевернул свои орлы решкой кверху.
— Клади сколько хочешь, от одной до восьми, — сказал он. — Это твоя ставка.
Пепел аккуратно расставил свои медяки на доске, один за другим. Он поставил все восемь — медяков, впрочем, ровно столько и оказалось.
— Верно, верно, — одобрил мексиканец. — Больше ставишь — больше можешь. Теперь ходим по очереди, вот так, вот так, или вот так. Ло… э-э, новичку, в смысле — первый ход.
Он развернул тяжелую доску навстречу Пеплу. Тот коснулся крайнего медяка справа. Подумав, сдвинул палец левее.
— Не-не-не! — Цепкая клешня Пако настигла его руку и вернула ее обратно. — Три важных правила. Взялся — ходи. Это раз.
Мексиканец передвинул его пальцем первую фишку, потом быстро походил сам.
— Два. Хочешь встать — собрал медь и встал. Только свою. Когда твой черед. Не когда мой.
Пепел кивнул, вдумчиво окуривая доску, и автоматически сделал еще один ход.
— Три, — сказал торговец. Он передвинул фишку и поднял палец. — Самое важное правило. Мухлевал, попался — отдал жизнь. Это ясно?
— Я бью. Правильно? — спросил Пепел.
Подцепив медяк ногтем, он убрал его с доски. Пако тряхнул головой.
— Нет. Да. Не снимай. Переверни. Вот так.
Щелк! Он пристроил медную фишку обратно, гербом кверху.
— Теперь играть как своей? — спросил слингер.
— Да. Нет. Теперь я бью, и снова она моя.
— Вот как.
Пепел сунул ноги в сапоги на полу, устроился поудобней и склонился над доской.
— Расскажи про Солнечный диск, — попросил он и аккуратно перевернул еще одну фишку Пако.
— Что диск! — Торговец атаковал с другого фланга. — Не играет, и всё. Лучшие медвежатники не раскололи. Включают — оно квакает. Ручки крутят — оно квакает.
— Только Бэббидж управился, так? — спросил Пепел, думая, куда ходить следом. Он сказал: — Но старина Чарли захотел… отдельную плату?
Стрелок взял еще одну фишку. Мексиканец пожевал губы, наморщил лоб…
— Хороший ход, слингер.
Щелк! Щелк!
…и перевернул два соседних медяка Пепла.
— Одна беда, диск не мой, — продолжил Пако, наблюдая стратегические колебания слингера. Он сказал: — Его захочет получить назад мой друг и начальник, дон Эрнандо Хесус-и-Сальватор-а-ла-Хенте Гарсиа Сентенсиа. И другие люди. Но это уже моя забота.
Торговец уставился на ломаный южный горизонт. Аврора метнулась в обратную сторону, и от Стены покатилась новая штормовая волна.
— Ты хочешь, чтобы я убил твоего дона, — сказал Пепел.
Он аккуратно перевернул фишку Пако. Цифры в долларах, выбитой на ней, слингеру хватило бы на месяц.
Ква-а. Ква-а. Ква-а.
Аз-Р-РА-РУМ!
«…вый глаз узрел искушение, деву в пустыне, соляной столп…»
«Интерференция в ноль-пять, ноль-семь, ноль-тридцать, ОСТОРОЖ…»
— И опять! — сказал Пако и вскинул руки. — Опять глупый ход. Я ничего не хочу. Мне интересно, что на диске, и нужно время, чтоб узнать. А походи ты вот так, ты взял бы две.
Мексиканец повертел над доской пальцем и сделал ход. Пепел, не спеша ходить сам, подобрал с койки обрез, напоминавший большую вороненую стрекозу.
— А шерифу, значит, лезвие. На свинец поскупился, — сказал он.
Пако лишь ухмыльнулся.
— Нортеамериканос теперь владеют мачете?
Отбросив пончо, он извлек тяжелый испанский нож, весь раззолоченный, изукрашенный камнями, со змеиной головой на рукояти. Керосиновый свет фонаря заиграл на лезвии, и в палатке даже будто стало светлее.
— Ты прав, — сказал Пепел и вернулся к игре. — Твой друг скорей от смеха помрёт.
— Помрёт, — согласился Пако. — И без ножа помрёт. Тебя только увидит — и помрёт.
Тюк! Он воткнул мачете в земляной пол.
— У вашего брата, видать, и дыра в нужнике позолочена, — пробормотал слингер в переплетенные пальцы.
— У Эрнандо — у того да, — признал торговец. — А у меня, веришь, яма в огороде. Дон Эрнандо человек уважаемый. У него тебе и машины, и женщины. И знакомства.
«…гие мои, с вами в эфи…..из Санта-Фе, где сбываются ВАШИ…..бимые кошмары! Музыка!»
«ЧТО рапортуешь? ЧТО ТЫ МНЕ ТАМ РАПОРТУЕШЬ, ПЕНЁК…»
— И когда твой друг узнает, что его обокрали… — начал Пепел.
— То он заберет партию себе.
Щелк! Щелк! Щелк! Торговец перевернул три медяка.
Стрелок тронул фишку пальцем и остановился.
— Не знаю, куда ходить, — сказал он. — У меня одна.
Мексиканец оскалил зубы.
— Извини, чико. Уже взялся. Первое правило.
Щелк! Щелк!
Подхватив обрез, Пепел направил его в торговца. Свободной рукой он взвел оба курка, до щелчка, по очереди.
— Должно быть больше. — Стрелок перехватил оружие поудобней и добавил: — Я считал.
— И что с того?
Пако скалился себе, будто обреза и не было.
— Напомни-ка правило номер три, — попросил слингер.
Глаза мексиканца были черны и неподвижны, как два ствола, направленные на Пепла в ответ.
— Мухлевал — попался — отдал жизнь, — размеренно произнес он.
Пепел секунду помедлил, ощупывая изящный раздвоенный спуск. Обрез был тяжел, но гладок и сработан мастерски — не чета кустарному будильнику Масляного Джека.
— Я забираю выигрыш. — Стрелок приподнял оружие.
— Эй! — запротестовал Пако. — Кто говорил «нельзя мухлевать?» Нет такого правила! Есть правило — нельзя попадаться. Я попался? Нет, вовсе, ни разу. Ты проиграл.
— Напомню, что ствол теперь у меня, — сказал Пепел. — А значит, правила мои. Я дам тебе выбор. Либо жизнь, либо все твои медяки. И золото. И обрез я тоже возьму. На всякий случай.
Постно скривившись, мексиканец огляделся. Новая волна теплого воздуха расправила палатку, и в лицо им обоим брызнул мусорный дождь. Пако облизнул губы и сплюнул песчаную грязь.