— Слышь, кукарача, — подал голос Пако, под натиском погоды решивший взять переговоры на себя. — Ты давай слушайся белых людей. Да? А то сыграем тебе сейчас нашу музыку.
Откинув пончо, мексиканец выволок на свет позолоченный диллинджер. Ацтеки молча оглядели пистолет. Торговец украдкой шепнул Пеплу:
— Всё правильно сказал, слингер?
Тот скривился и отрицательно тряхнул головой.
Вожак поднял руку и указал на пистолет.
— Золото, — сказал он. — У тебя есть еще?
Оставив попытки спрятать непослушный диллинджер, Пако сгреб мокрое распятие свободной пятерней.
— А это тебе что? Борода воловья? — спросил он.
Индейцы загоготали, и мексиканец охотно присоединился к ним. Маленький вождь тоже оскалил зубы в улыбке. Он потянул рукой за узел в своей прическе и вынул из нее два предмета: бронзовую трубку и каучуковый поршень.
— Теперь слушай сюда, кавальерос! — объявил Пако.
Он шагнул дикарям навстречу — один шаг, два — оступаясь и поскальзываясь на градинах…
Дзинь!
…И в его шее вырос оперенный дротик.
«Медицинская игла», — опознал Пепел.
Торговец растерянно огляделся. Он поднял было руку, но тут же уронил ее. Сделав еще несколько хрустящих шагов, Пако осел прямо на ледяное покрывало. Он перевернулся на бок, закрыл глаза и захрапел, уснув так безмятежно, что даже погода чуть присмирела вслед за ним.
Вожак неторопливо отнял трубку от губ, развинтил ее и спрятал обратно в прическу. Он аккуратно надел свой шлем, украшенный перьями. Потом шагнул к Пако и присел на закорки рядом.
Сначала Буйвол попытался отнять у торговца диллинджер. Всё без толку — даже в наркотическом оцепенении Пако сжимал оружие мертвой хваткой. Извлечь распятие оказалось не проще.
— Глупые, ненужные люди, — сказал вожак себе под нос.
Отшвырнув чужую руку, он поднялся. Мексиканца обступили трое его подручных. Один из них стащил с торговца длинный сапог. Это, впрочем, была своего рода западня: ноги Пако мыл редко. Зажав нос, маленький вожак выронил скудную добычу, исполнил танец отвращения и отступил под дружный хохот своих товарищей. Потом обернулся к Пеплу и указал рукой.
— Надень как было.
Пепел сделал шаг к мексиканцу и пригнулся, не сводя глаз с ацтеков. Он взял сапог и нахлобучил его торговцу на ногу. В сапог попало несколько градин, и Пако недовольно замычал, подергивая ногой как кузнечик-переросток, но быстро смирился и опять уснул.
Вожак осмотрел слингера с головы до ног.
— Меня зовут Ревущий Буйвол, — сказал он. — Я самый молодой ягуар Учебного Макета Роузуотер, я сын Летучей Крысы. Это лучший гонщик из сточных канав Лос-Анджелеса.
— Рад знакомству. Я Пепел. Сын… Джонни. Великого аризонского рейнджера. Того, что убил техасца по кличке Рыжий. Из большой Кочерги на бедре. Вот она.
Стрелок откинул плащ и показал индейцам револьвер. Дикари стояли неподвижно, глядя на слингера без морганий и не переглядываясь.
— Почему тебя зовут Пепел? — спросил вожак.
— Не знаю. Волосы рано поседели.
— Потому, что мать назвала тебя Эшли? — спросил Буйвол без улыбки.
— Нет. — Слингер с какой-то стати ощутил раздражение.
Не меняясь в лице, вожак улыбнулся во все зубы и отвернулся прочь, не утруждаясь собрать гильзы и пули, извлеченные им из брючных карманов Пако. Ацтеки один за другим развернулись ему вслед и тоже побрели к своим машинам, переступая босыми ногами между подтаявших градин.
«Самое время идти ва-банк», — подумал стрелок.
— Ты ничего не забыл? — спросил он громко.
Маленький вождь оглянулся и вопросительно уставился на Пепла из-под расписного забрала. Стрелок еще раз осмотрел ацтека и понял, что не ошибся. В отличие от северных племен, ацтеки-мешика часто оседали в больших городах, и перед слингером наверняка стоял один из таких, из городских мальчиков, вырвавшихся на свободу. Он не догадался отрезать торговцу пальцы, чтобы извлечь пистолет и распятие — оплошность, которую сам Пако вряд ли допустил бы. И главное, индеец даже не заметил…
— Карманы. — Стрелок указал на распростертую тушу Пако. — Ты под пончо смотрел?
Секунду поразмыслив, Ревущий Буйвол вернулся к торговцу и снова присел на корточки рядом. Он распеленал шерстяное пончо и с восхищением осмотрел кожаный жилет Пако.
Наблюдения слингера оправдались: стервятник из Буйвола был никудышный. Индеец пытался обшарить каждый карман, но всякий раз путался в них и начинал заново. Наконец Ревущий Буйвол поднялся с колен, подняв свое жестяное забрало до упора, почти спихнув его на затылок. В руке он держал крошечный жернов. Буйвол спросил:
— Что это?
— Сам мне скажи, — ответил Пепел.
— Это… это не может быть у вас. Это послание… одного важного существа. Которое наш бог.
— Нам нужно послушать, о чем ваше существо говорит. Испанец богат, он даст много золота.
Индеец секунду поколебался, потом сказал:
— Хорошо. Ты неси испанца за мной.
Между задних колес его мотоциклета было напутано подобие сетки для багажа: просто клубок ремней, без всякой системы и продуманного крепления. Пепел взвалил на нее торговца, и сыромятная подпруга затрещала, провалившись едва не до самого гудрона.
Ревущий Буйвол склонился над Пако и быстро заплел кожаные ремни вокруг ног и плеч торговца, сплетая необычные ацтекские узлы. Покончив с мексиканцем, вожак обошел машину и голыми руками подтянул несколько муфт и гаек, ослабших в дороге.
— Тебя тоже повесим. — Он указал Пеплу на ремни. — Я вас отвезу в Храм Уничтожения.
— Гм. — Стрелок прикусил сигару.
Вожак подошел к нему, хрустя ледяной кашей.
— Ты хотел себе жреца. Моя сестра верховная жрица, — сказал он. — В Храме Уничтожения.
— По… — начал слингер.
Что-то кольнуло его в ладонь. Стрелок опустил глаза. Медицинская игла. В пальцах Буйвола был зажат уже знакомый Пеплу короткий дротик.
В ту ночь, когда слингер видел свою индейскую ведьмочку Трикси в последний раз, на дикие пляжи Майями тоже сыпался град, а вслед за ним ливень, а потом снова град, и всё это вперемежку с ударами многотонного океанического прибоя, осаждавшего архипелаг со всех фронтов. Не более чем обычная флоридская свистопляска.
Внутри танцевального клуба тоже было сыро. Сквозь прохудившийся железный потолок местами сочилась и брызгала дождевая вода. Она разбивалась о потолочные вентиляторы и опускалась на танцпол легким туманом, в котором метались прожектора цветомузыки. Дождевые брызги попадали в мартини и на смуглые лысины приезжих колумбийских мафиози. А заодно хорошенько окропляли одежду сопровождавших их загорелых дам.
Трикси вертелась у стойки бара. Она ждала кого-то, но точно не его. Ее было не узнать — вместо наряда лесной амазонки на Трикс было надето вечернее платье с блестками, игравшими в лучах дискотеки будто аврора над Стеной.
Он опять выпил больше, чем ему следовало. Обняв Трикси за талию, он тащит ее сквозь брызги и радугу, сквозь грохот дискотеки, между влажных извивающихся тел на танцполе. Малышка Трикс хочет освободиться, но сил у нее недостаточно.
В туалете он швыряет ее спиной о дверцу кабинки и делает шаг следом. Они оказываются вплотную друг к другу в тесном замкнутом пространстве. Трикси задирает голову и смотрит на него из-под крашеной чёлки, пялится своими глазищами, темными, большими, но всё время какими-то трепещущими, будто глаза птицы или маленькой ящерицы.
— Куда ты дела мои вещи? — спрашивает он. — В твоем номере я уже был, там их нет.
Он стискивает пальцами ее тонкое плечо.
— С днем рожденья, Фриско, — говорит она, встает на цыпочки и пытается укусить его в губы. Но Фриско отпихивает ее прочь.
— Куда ты дела мои вещи? — раздельно повторяет он.
— Ты стал настоящим ковбоем, Фриско, — говорит она. — Ты заходишь в салун… хватаешь саму. прекрасную даму… смотри, какой смелый ты стал.
Трикси роется в сумочке. Фриско переминается с ноги на ногу, и под его ботинками хлюпает вода.
— Так что, на этот раз мы что, утонем, значит? Не сгорим, не заледенеем? — спрашивает он. — Новый конец света? Ты поэтому здесь? Спасаешь мир через танцульки?
— Я взяла для тебя подарок, — говорит она.
Трикси берет его руку в свою. Она колет его в ладонь, и приходит жар, но это неправильный, морозный жар. Фриско сгибает и разгибает пальцы.
— Трикс? Что это? — спрашивает он.
В ответ Трикси молча отпихивает его прочь, с невероятной силой, так сильно, что Фриско, сносит фанерную дверь кабинки, врезается спиной в противоположную стену и едва не проламывает ее, а после медленно оползает на пол.
— Услышь меня, Джош, — зовет она.
Фриско поднимает голову.
— Твое желание исполнено, — говорит она. — Фриско больше не нужен. Он будет только мешать.
— Все мои документы на имя Фриско, — возражает он.
— Фриско больше не нужен, — повторяет Трикс. Она садится у края унитаза, брезгливо подобрав край подола. Трикси опрокидывает свою сумочку в унитаз. Из сумки выпадает лишь несколько картонок. Спустя долгий миг отравленных размышлений Фриско понимает, что это.
— Фриско больше нет, — говорит она. — Здесь все карты. Твоя медицинская страховка и твои права. Ты больше не поедешь в город. Я смогу быть сама. Ты сможешь быть сам
Его горло деревенеет. Трикс усаживается напротив него.
— Ты больше не Фриско, — говорит она, гладя его лицо тонкими холодными пальчиками. — Твое желание исполнено. Ты настоящий ковбой из прерии.
«Какой я к черту ковбой», — думает он.
— Ты настоящий стрелок, настоящий слингер. Мальчик Джошуа умер. Родился слингер. Он не боится ничего. Имя ему Пепел.
— Я нашел в номере мужские запонки, — выдавливает он, и больше не может говорить.
Трикси придвигается к нему и кусает в губы несколько раз, потом облизывает их. У нее на языке кровь.
— Уходи, Джош, — говорит она и нежно гладит его по лбу. — Уходи, Фриско. Ты больше не нужен. Ты будешь только мешать. Его имя Пепел. Уходите оба. Вас больше нет. Он нашел то, что искал.
Она льет в унитаз духи, поджигает картонки, потом поднимается и уходит, и больше он не увидит ее до неведомой поры.
Его желание исполнено. Он слингер. Его имя Пепел.
Его подхватили и понесли под руки, и стрелок постепенно возвратился из страны грёз, обратно в год две тысячи двенадцатый. После дротика в его ладони остался комок тягучей боли. Пепел нащупал онемевшую руку другой онемевшей рукой, поскреб ее и не ощутил ничего, — всё равно, что почесал кусок дерева.
Мотерос отпустили его. Не в силах держать равновесие, Пепел сделал шаг в сторону и повалился на ремни, протянутые между задних колес мотоциклета.
— Мало яда, — сообщил Ревущий Буйвол, устраивая слингера в подпруге. — Но хороший яд. Будешь спокойно ехать, не устанешь.
«Триксепочтекайотль, — подумал стрелок, глядя на фонари из-под приспущенных век. — Ее тайное имя было Триксепочтекайотль».
Два языка синего пламени вырвались из-под мотоциклета, прямо у Пепла из-под ног. Они косо лизнули гудрон, и льдинки, усыпавшие дорогу, запузырились и потекли будто на сковородке. Из-под колес запахло нагретой утренней росой. Мотоциклет дернулся несколько раз и рванул с места, снова увлекая слингера в пучину грёз.
«Разобраться с испанцем», — подумал Пепел. «Первым делом нужно разобраться с испанцем».
Лица дикарей мелькнули у слингера перед глазами в последний раз, и машины их одна за другой растворились в первых лучах утреннего солнца.
(1х05) Храм Уничтожения
«Где живут индейцы?» — как-то спросил Джошуа своего отца. Дело было за полночь, и Джонни успел изрядно надраться. В такие моменты старик трепался без остановки, а плечо сына заменяло ему трость.
— Бес их знает, Джош, — сказал он. — Это ж клопяры. По щелям каким-нибудь.
«Хоть в чем-то ты мог оказаться прав, старик», — подумал слингер, сам еще не зная, где начинается явь, а где кончается индейский дурман.
Ущелье было огромным. По правому борту мотоциклета в небо уходил бетонный панцирь, за которым население Денвера пряталось от чужаков и песчаных бурь. В Касл-Роке один денверец хвастался Пеплу, что панцирь этот простирается вверх не менее, чем на милю, и где-то там, выше всякой непогоды, устроена площадка для гольфа.
По левую руку от Панциря высилась отвесная скала — остатки предгорья, срезанного с машинной точностью, как располовиненная буханка хлеба. Разум Пепла силился нарисовать механическое чудище, проделавшее эту работу, и не мог. О паровых гигантах начала двадцатого века за картами и выпивкой рассказывалось не меньше, чем о Стене и об индейцах, и верить этим россказням можно было с тем же успехом.
Ацтеки пробирались в США и до войны, и во время, но первая и самая крупная волна их миграция, Большой Исход На Север, случилась в семьдесят шестом, в считанные месяцы после подписания июльского мира в Рио. Американцы тогда отбывали домой, и ацтекские гуэррос, совсем недавно без разбора грабившие и резавшие всех подряд, довольно быстро смекнули, что уйти вслед за победителем будет куда умнее, чем остаться в джунглях на милость побежденного.
Сначала этого никто не заметил. Ацтеки служили и южанам, и северянам, не гнушаясь никакой работы. Они разбирали саперные заграждения, чинили дороги, копали колодцы, резали скот и убирали маис, поражая всех трезвостью, аккуратностью и трудолюбием.
Уже потом выяснилось, что ацтекские доходы года полтора, а точнее — двадцать месяцев — дружно стекались в общую ацтекскую кассу. Потом старейшины Племенного Триединства вдруг наняли адвоката, какого-то проныру из Вашингтона, а тот уж повернул дело так, что пора бы возвратить коренному народу Америки, а именно племени мешика (так себя называли ацтеки) их исконные потерянные земли, полумифический северный Ацтлан.
Как на грех, обнаружилась и карта, — старый рисунок на кипарисовой доске, — согласно которой на месте Ацтлана теперь располагались Соединенные Штаты Америки. Возраст чернил сомнению не подлежал, равно как и возраст кипариса, но сам рисунок был мало похож на карту — границы земель в этой мешанине из койотлей, каноэ и колибри могли разглядеть только сами старейшины, которые и без того весьма сердили американскую публику своим надменным видом и еще более надменным поведением.
Точку в деле поставил Верховный суд США. Ацтекам предложили множество земель на выбор — по большей части заброшенных, для жизни малопригодных. Подобно древним тепанекам чиновники-янки рассудили, что южные гости, едва завидев свой новый дом, мигом одумаются и развернут оглобли. А гости прибыли — и остались.
Говорили об ацтеках всякое. Ничего конкретного не знал никто. Ацтеков часто можно было встретить в дорожных мотелях, на дешевых квартирах, в различного рода коммунах и общежитиях. Они селились по двадцать-сорок человек в одной комнате, повсюду развешивали свои пестрые тряпки, разводили где попало огонь, жарили маис и портили сковородки, варили черный какао и портили кастрюли, наедались гуакамоле и портили воздух. Сутки напролет у них орало радио, всегда настроенное на худшую из местных радиостанций. Именно из-за них, а вовсе не из-за таких, как Пако, в Штатах началась повальная мода на сомбрерос, буритос, пистольерос, мыльные оперы и вообще всё испанское. При этом в быту самих ацтеков со времен войны не изменилось почти ничего — разве только несекретные имена их за сорок лет стали больше походить на прозвища краснокожих из бульварных романов.
Вверху, на головокружительной высоте, раскинулся самый удивительный лес, который Пеплу доводилось наблюдать. Стволы орегонских сосен лежали в кронах дубов будто черные корабельные мачты, а над ними переплетались березы, а под ними осины и кусты акации, зеленые и местами вовсю цветущие. В прерии уже начиналась осень — а здесь, между куполом-Панцирем и скалой, царила вечная сырая весна. Деревья годами сползали в это ущелье и рушились вниз, но цеплялись чем могли и как могли — за камень, за бетон и друг за друга. Местами они сплетались в один зеленый свод, а местами висели поодиночке. Между упавших стволов, пойманных в невод из плющей и лиан, книзу свисали длинные гроздья корней — замшелых и густо покрытых сочной вьющейся зеленью, в которой щебетали мелкие птицы.
Знакомая Америка оставалась совсем под боком. Денвер гудел тут же, за стеной, — за этой несущейся бетонной поверхностью, которой Пепел мог коснуться, вытянув руку. Особняк с диковинным флюгером или крышу старого «Енота» можно было увидеть еще сегодня, еще засветло, успев к началу короткого реактивного лета, что приходит вслед за волновой бурей. Такие времена года бывают прекрасны — сумей только уцелеть.
«Разобраться с мексиканцем», — подумал слингер. Отрава перестал действовать, а значит, скоро очнется и Пако, если не очнулся уже давно.
Пепел наклонился к уху торговца и раздельно произнес:
— Скажи спасибо, что еще жив.
Мексиканец открыл глаза и скучным взором окинул горизонтальную чащу над головой… Завидев слингера, он поднял руку с пистолетом.
Потом откашлялся.
— Спасибо, друг, — сказал Пако и сглотнул. — Мучас грасиас. Большое тебе спасибо.
Ухватившись левой рукой за позолоченный ствол, торговец вывернул диллинджер из своих же затекших пальцев. Он сказал еще что-то, но его слова утонули в нарастающем грохоте.
— Мадре, что на ЭТОТ раз? — крикнул Пако, глядя вверх.
— Река Саут-Платт? Рио Хесус-Мария по-вашему? — предположил слингер наугад.
Вспененный ревущий поток рушился с обрыва в сотне футов у них над головой, оттуда, где Денверский Панцирь располовинил горное русло. Часть потока откачивали городские насосы, но немало воды терялось. Пролитая вода дробилась на множество водопадов, которые с шумом срывались в ущелье, падали вниз и пропадали в чугунных вафельницах огромной старинной дренажной решетке. Машина неслась к ней, не сбавляя ходу.