– И ваш мастер все это понимает по вкусу питья?
– А как же, – дочь хозяина вздохнула. – Он у нас первый человек, можно сказать. Дом у него лучший. Князь уже который год его вежливо просит: ну выучи ты наследника, дядя, лесовики-то нашему письму не научатся, они слепые и не говорят… А надавить на него, как следует, не решается. Потому как незаменимый человек наш мастер, чего уж там.
Стократ снова посмотрел на помост. Мастер не производил впечатления особенного умельца – походил скорее на лавочника с лицом заурядным и одутловатым. Одет был добротно, но без изящества, кричал на мальчишек без любви – видно было, что к учительству он не имеет ни малейшего призвания. Один за другим отвергнутые ученики спускались с помоста, наконец, остались двое, тощий бледный мальчик с каштановыми волосами и плотный, круглый, похожий на речную рыбу подросток. Первый все время молчал, нервно поводя ноздрями. Второй ныл и жаловался на простуду, обожженный язык и снова на простуду.
– Толстый – это Плюшка, четвертый сын торговца Сходни. Мальчишка хитрый, я его знаю. А худой – трактирщиков сын с перевала, Шмель его зовут, он у нас в таверне живет, вроде как за отработку, только какой из него работник, если он с утра до ночи со своими склянками… Гляди-ка, мастер этих-то оставил! Видно, дальше испытывать будет!
Толпа плотнее обступила помост. Откуда-то подтягивались новые люди; мастер велел двум оставшимся ученикам еще раз выбрать по кувшину. Повторилось испытание; сын торговца канючил жалобно, но не назойливо – ровно так, чтобы не вызвать раздражения. Мальчик с каштановыми волосами глядел перед собой и говорил так тихо, что разобрать его слова могли только мастер, несколько человек в первых рядах – да Стократ, который умел читать по губам:
– Маленький человек… легче найдет сокровище.
Да уж, с ухмылкой подумал Стократ.
– Похоже, все-таки кого-то оставит учиться, – дочь хозяина заглянула ему в глаза, будто проверяя, насколько важна эта новость. – Видно, князь велел уже оставить кого-то, терпение у него окончилось, вот он и…
– Шмель остается! – провозгласил мастер поверх голов. – Этого буду учить дальше, этот хоть чему-то научился, хоть позже всех пришел!
* * *Он стоял на краю помоста, не веря ушам, и умный язык его лежал во рту разбухшей колодой. Люди галдели – без особенной радости, но и без осуждения. Те, что стояли рядом, все видели и слышали сами: он честно прошел испытание. Последнее изречение было особенно сложным, хотя бы потому, что «сокровище» и «маленький» очень близки по вкусу.
Плюшка стоял рядом, закусив губу. Четвертый сын богатого торговца, он был страшно честолюбив. Если Шмель не верил своему счастью – то Плюшка не умел и не мог свыкнуться с поражением.
Шмель попробовал ему улыбнуться. Ответом был холодный, как лягушка, взгляд; семейство торговца Сходни одно из главных в поселке, и многие теперь возненавидят выскочку-Шмеля; он вдохнул ртом, чувствуя, как моментально остывают и покрываются корочкой губы.
Ничего, лишь бы выучиться, а там он сам станет мастером. Он станет таким важным, что никто не посмеет косо взглянуть. Он будет учиться… и, наверное, его отпустят к родителям на несколько дней – рассказать о своем успехе, погостить, отдохнуть…
– Минутку, – послышался скрипучий голос из кресла, где сидел Глаза-и-Уши. – Минуточку, мастер.
Толпа притихла.
Глаза-и-Уши, человек малоподвижный, встал на этот раз со своего кресла и соизволил приблизиться к помосту. Мастер спустился по ступенькам, и так они встретились на полпути, выказывая друг другу подчеркнутое уважение, при этом тщательно следя, чтобы не пройти лишнего шага. Их разговор слышали только стоящие очень близко – да и те упустили половину тихих, на ухо сказанных слов.
– Князь будет недоволен, что берете пришлого, – тихо сказал советник. – Есть же наш, местный паренек. А что он хуже – так ведь язык обжег.
Мастер помрачнел.
– Вам решать, – совсем тихо сказал Глаза-и-Уши. – Но князь обрадуется, если возьмете местного. Сами решайте.
Мастер, ни слова не говоря, вернулся на помост. Обвел мрачным взглядом заинтригованную толпу. Потом поглядел на Шмеля и Плюшку, и под его взглядом оба насторожились.
– Князь желает строже выбирать, – громко выговорил мастер не вполне понятную фразу. – Последнее испытание.
И вытащил из мешочка, привешенного к поясу, два крохотных стеклянных пузырька.
* * *– А это что за козлобородый? – Стократ прищурился.
– А это Глаза-и-Уши, – понизив голос, сообщила дочь хозяина. – От князя приходит.
Стократ не смог разобрать, что шептал на ухо мастеру человек с неподвижной от важности шеей. Мастер в ответ ничего не сказал, но помрачнел заметно. Интрига?
– И ничего-то ты не знаешь, – сказала дочь хозяина, причем в голосе ее послышалась нежность.
– Откуда мне знать?
– А кто ты вообще такой? – она говорила теперь почти шепотом.
– Прохожий, – он улыбнулся.
Дочь хозяина задавала этот вопрос уже в пятый или в шестой раз; это сделалось для нее игрой, доставляющей немалое удовольствие. Страшно подумать, как мало удовольствий у маленькой, рябой, узкобедрой девушки в поселке, где занимаются только лесом и сплавом.
Стократ не думал останавливаться здесь надолго, но дочь хозяина таверны уговорила его «еще хоть на денек». Она сама явилась к нему в комнату и сама залезла под одеяло; нет, она вовсе не была гулящей. Отец мог бы выдать ее замуж, если бы не скупился на приданое.
Она рассказала о себе сразу все, первой же ночью. Кроме дочери, у ее отца было пятеро взрослых сыновей, которые никак не могли поделить будущее наследство. Поэтому за нее хозяин таверны не давал ни гроша, ни ломаного грошика, а сама она – невеликая ценность. И мужа у нее нет и не будет… Разве что Стократ перестанет бродить, выстроит себе лачугу на берегу реки, и дочь хозяина станет печь ему лепешки.
– Ну вот куда ты идешь? Зачем?
– Ни за чем. Просто иду.
– Ищешь чего-то? Приключений, может?
– Не ищу… Сами меня находят.
– А вот твой меч… ты умеешь биться? Или просто так носишь?
– Просто так ношу, – он улыбался.
Поутру она накормила его лепешками, в самом деле очень вкусными, и позвала поглядеть испытание «языкознаек». Стократ решил, что речь идет об экзамене в местной школе, и очень удивился, увидев стол с кувшинами и мастера странной науки.
– А что, у князя вашего много власти? Много подданных еще, кроме вас?
– Как это – кроме нас? – она удивилась. – Поселок наш, Макуха, это сколько же народу! Да еще два прибрежных, называются Правая рука и Левая рука, там сплавщики живут. И еще пильни, огороды, торговый дом… Мало, что ли?
– Не мало, – Стократ улыбнулся.
Эту бы девочку да на улицы настоящего большого города; он снова потянулся, разминая суставы, но бабочка, примостившаяся на голенище, так и не улетела. Бабочка чем-то напоминала ему дочь хозяина таверны.
Рассказать бы этой глупышке о городах, где улицы выстроены ярусами – для пешеходов, для повозок, для карет. О специальных шляпах, которые горожанам предписано носить по праздникам и людным дням: такая шляпа плотно прилегает к голове, тулья широкая и твердая, и в толпе, где люди стоят плечом к плечу, можно ходить по головам. Так, ступая с головы на голову, переходит площадь высшая знать, срочные гонцы да еще, бывало, лекари, спешащие на вызов к градоначальнику…
– …Князь желает строже выбирать!
Там, на помосте, мастер вытащил из мешочка, привешенного к поясу, два крохотных стеклянных пузырька.
* * *Шмель держал во рту прозрачную жидкость и ничего не чувствовал. Вообще ничего. Вода из колодца – и та красноречивее.
Напротив, в двух шагах, стоял Плюшка и глядел перед собой выпученными безумными глазищами. Его рот был полон, подбородок двигался.
Мастер, обернувшись спиной к толпе, глядел почему-то с ненавистью. Бросил взгляд на Шмеля… Перевел на Плюшку…
Круглые Плюшкины глаза мигнули и вдруг обрели смысл. Он проглотил все, что было у него во рту, дернулась шея.
Шмель тоже проглотил. Вкуса не было. Пустота.
– Ну? – мастер обошел вокруг стола, снова повернувшись к толпе лицом. – Ты?
Он глядел на Шмеля. Тому оставалось только нервно облизывать губы.
– Что, язык проглотил?
– Там ничего не было, – прошептал Шмель.
– То есть ты ничего не понял? – мастер возвысил голос. – Ай-яй, я-то на тебя рассчитывал… А ты, Плюшка?
– Дырявая лодка далеко не уплывет, – быстро проговорил остроносый, с его губ полетели брызги. – У меня насморк, вообще-то…
Толпа обрадовано загудела. Мастер молчал – долго, целое мгновение, и Плюшка под его взглядом заметно побледнел.
– Дырявая лодка не уплывет, – сказал, наконец, мастер, и Шмель не понял, огорчен тот или обрадован. – Ну, что же… Последнее испытание ты провалил, Шмель. Плюшка будет учиться. Его беру к себе в ученики.
– Дырявая лодка не уплывет, – сказал, наконец, мастер, и Шмель не понял, огорчен тот или обрадован. – Ну, что же… Последнее испытание ты провалил, Шмель. Плюшка будет учиться. Его беру к себе в ученики.
В толпе засмеялись и захлопали.
– Ну, наконец-то!
– Наш-то, наш-то!
– Вот это дело!
Глаза-и-Уши поднялся с кресла и ушел сквозь толпу, не оглядываясь. Плюшка стоял на краю помоста, желая слушать и слушать эти хлопки, эти крики. Лицо у него горело, руки вцепились в подол расстегнутой суконной курточки: в мечтах он уже был мастером, князем, властителем мира; на кончике острого носа подрагивала маленькая сопля.
Шмель спустился по лесенке – боком, как все неудачники. Он мог поклясться под присягой, что из последнего флакона учитель налил ему чистейшую, невиннейшую воду.
Почему?
Восемь месяцев он жил одной учебой. Не пил ничего, кроме воды, и ел только кашу без масла с вареными овощами. Он вылизывал каменные таблички с соляными картинками, чтобы придать языку чувствительность и гибкость. Он не расставался с ожерельем из смоляных шариков – каждый шарик со своим смыслом, Шмель менял их, когда твердо заучивал вкус. Он был готов к испытанию лучше всех, хотя все учились дольше – и что теперь?
Он представил, как вернется на перевал и скажет родителям, что провалил испытание. Тряхнул головой, пытаясь вытрясти эту картину; нет, его не убьют. И дело не в позоре. Просто вдруг пошла прахом вся Шмелева жизнь.
Люди расходились, болтая, кто-то громко ссорился. Шмель стоял, механически переступая с ноги на ногу, как прежде Лопух. С тем все ясно – женится и заживет, припеваючи. Хвощ станет сплавщиком, Заплат – плотником, близнецов отец выпорет… а им-то что. Они давно хотели бросить «эту ерунду». Плюшка вернется к мастеру и станет учиться, вот прямо завтра – с утра начнется новый урок…
Он вдруг поднял голову, будто его окликнули. На оструганном бревне сидели Тина, дочь хозяина таверны, и незнакомец, которого Шмель мельком видел еще вчера – длинный, в высоких сапогах, с мечом у пояса. Оба глядели прямо на него.
– Ерунда какая-то, – сочувственно сказала Тина. – То говорит – Шмель остается, то – наоборот… Ты нос-то не вешай, отец мой к тебе привык, на улицу не выгонит. Хочешь – так и вовсе у нас оставайся.
– Спасибо, – Шмель поглядел на свои пыльные башмаки. – Я пойду.
– Куда пойдешь? – Тина решительно поднялась с бревна. – Если на перевал, так это утром надо выходить, до рассвета, а то как застанет ночь в горах… Иди сейчас в таверну, расскажи все моему отцу, пусть тебя накормит! А то из штанов вываливаешься… – она обернулась к своему соседу. – Исхудал за это время – ужас как! Ест, как тень, и работает, правда, так же… А куда ему работать, если учится целый день?
Шмель опустил голову ниже и, не глядя и не слушая, зашагал прочь по улице.
* * *Легко сдался, подумал Стократ. Как-то слишком легко. Я в его годы полез бы, конечно, драться.
Он усмехнулся краешками губ. О да, в его годы… Сиротский приют, большие темные комнаты, столь же темные смутные мысли и кулаки, не знающие боли. Сколько уже лет прошло, и с тех пор он никого не бил, а костяшки по-прежнему тверды, как щитки…
Задумавшись, он положил ладонь на рукоять меча – и тут же убрал руку. Люди часто видят в этом жесте угрозу, и совершенно напрасно: Стократ никому не угрожал. Давно. С отрочества.
Просто сразу, без угроз, наносил удар.
– А вот лесовики, – он потянул за руку привставшую было Тину и усадил ее обратно на бревно. – Ты мне расскажи о них подробнее.
– Зачем? – она в самом деле удивилась.
– Ну как же. Я, сколько брожу, здесь в первый раз о таких услышал. А вы с ними торгуете. Мне же интересно.
– Интересно? – кажется, она впервые задумалась, не издевается ли над ней чужеземец.
Раньше я тоже не понимал, подумал Стократ. Даже когда был ребенком. Мир предлагал мне то, что можно съесть, то, что опасно и то, с чем нужно драться. И съедобное, и опасное, и драчливое не были при этом интересны – я просто ел, просто бил или прятался, если не мог ударить. И множество людей так живут.
Он вспомнил, как впервые пришел на вершину холма с мечом на поясе, пришел после долгого ночного перехода, валясь с ног, голодный, замерзший; увидел реку внизу и лес на горизонте, и светлеющее небо над озером, – и вдруг поразился, как никогда в жизни.
– Да, интересно, – сказал он Тине. – Откуда они взялись такие? Они люди?
– Да вроде, – видно было, что Тина никогда не задумывалась о такой простой вещи. – Люди… Просто давно, тысячу лет назад… или сто лет, не знаю, в наших краях был мор. И все, кто тут жил, перемерли, а одни ушли в леса и спрятались. Они тоже болели, но не померли, а так… изменились. Глаза у них есть, но не видят, и рот есть, но не говорят.
– А как они ходят в лесу, на деревья не натыкаются?
– Они и бегают, и луки у них есть… Я говорю: не ходи к заставе.
– А как они друг с другом ладят, если они слепые и немые?
– Не знаю, – помолчав, призналась девушка. – Варят друг другу каши, наверное.
Она запнулась, а потом вдруг порозовела и оживилась:
– Это сколько же возни, представляешь! Если на каждое слово надо кашу варить! Муж жене велит, чтобы сумку ему собрала, идет на кухню, возится, варит: положи мне, мол, хлеба, ложку, миску, соль, одеяло… А про бритву и забудет! И приходится новую кашу! А просто сказать – стой, я бритву забыл, и не додумается!
Она засмеялась.
Взмыла с голенища бабочка. Она сидела тут давно и пригрелась, а тут взлетела, но не от смеха Тины, а потому что на сапог упала тень. Стократ поднял глаза; рядом возвышался, держа голову чуть набок, Глаза-и-Уши, высокий мужчина с седеющей козлиной бородкой.
– Это ты – чужеземец с мечом? – спросил строго.
– Совершенно очевидно, – после коротенькой паузы отозвался Стократ.
– Что?
– Разумеется, я чужеземец. А вот мой меч.
– Князь хочет говорить с тобой.
Тина не то ахнула, не то громко вздохнула.
* * *Шмель не пошел в таверну. Там сейчас соберутся друзья и родственники Плюшки во главе с торговцем Сходней; нет, Шмель не завидовал. Он просто не мог забыть переглядку мастера с учеником: встретившись взглядом с учителем, Плюшка мигнул и вдруг просиял, будто о чем-то догадавшись…
«Дырявая лодка не уплывет». В том питье, что пробовал Шмель, никакой лодки не было. Там вообще ничего не было. Пусто.
Он вышел на дорогу, ведущую в лес, к заставе. Солнце уже склонялось, но до сумерек было далеко. Шмель набрал воды из источника – на поясе у него всегда висела фляга, так учитель велел. Бывший учитель.
Кривозвездка и Факел обычно росли у воды. Их трудно было искать, но Шмель знал секреты. Усевшись на камне, он разжевал сперва три цветка кривозвездки, потом метелочку Факела. Получилась неплохая, легко распознаваемая частица «не»: если добавить этой кашицы в питье, смысл его поменяется на противоположный. Верю – не верю, хочу – не хочу…
Шмель выплюнул травяную кашицу вместе со вкусом – на проезжую дорогу.
Будь он сильным и умным, как герой сказок – составил бы для мастера питье со смыслом: «Ты меня предал и обманул людей. Но я все знаю, расплата придет…» Но для такого послания нужны редкие ингредиенты. И Шмель – не герой сказок, а так, мальчишка…
Он встал, вытер слезы рукавом и зашагал обратно к поселку.
* * *– Это правда, что ты убиваешь людей за деньги?
– К счастью, нет.
Князь нахмурился.
Это был молодой еще человек из очень молодого рода. Еще прадед его сплавлял лес, как все в округе, а дед научился воинскому ремеслу и нанялся в чужое войско, и собрал вокруг себя доверенных людей, и ухитрился мечом добыть себе славу и землю. Его отец смог удержаться у власти и упрочить ее, и вот – первый в династии, получивший титул по наследству, принимал Стократа в своем бревенчатом доме и не знал, как правильно поставить себя с незнакомцем.
– Ну как же… мне донесли, что твой меч… что тебе платят за убийства.
– Так вернее, – признал Стократ. – Случается, я убиваю убийц и насильников. И если мне вдруг – почему-то – платят родственники их жертв, я принимаю плату.
– А, – князь приободрился. – Тогда… А заказы ты принимаешь?
Стократ поднял брови. Длинная гневная речь не была бы столь красноречива.
Князь ощетинил короткую бороду. Некому и некогда было учить его скрывать чувства, как подобает высокородному, поэтому все, о чем он думал, сразу же отражалось на лице. Князь молча сокрушался, что идиоты-стражники впустили гостя со здоровенным мечом у пояса, такую стражу по-хорошему надо бить палками на базарной площади, но другой ведь нет…
– Я не наемный убийца, – проговорил Стократ холодновато, но без дерзости. – Я бродяга. Если встречу убийцу – его не станет. Заплатят – возьму деньги. Вот и все.