Выхожу из аэропорта, ошарашенно мигая, и опять солнце обжигает меня. Да, именно такую Венецию я и помню, только теперь она еще более переполненная… и дорогая.
Я трачу почти весь свой запас евро на водное такси, которое отвозит меня в Дорсодуро, где Герда зарезервировала номер в маленьком отеле, втиснутом в тихую улочку. У этого скромного заведения темное фойе, на стульях потертый бархат; повсюду местный колорит. Герда назвала бы его очаровательным, а я вижу здесь всего лишь убожество. Хотя Герда еще не объявилась, наш номер готов, две односпальные кровати имеют чистый и привлекательный вид. Я так устала, что даже пренебрегаю душем. Падаю на кровать и через несколько секунд засыпаю.
– Джулия. – Меня трясет чья-то рука. – Слушай, ты уже когда-нибудь проснешься?
Я открываю глаза и вижу склонившуюся надо мной Герду. Она выглядит ярко и весело… слишком весело, думаю я, издавая стон и потягиваясь.
– Полагаю, я дала тебе выспаться. Давно уже пора просыпаться.
– Ты когда появилась?
– Сто лет назад. Я уже прогулялась и позавтракала. Сейчас три.
– В самолете я вообще не спала.
– Если ты сейчас же не встанешь, ночью вообще не сомкнешь глаз. Давай поднимайся, а то так и будешь тут жить в другом времени.
Я сажусь и слышу, как вибрирует мой телефон на прикроватной тумбочке.
– Он уже раз шесть звонил, – сообщает Герда.
– Я звонок выключила, чтобы поспать.
– Может, посмотришь, что тебе там наприсылали. Похоже, тебя кто-то ищет.
Я беру телефон, прокручиваю с полдюжины пропущенных вызовов и сообщений. Роб, Роб, Роб, Вэл, Роб. Я кидаю телефон в сумочку:
– Ничего важного. Роб проверяет.
– Он не возражал против твоего путешествия в Венецию?
Я пожимаю плечами:
– Он поймет. Если будет звонить тебе – не отвечай. Он тебя отчитает за то, что я здесь.
– Ты ему не сказала про Венецию?
– Я сказала, что мне нужно исчезнуть на какое-то время, больше ничего. Сказала, хочу побыть в женской компании, а вернусь, когда отдохну и буду чувствовать себя хорошо. – Я вижу, как она хмурится, и добавляю: – Беспокоиться не о чем. У меня еще полно средств на кредитке.
– Меня беспокоит не твоя кредитная карточка. Меня беспокоите вы с Робом. На тебя это не похоже – уехать, не сказав ему куда.
– Ты сама меня сюда пригласила, помнишь?
– Да. Но я никак не ждала от тебя такой прыти: вскочила в самолет, не обсудив сначала свое путешествие с мужем. – Она внимательно смотрит на меня. – Не хочешь поговорить об этом?
Я избегаю ее взгляда, отворачиваюсь и смотрю в окно.
– Он мне не верит, Герда. Он считает, я галлюцинирую.
– Ты имеешь в виду те ноты?
– Он не понимает их силы. И уж конечно, он не понял бы, зачем мне лететь на другой конец света, чтобы попытаться найти композитора. Он бы сказал, что я сошла с ума.
– Наверное, я тоже сумасшедшая, – вздыхает Герда. – Ведь я здесь ищу ответы на те же вопросы.
– Тогда нам пора начинать. – Я беру сумочку, набрасываю ее на плечо. – Пойдем поищем Калле-дель-Форно.
Скоро мы обнаруживаем, что в Венеции не одна Калле-дель-Форно. Первая, куда мы приходим, расположена в сестьере Санта-Кроче, где в четыре часа улицы заполнены туристами, которые заходят в магазинчики и винные бары близ моста Риальто. Хотя день уже клонится к вечеру, жара стоит удушающая, а в моей голове все еще туман от смены часовых поясов. Мы никак не можем найти дом номер одиннадцать, поэтому заходим в мороженицу, где Герда пытается общаться на своем зачаточном итальянском с женщиной средних лет за прилавком. Женщина смотрит на записанный адрес, отрицательно покачивает головой и подзывает подростка, который сидит ссутулившись за угловым столиком.
Парнишка хмурится, вытаскивает из ушей наушники айпода и обращается к нам по-английски:
– Моя мать говорит, что вы не на той улице.
– Но это ведь Калле-дель-Форно? – Герда протягивает ему бумажку с адресом. – Мы никак не найдем одиннадцатый дом.
– Здесь нет одиннадцатого дома. Вам нужна Калле-дель-Форно в Каннареджо. В другой сестьере.
– Далеко отсюда?
Он пожимает плечами:
– Пересекаете канал по Понте-деи-Скальци. Идете минут пять, может десять.
– Вы бы не могли проводить нас?
Парнишка смотрит на нее взглядом, не требующим перевода: с какой стати я бы стал это делать? И только когда Герда предлагает ему двадцать евро, его лицо проясняется. Он вскакивает на ноги, сует айпод в карман:
– Я вас провожу.
Мальчишка ведет нас рысцой по забитым туристами улицам, мелькает его красная футболка, то исчезая из виду, то появляясь. Один раз, когда он сворачивает за угол, мы вовсе теряем его. Потом слышим окрик «эй, леди!» и видим, как он машет нам далеко впереди. Паренек хочет поскорее получить свои двадцать евро и потому раздражается и подгоняет нас – эти американки плетутся как черепашки по заполненным людьми улицам.
По другую сторону Понте-деи-Скальци толпа еще гуще, и нас сметает поток путешественников, выходящих из здания вокзала неподалеку. Я уже оставила попытки запомнить маршрут и отмечаю только то, что выпрыгивает на меня из карусели цвета и шума. Девушка с загорелым лицом. Витрина магазинчика с карнавальными масками. Быкообразный мужчина в майке, плечи его щетинятся волосами. Наконец мальчишка сворачивает в сторону от канала, и толпа сразу же редеет. Мы в одиночестве направляемся в мрачный проход, где крошащиеся здания с двух сторон чуть не смыкаются, словно желая нас раздавить.
– Вот номер одиннадцать, – показывает парнишка.
Я смотрю на шелушащуюся краску, на растрескавшийся, затянутый паутиной фасад – морщины на древнем лице. Сквозь пыльные окна я вижу пустые комнаты, забросанные картонными коробками и смятыми газетами.
– Похоже, здесь уже никто не живет, – говорит Герда.
Она окидывает взглядом улочку и видит двух пожилых женщин, которые смотрят на нас из дверей.
– Спроси у этих синьор, кому принадлежит дом, – велит она мальчику.
– Вы обещали мне двадцать евро, если я приведу вас сюда.
– Хорошо-хорошо. – Герда дает ему деньги. – А теперь спросишь?
Мальчишка окликает двух пожилых женщин, затем они громко перекрикиваются на итальянском. Женщины покидают дверной проем и приближаются к нам. У одной из них белесая катаракта, другая идет, опираясь на палку, которую держит в руке, искалеченной артритом.
– Они говорят, в прошлом году дом купил один американец, – сообщает мальчик. – Он хочет сделать здесь художественную галерею.
Старухи фыркают при мысли о том, что кто-то хочет открыть еще одну галерею в Венеции, тогда как сам город представляет живое, дышащее произведение искусства.
– А прежде кто здесь жил? – интересуется Герда.
Мальчик показывает на искалеченную артритом женщину с палкой:
– Она говорит, что домом долго владела ее семья. После войны дом купил ее отец.
Я достаю из сумочки сборник цыганской музыки, вытаскиваю из нее листочек с «Incendio» и показываю на имя композитора.
– Она что-нибудь знает об Л. Тодеско?
Женщина с палкой наклонилась, чтобы лучше видеть имя. Она долго молчит. Потом протягивает руку, трогает лист и бормочет что-то по-итальянски.
– Что она говорит? – спрашиваю я у мальчика.
– Говорит, они уехали и больше не вернулись.
– Кто?
– Люди, которые жили в этом доме. До войны.
Искривленные пальцы внезапно хватают меня за руку и тащат, тащат вперед. Старуха ведет нас по улочке, ее палка стучит по мостовой. Несмотря на возраст и немощь, двигается она решительным шагом, сворачивает за угол, и мы оказываемся на более людной улице. Мальчишка уже сорвался с места и оставил нас, а потому мы не можем спросить старуху, куда идем. А если она неправильно поняла наш вопрос и мы окажемся в ее семейном магазинчике с безделушками? Мы шествует за ней через мост, потом по городской площади, где она корявым пальцем указывает на стену.
Мы видим деревянные доски с вырезанными на них именами: «Gilmo Perlmutter 45», «Bruno Perlmutter 9», «Lina Prani Corinaldi 71»…
– Qui, – тихо говорит женщина. – Lorenzo.
Первой видит фамилию Герда:
– Боже мой, Джулия, вот же он!
Она показывает на имя, вырезанное среди других: «Lorenzo Todesco 23».
Старуха смотрит на меня загнанным взглядом и шепчет:
– L’ultimo treno[16].
– Джулия, это что-то вроде мемориальной доски, – говорит Герда. – Если я правильно понимаю, она говорит о том, что случилось здесь, на площади.
Хотя звучат итальянские слова, их смысл понятен даже мне. Ebraica. Deportati. Fascisti dai nazisti. 246 итальянских евреев, депортированных из Венеции. Среди них и молодой человек по имени Лоренцо Тодеско.
Я оглядываю площадь и вижу слова «Campo del Ghetto Nuovo». Теперь я понимаю, где мы находимся, – в еврейском квартале. Я иду через площадь к другому зданию, где замечаю бронзовые доски со сценами депортации и быта концентрационных лагерей, но я останавливаюсь перед доской с изображением поезда, из вагонов которого появляются обреченные человеческие существа. «L’ultimo treno», – сказала нам старуха. Последний поезд, он увез семью, которая жила когда-то в доме номер одиннадцать по Калле-дель-Форно.
В висках на такой жаре стучит, голова кружится.
– Мне нужно присесть, – говорю я Герде и двигаюсь в тенек огромного дерева, где чуть не падаю на скамью.
Сижу, массирую макушку, думаю о Лоренцо Тодеско, молодом человеке двадцати трех лет. Совсем молодом. Его дом в заброшенном ныне здании на Калле-дель-Форно всего в сотне шагов от этого места. Может быть, он когда-то сиживал под этим деревом, бродил по этой же брусчатке. А вдруг я сейчас сижу на той самой скамейке, где на него нашло вдохновение, по велению которого он сочинил «Incendio» в думах о мрачном будущем.
– Вон Еврейский музей, – говорит Герда, показывая на здание неподалеку. – Там кто-нибудь наверняка говорит по-английски. Давай я спрошу, знают ли они что-нибудь о семье Тодеско.
Герда уходит в музей, а я остаюсь на скамье, в голове гудит миллион пчел, они роятся в моем мозгу. Мимо проходят туристы, но я слышу только пчел, они заглушают голоса и шаги. Я не могу не думать о Лоренцо, которому было почти на десять лет меньше, чем мне сегодня. Я вспоминаю себя десятилетней давности. Новобрачная, у которой вся жизнь впереди. У меня хороший дом, карьера, к которой я стремилась, и ни облачка на горизонте. Но над Лоренцо, евреем во взбесившемся мире, черные тучи смыкались все теснее.
Вернулась Герда. Рядом с ней стоит хорошенькая темноволосая молодая женщина.
– Джулия, познакомься: Франческа, куратор Еврейского музея. Я ей объяснила, почему мы здесь. Она хотела бы увидеть «Incendio».
Я вытаскиваю ноты из сумочки и отдаю молодой женщине, которая хмурится, читая имя композитора.
– Вы купили это в Риме? – спрашивает она.
– Нашла в антикварном магазине. Заплатила сотню евро, – робко добавляю я.
– Лист и в самом деле, похоже, старый, – соглашается Франческа. – Но я сомневаюсь, что ваш композитор принадлежал к семье Тодеско, жившей здесь, в Каннареджо.
– Так вы знаете о семье Тодеско?
Она кивает:
– В нашем архиве есть досье на всех депортированных евреев. Бруно Тодеско работал в Венеции, он широко известный скрипичный мастер. Кажется, у него было два сына и дочь. Мне нужно посмотреть документы, но вполне вероятно, они жили на Калле-дель-Форно.
– А Л. Тодеско не может быть одним из его сыновей? Этот вальс я нашла в старой книге с нотами, а на ней написан адрес по Калле-дель-Форно.
Франческа отрицательно покачивает головой:
– Все книги и бумаги семьи сожгли фашисты. Насколько нам известно, ничто не уцелело. Если Тодеско удалось спасти что-то от огня, то все пропало в лагере смерти, куда их отправили. А потому эта композиция… – Франческа смотрит на «Incendio», – даже не должна существовать.
– Но она существует, – говорю я. – И я заплатила за нее сотню евро.
Она внимательно разглядывает ноты. Поднимает листок к солнцу и прищуривается, рассматривая закорючки на стане.
– Вы говорите, что купили их в Риме. В магазине сказали, откуда у них ноты?
– Торговец приобрел их у владельца дома, принадлежавшего некоему Капобьянко.
– Капобьянко?
– Так мне написала внучка хозяина магазина. – Я снова запускаю руку в сумку, вытаскиваю оттуда письма Анны Марии Падроне и протягиваю Франческе. – Синьор Капобьянко жил в городке Касперия. Кажется, это недалеко от Рима.
Она читает первое письмо, потом разворачивает второе. Неожиданно я слышу ее резкий вдох, а когда она смотрит на меня, что-то в ее глазах меняется. В них загорается искорка интереса, пожар занялся.
– Значит, хозяин магазина убит?
– Всего несколько недель назад. Его магазин ограбили.
Франческа снова принимается разглядывать «Incendio». Теперь держит лист осторожно, словно бумага превратилась во что-то опасное. Слишком горячее, чтобы удержать голыми пальцами.
– Можно, я оставлю ваши ноты себе на некоторое время? Хочу показать моим людям. И письма тоже.
– Вашим людям?
– Специалистам по документам. Уверяю вас, в их руках все ваши бумаги будут в полной безопасности. Если ноты и в самом деле такие старые, как кажутся, человеческим рукам больше не следует к ним прикасаться. Скажите, в каком отеле вы остановились, и я позвоню вам завтра.
– У нас дома есть копии, – говорит мне Герда. – Думаю, мы ничем не рискуем, пусть хорошенько исследуют твою находку.
Я смотрю на «Incendio» и думаю о том, как листик старой бумаги искалечил мою жизнь. Как расколол мою семью и отравил мою любовь к дочери.
– Берите, – говорю я. – Не хочу больше видеть эту проклятую бумажку.
Вроде бы я должна чувствовать облегчение: «Incendio» больше не моя забота, теперь он в руках людей, знающих, что с ним делать, тем не менее в ту ночь я лежу без сна и меня мучат вопросы, ответы на которые мне по-прежнему неведомы. Герда крепко спит на соседней кровати, а я лежу, уставясь в темноту, и думаю, сумеет ли Франческа, как обещала, установить автора музыки, или ноты станут еще одним документом, похороненным в хранилище музея в ожидании ученого, который раскроет их тайну.
Я оставляю попытки уснуть, одеваюсь в темноте и выхожу из номера.
За стойкой ночной портье, она отрывает глаза от романа в мягкой обложке и дружески кивает мне. В здание проникают смех и громкие голоса с улицы. В столь поздний час полуночники все еще веселятся и гуляют по городу. Но у меня сегодня нет желания бродить по Венеции. Я подхожу к девушке-портье и спрашиваю:
– Не поможете мне? Мне нужно связаться с людьми в другом городе, но я не знаю их телефона. У вас есть справочник, по которому я могла бы найти номер?
– Конечно. Где они живут?
– В Касперии. Насколько я знаю, так называется городок близ Рима. Их фамилия Капобьянко.
Портье обращается к компьютеру и загружает, насколько я понимаю, итальянский аналог «Белых страниц».
– Есть два человека с такой фамилией. Филиппо Капобьянко и Давиде Капобьянко. Вам который из них нужен?
– Не знаю.
Она смотрит на меня недоуменно:
– Вы не знаете имени этого человека?
– Я знаю только, что семья живет в Касперии.
– Тогда я дам вам оба телефона.
Портье записывает номера на клочке бумаги и протягивает мне.
– Не могли бы вы…
– Да?
– Они, вероятно, не говорят по-английски, и я даже не знаю, смогу ли пообщаться с ними. Не могли бы вы позвонить от моего имени?
– Но сейчас час ночи, мадам.
– Я имею в виду завтра. Я доплачу сколько нужно за междугородный звонок, если требуется. Не могли бы вы передать им кое-что от меня?
Девушка берет чистый лист бумаги:
– Что передать?
– Скажите им, меня зовут Джулия Ансделл, я ищу семью Джованни Капобьянко. Я хочу спросить о листочке с нотами, который ему принадлежал. Автор музыки – композитор по имени Лоренцо Тодеско.
Она записывает послание и поднимает на меня глаза:
– Вы хотите, чтобы я позвонила по обоим номерам?
– Да, я должна быть уверена, что нашла именно ту семью.
– А если они захотят поговорить с вами? Вы долго собираетесь у нас гостить? Вдруг понадобится передать вам послание.
– Пробуду еще два дня. – Я беру ее ручку и записываю номер моего сотового и адрес электронной почты. – А потом они смогут найти меня в Штатах.
Портье приклеивает записку к столу рядом с телефоном:
– Я позвоню им утром, перед тем как уйти домой.
Я понимаю, моя просьба довольно странная, и сомневаюсь, выполнит ли ее девушка. Спросить ее я не могу: на следующее утро за стойкой портье сидит другая женщина, а записки у телефона больше нет. Никто мне ничего не передавал. Никто, кроме Роба, который пытался дозвониться мне на сотовый.
Стоя в фойе, я просматриваю последние послания Роба, отправленные в полночь, два часа ночи и в пять по бостонскому времени. Бедняга Роб, он не спит по моей вине. Я вспоминаю ночь, когда рожала Лили, вспоминаю, как Роб все время сидел рядом с моей кроватью, держал за руку, клал прохладную салфетку мне на лоб. Я помню его опухшие глаза и небритое лицо и представляю, как он выглядит сейчас. Я должна ответить ему, что и делаю коротким посланием: «Пожалуйста, не беспокойся. Я кое-что сделаю, а потом вернусь домой». Нажимаю «отправить» и представляю облегчение на его лице, когда он читает мое послание на экране своего сотового. Или раздражение? Я все еще его любимая женщина или уже проблема его жизни?
– Вот ты где, Джулия, – говорит Герда, появляясь из буфета.
Она видит телефон у меня в руке:
– Ты говорила с Робом?
– Отправила ему эсэмэску.
– Хорошо. – Я слышу в ее голосе удивительное облегчение, и она еще раз повторяет: – Хорошо.
– От Франчески есть что-нибудь? По поводу нот.
– Слишком рано, дадим ей еще время. А пока давай-ка прогуляемся по этому великолепному городу. Ты что желаешь посмотреть?
– Я бы хотела вернуться в Каннареджо. В Гетто-Нуово.
Герда колеблется, ей явно не нравится предложение прогуляться в еврейский квартал.
– А если мы сначала заглянем в Сан-Марко?[17] – предлагает она. – Я хочу побродить по магазинам и выпить «Беллини»[18]. Мы в Венеции. Будем же туристами!