– Но ведь битва при Вальми не стала для союзников катастрофой! – вскричал Оливье. – Не настолько велики были потери, чтобы столь мощная армия не могла двигаться дальше!
– Ты забываешь о погоде, – напомнил Арман. – Само небо было тогда против нас, все время шли ужасающие ливни. А Дюмурье оказался вовсе не глуп и к тому же приказал своим людям отобрать у крестьян все припасы. Пруссакам просто было нечего есть, они мерзли и погибали от холода и болезней. И поэтому им пришлось уйти.
– Ты говоришь так, как будто дождь лил только на союзников, а синие были от него избавлены, – парировал Оливье. – И у них тоже было туго с припасами, и им тоже порой было нечего есть, но ведь они победили!
– Дело ведь не только в Вальми, – сказал Арман. – Россия воспользовалась тем, что происходит во Франции, и снова начала перекраивать Польшу. А Австрия и Пруссия не могли остаться в стороне, раздел затрагивал их интересы. Поэтому им пришлось выбирать – Польша или поход на Париж.
– Но ведь они все-таки пришли во Францию не для того, чтобы бесславно проиграть одну битву и удалиться! Почему герцог медлил? Зачем остался в Вердене, вместо того чтобы сразу же идти на Дюмурье? Если бы герцог не дал Келлерману время подойти со своими войсками, ведь ничего этого не случилось бы, пойми! Ни Вальми, ни позора отступления, ни пятна, от которого герцогу теперь уже не отмыться! А так – парижские негодяи сразу же везде раструбили о победе и в тот же день провозгласили республику.
Арман помрачнел.
– Если бы только это… Но они казнили короля.
– Да, этот год начался скверно, – подтвердил Оливье. – Сначала казнь короля, потом – победы Дюмурье в Бельгии, который сумел перевести войну за границу. Но, хвала небесам, нашлась управа и на этого недомерка.
– Да, он был достаточно хорош, пока побеждал, – усмехнулся Арман, – но стоило ему оступиться, и его враги сразу же подняли голову. Ты же видишь, Оливье, эта республика – свора презренных людишек, которые не имеют никакого понятия о государственном устройстве, но все, вплоть до последнего лавочника, рвутся к власти. Теперь Дюмурье обвинили в измене, а ты понимаешь, что это значит по нынешним временам.
– О да, скорый суд и еще более скорую расправу, – ответил Оливье. – Если ты проиграл битву, ты изменник; если ты к тому же носишь дворянскую фамилию, ты изменник вдвойне, и тебе самое место на эшафоте. А я так скажу, Арман: пусть! Чем гнуснее будут действия этого правительства, тем быстрее народ от него отвернется и тем легче нам будет вернуть трон Людовику XVII, законному наследнику своего несчастного отца. Кроме того, тот, кто пострадал за то, что сражался на стороне революционеров, и впрямь изменник, – уже потому, что предал своего короля. Так что все справедливо, Арман, все именно так, как и должно быть.
– Возможно, – отозвался Арман, – тем более что история учит нас, что такие драконовские меры говорят на самом деле о великой слабости. Похоже, что и в самом деле дни республики сочтены.
– И слава богу, – объявил Оливье. – Потому что лавочники не умеют воевать. Произносить речи, убивать в тюрьмах священников, посылать на казнь – сколько угодно. Но воевать они не умеют, и в этом наше спасение.
– Что ты собираешься делать? – спросил Арман.
– Я получил письмо от Ларошжаклена, он предлагает мне ехать в Вандею и бить синих под его началом. Он мой родственник, и мы прекрасно знаем друг друга, но меня смущает, что в его войске сплошные крестьяне. Кроме того, в Париже со мной связался наш друг из Кобленца, и это может оказаться гораздо интереснее. Его человек будет в Амьене, и мы договорились о встрече в известном тебе месте.
– Мне показалось, ты не хотел уезжать из Парижа, – заметил Арман. – Это, случаем, не из-за Терезы?
Оливье покачал головой.
– Нет, из-за моей невесты.
– Невесты? – Арман озадаченно нахмурился. – Постой, это та немка, которую тебе сосватали, потому что ее мать и твой отец состояли в родстве?
– Да, ее мать – француженка, – подтвердил Оливье. – Но ее отец передумал и выдал дочь замуж за какого-то графа, а потом граф умер. Мой отец тогда был серьезно болен, он настаивал, чтобы я написал ей, выразил свои соболезнования. Все-таки она из очень хорошей семьи… и к тому же вовсе не бедна.
– И мне пришлось отдуваться за тебя, – засмеялся Арман. – Я писал эти чертовы письма, пока ты приятно проводил время с Терезой.
Оливье иронически покосился на него.
– Черт бы побрал тебя с твоим эпистолярным стилем, Арман!.. Не сердись, но, похоже, она приехала сюда только из-за этого.
Арман распрямился в седле.
– Что?
– Я же тебе сказал. Ее родители умерли от оспы, она осталась одна и приехала сюда, во Францию. Каким-то образом ухитрилась добраться до Амьена, и это в самый разгар войны с пруссаками, представляешь?
– Ох, – промолвил Арман. Он явно был обескуражен. – Мне очень жаль, Оливье, что все так получилось. Ты ведь никогда не собирался на ней жениться.
– Да, но мой отец уже давно все решил, – поморщился Оливье. – А потом ее отец передумал, потому что я оказался для нее недостаточно богат. Теперь она вдова, совершенно свободна и ждет меня, а я не знаю, что делать. Потому и не хотел возвращаться.
– Где она сейчас?
– В замке маркиза Александра. Она приехала в начале сентября и сразу же слегла с горячкой. Все перепугались, решили, что это оспа, которую она подхватила от родителей, но оказалось, что она всего лишь простыла в дороге. Она долго болела, и все это время маркиз забрасывал меня письмами, когда я приеду.
– Понятно, – вздохнул Арман. – А сколько ей лет?
– Двадцать два.
– Он что-нибудь написал о ней? Она хорошенькая?
Оливье пожал плечами.
– Маркиз уверяет, что красавица. Но в его возрасте все женщины моложе пятидесяти кажутся красавицами.
– А Тереза тоже в замке? – спросил Арман.
Оливье кивнул.
– Я думаю, маркиз не просто так писал мне и торопил. Как бы то ни было, мои намерения вполне определенны. Я не собираюсь жениться на этой особе. Я не знаю ее, но подозреваю, что у нас нет ничего общего. Ее родители умерли, мой отец тоже умер, так что у меня нет никаких причин следовать чужим желаниям. Я уже не говорю о чувствах – это вообще смешно.
– Должен сказать, я считаю, ты совершенно прав, – заметил Арман. – Человек не должен жениться потому, что так захотелось его родителям. И если она приехала из-за моих писем… – Он немного подумал. – Пожалуй, я постараюсь отвлечь ее внимание.
– В самом деле? – улыбнулся Оливье.
– Да, раз уж я виноват в том, что она вообще тут появилась. Полно, Оливье, я думаю, тебе ничто не угрожает. Прежде всего, даже если она будет настаивать на свадьбе, у тебя найдутся тысячи доводов, чтобы отсрочить ее. Например, в стране идет война, ты – солдат своего короля и не имеешь права предаваться частной жизни, пока враг не будет изгнан окончательно.
– При таких условиях я, может статься, пожелаю, чтобы война никогда не кончалась, – проворчал Оливье, и оба рассмеялись.
Они свернули на боковую дорогу и через некоторое время оказались в аллее, образованной двумя рядами цветущих вишен. И хотя Арман никогда не считал себя чувствительным человеком, при виде этих деревьев, покрытых белоснежными цветами, у него сладко сжалось сердце. Еще он невольно подумал, что при жизни, полной треволнений, вполне может оказаться так, что он уже не увидит следующего цветения.
А потом он услышал нежный голос, который доносился из замка, стоявшего в конце аллеи. Голос был женский и выводил какую-то песню на незнакомом языке. Хотя Арман не понимал ни слова, ему показалось, что песня печальная и что та, кто ее поет, тоже невесела. Но этот голос под пронзительно-голубым небом, среди белопенного цветенья вишен оказал на него странное действие – словно лишь это и было настоящим в окружающем мире, а все то, о чем они только что говорили с Оливье – война, революция и попытки эту революцию сдержать, – превратилось в далекий мираж, развеявшийся на весеннем ветру, в видение из чужого страшного сна, которое поскорее хочется забыть. И Арман с удивлением обнаружил, что он взволнован.
– Кто это? – спросил он, поворачиваясь к Оливье. Но тот только плечами пожал.
Старый слуга уже шел им навстречу, бормоча слова приветствия, и морщинки на его лице сложились в радостную гримасу. Он сообщил им, что господин маркиз чувствует себя хорошо, и что госпожа Анриетта, племянница маркиза, ждет ребенка, который должен родиться в сентябре. Господина Себастьена де ла Трав, ее мужа, некоторое время назад арестовали эти помешанные, но потом отпустили. А госпожа маркиза…
– Кто это только что пел, Лоран? – не утерпел Арман. Песня уже стихла.
– Госпожа Амелия, – ответил старый слуга. – Их невеста, – он показал глазами на Оливье.
«Ах, ну да, конечно же», – подумал Арман. Кто еще мог в этой глуши распевать песни на незнакомом языке? Но теперь он не мог дождаться мгновения, когда наконец увидит обладательницу голоса.
– Кто это только что пел, Лоран? – не утерпел Арман. Песня уже стихла.
– Госпожа Амелия, – ответил старый слуга. – Их невеста, – он показал глазами на Оливье.
«Ах, ну да, конечно же», – подумал Арман. Кто еще мог в этой глуши распевать песни на незнакомом языке? Но теперь он не мог дождаться мгновения, когда наконец увидит обладательницу голоса.
Ева, стоя у окна, рассматривала прибывших из Парижа гостей, которые о чем-то говорили внизу с Лораном. Амелия сидела за роялем, пальцы ее лежали на клавишах, на лице застыло задумчивое выражение. Она явно витала в мире грез.
– Их двое, – объявила Ева, насупившись. – Блондин и брюнет. Думаете, один из них тот, кто вам нужен?
Амелия вздохнула, как человек, который только что очнулся.
– Иногда я и сама не знаю, что мне нужно, – ответила она, поднимаясь с места. – Подойди-ка сюда.
Когда Арман вошел в гостиную, в ней находились две женщины. Одна со скромным видом держалась в стороне, а вторая сидела за роялем. Первая была бледная, но миловидная, а вот о второй этого ни в коем случае нельзя было сказать. Она была красная, как помидор, и поглядывала на Армана исподлобья.
Кроме того, она была страшна, как созвездие смертных грехов.
«Черт возьми!» – подумал расстроенный Арман. Он был готов к тому, что обладательница прекрасного голоса окажется не слишком красивой – ведь природа любит пошутить, одаривая каким-либо талантом человека, с виду непримечательного, – но не ожидал, что невеста его друга настолько некрасива. Переборов себя, он подошел к страхолюдине и почтительно поклонился.
– Сударыня…
– Я имею честь говорить с виконтом Оливье де Вильмореном, не так ли? – спросила страхолюдина, косясь на свою служанку.
Анриетта де ла Трав вошла в комнату, увидела у рояля Еву, которой Арман кланялся со сконфуженным видом, заметила, как блестят глаза Амелии, которая держалась в стороне, и засмеялась. Анриетте нравилась Амелия – за предыдущие месяцы молодые женщины успели подружиться, и Анриетта сочла шутку подруги забавной.
– О! Арман! Как это мило с вашей стороны – обхаживать служанку нашей гостьи!
Арман вздрогнул и покраснел. Он понял, что его провели, его самолюбие было всерьез задето. С досадой он перевел взгляд на настоящую Амелию фон Хагенау. Он ожидал встретить на ее лице насмешку, но, к его удивлению, она даже не улыбалась.
– Это графиня Амелия, невеста нашего Оливье, – весело сказала Анриетта, – и не просите меня произнести ее немецкую фамилию, я постоянно ошибаюсь. А это шевалье Арман де Силлег де Бельфор, дальний родственник моего мужа.
Дальний родственник в смущении поклонился. Теперь, когда он заметил, что Амелия – красивая молодая женщина, он готов был подыскать ее выходке самое выгодное объяснение. Нет ничего удивительного, что она нервничала перед встречей со своим женихом и захотела сначала посмотреть на него со стороны, прежде чем знакомиться. Он осторожно взял ее руку. Пальцы были тонкие и горячие.
– Мы не могли встречаться с вами прежде? – осведомилась она. – В моей стране?
Арман собирался ответить, но тут вошел Оливье, бросил взгляд на Еву – и заиндевел, бросил взгляд на Амелию – и оттаял. Анриетта, смеясь, рассказала ему, как Арман по рассеянности едва не перепутал Амелию со служанкой. Оливье галантно попросил прощения за своего друга и дал понять, что уж он-то никогда бы ни с кем не спутал свою невесту. Амелия улыбнулась, а Арман, заметив эту улыбку, почему-то нахмурился.
– Я слышал ваше пение, когда мы подъезжали сюда, – сказал он Амелии. – О чем эта песня?
– О, о том же, о чем и все остальные. О любви и смерти.
Но тут вмешалась Анриетта, которая объявила, что обед скоро будет готов и что все обитатели замка будут рады услышать от гостей вести из Парижа.
– Мы привезли хорошие вести, – сказал Оливье. – Дюмурье бежал к австрийцам. Маленького тигра больше нет: он укрощен!
– Ура! – воскликнула Анриетта и захлопала в ладоши. – По такому случаю я попрошу у дяди бутылку лучшего вина. Не каждый день слышишь такую новость!
Ее щеки раскраснелись, глаза сияли. Амелия уже давно поняла, что все обитатели замка держат сторону короля, но даже среди родственников Анриетта слыла самой пылкой роялисткой. Она ненавидела революцию, республику, новые порядки – все, что грозило привычному укладу ее жизни. Каждое поражение синих было для нее слаще меда, каждая победа роялистов вызывала у нее взрыв радости. Бегство Дюмурье, который не дал союзникам завоевать Францию, определенно было победой, и эта победа явно заслуживала того, чтобы ее отметили в семейном кругу.
Глава 2
– Сначала Лафайет, потом Дюмурье! Поразительно!
– Интересно, почему все генералы бегут из армии синих?
– Наверное, такая хорошая армия, что ей даже генералы не нужны. Роза! Передайте мне соль, пожалуйста.
– Да, мадам Анриетта.
– Мы должны думать о нашем короле. Король умер – да здравствует король!
– Не забывайте о вдовствующей королеве, господа. Предлагаю тост за нашу государыню Марию-Антуанетту, и да хранит ее бог!
Они говорили, перебивая друг друга, а Амелия, которая не поспевала за разговором, переводила взгляд с одного лица на другое. Вот Александр, маркиз де Доль, нынешний хозяин замка, – благородное лицо, седые волосы, орлиный профиль. Вот Анриетта, его племянница, круглолицая брюнетка на четвертом месяце беременности, но это совсем незаметно, настолько искусно она подбирает платья. Вот Себастьен де ла Трав, ее муж, худощавый неприметный блондин с глазами слегка навыкате, отчего он напоминает Амелии какую-то сплющенную рыбу. Сбоку от него сидит мадам Клементина, престарелая тетушка маркиза, которая живет в замке уже много лет. И кто бы подумал, глядя сейчас на эту старуху с трясущейся головой, что когда-то она блистала при дворе Людовика XV, что из-за нее дрались на дуэлях, что у нее было бессчетное количество романов! А как она умела рассказывать о той эпохе! У нее была особенная манера выражаться, унаследованная от того двора, легкомысленного до неприличия, и в первые дни выздоровления Амелии именно она развлекала ее самыми разными историями о тех временах.
– О графине де Шантри я вам уже говорила? Она вернулась к мужу и даже родила ребенка – как полагали в свете, исключительно по рассеянности.
– И тут слуга падает на землю и говорит герцогу Ришелье: «Сударь, мочи нет, сейчас умру!» Ну, герцог был видный мужчина, и слюнтяев он не терпел. «Что за глупости, Пьер! – говорит он. – Умереть может любой дурак, в то время как выжить способен далеко не каждый».
– Король ее отличал, и она думала, что это продлится вечно. Но у короля было на этот счет свое мнение. У него вечности заканчивались очень быстро.
Тетушка Клементина жила в замке не одна, а с компаньонкой Розой, старой девой лет шестидесяти, тощей, сухой, желчной и к тому же страшной ханжой. У Амелии сначала возникло впечатление, что эти две женщины терпеть друг друга не могут, потому что они постоянно препирались. Странными казались лишь два обстоятельства: то, что окружающие не обращали на их ссоры никакого внимания, и то, что после самой громкой перепалки женщины как ни в чем не бывало садились в гостиной, и Роза читала вслух госпоже какую-нибудь книгу. Помимо этого, у них было два основных развлечения: у компаньонки – пугать госпожу ужасами, которые ждут после смерти развратников, а у почтенной дамы – шокировать старую деву подробностями своих романов. Послушать мадам Клементину, так она всю жизнь порхала из постели в постель, не ведая ни абортов, ни болезней и никогда не терпя в любви поражения; ее ни разу не отвергали, мужчины всегда восхищались ею и делали все, чтобы доказать ей свое восхищение. Но иногда, впрочем, и на нее нападало нечто вроде сожаления. Ей было семьдесят восемь лет, она промотала все, что имела, и теперь доживала свои дни в замке племянника – одинокая, без детей, без привязанностей, и как будто мало было того, что она сама обратилась в развалину, она была еще и обречена видеть, как гибнет весь ее мир – мир аристократических ловеласов, пудреных париков и нескончаемых придворных праздников. Единственным спасением были воспоминания, где все неизменно были молоды, галантны и хороши собой; и даже сам король, помнится, пригласил ее однажды на танец, и если бы не интриги госпожи де Помпадур… Но, впрочем, ее быстро утешил герцог Ш., и лишь потом она поняла, что он сам был частью этих интриг и притворялся, что влюблен в нее, дабы не подпустить к королю.
– Ах, дорогая, – вздыхала мадам Клементина, – если бы я знала о мужчинах столько, сколько знаю теперь, не исключено, что я бы предпочла остаться невинной!
– Вам бы это не удалось, – ехидно заметила Роза, – даже если бы к вам приставили целый полк!
– Ну, с полком-то, конечно, не удалось бы, – смиренно согласилась та.
Когда Амелия поправлялась, тетушка Клементина то и дело навещала ее; а так как старики болтливы, то молодая женщина вскоре получила полное представление о семье, в которой оказалась. Она узнала, что маркиз Александр увлекается разведением цветов, что по натуре он весьма гостеприимен, любит читать Данте в оригинале и не так давно женился по любви на некой Терезе д’Эрмон. Слово за слово, и Амелия выяснила, что Тереза, которая была примерно в два раза моложе мужа, отнюдь не разделяла его чувство. У нее было несколько романов, но больше всего она привязалась к Оливье де… Тут тетушка Клементина умолкла.